«Глазки маленькие… впрочем, она это знает и нарочно таращит. Ага, вот забыла… Но Ленька, конечно, ничего не заметил… Что он в ней нашел, хотела бы я знать?»
Подумав так, Лола тяжко вздохнула и поняла, что Маркиз видит Танечку совершенно в ином свете. Татьяна внезапно оглянулась, почувствовав на спине чужие глаза и окинула зал цепким, настороженным, подозрительным взглядом. Лола едва успела отвести глаза и сделать незаинтересованное лицо. Ого, с этой Татьяной надо держать ухо востро!
Подошел официант – стройный симпатичный мальчик в белой рубашке с кружевным жабо, коротких – до колена бархатных штанах и пудренном парике с косичкой.
Лола сделала скромный заказ и поскорее его отпустила.
За угловым столиком пили шампанское за встречу. Билл Лоусон немного говорил по-русски. Оказалось, что старуха вполне прилично знает английский, во всяком случае она понимала все, что громким голосом вещал австралиец. Это дало повод Маркизу еще ближе придвинуться к Татьяне, чтобы нашептывать ей в ухо перевод. Лола за своим столиком едва не заскрипела зубами – парочка выглядела слишком интимно. Ленька рассыпался мелким бесом, а его дама слушала весьма благосклонно. Она вообще, по наблюдению, Лолы говорила мало.
«По принципу – молчи, дурак, умнее будешь, – злопыхала про себя Лола. – Либо же знает, что голос визгливый… Хотя Ленька этого все равно не замечает…»
Отставив бокал, мистер Лоусон окинул взглядом своих собеседников и проговорил:
– Ну что ж, дамы, мне не терпится сделать то, ради чего мы с вами сегодня встретились, – убедиться в нашем родстве, в том, что мы с вами, образно говоря, побеги одного и того же корня.
– Короче, – улыбнулся Леня, – вы предлагаете дамам предъявить семейные реликвии, римские монеты Ильина-Остроградского?
– Наверное, предъявить – это слишком сухое, казенное слово, но, в общем, Леонид прав, я действительно мечтаю увидеть ваши монеты и готов показать вам свою.
С этими словами австралиец достал из внутреннего кармана маленький бархатный футляр, открыл его и положил на стол перед Елизаветой Константиновной золотую монету.
Маркиз протянул руку за монетой и поднес ее к глазам. Лоусон, несколько удивленный этим жестом, следил за монетой настороженным взглядом и наконец, негромко кашлянув, сказал:
– Кажется, мистер Марков, вы не принадлежите к нашей семье. Я хотел в первую очередь показать свою монету дамам…
– О, извините мою бестактность! – смущенно воскликнул Леня и поспешно положил ее обратно на стол. – Я хотел взглянуть на эту монету, о которой так много слышал…
– Вот и взглянули, – недовольным голосом констатировал австралиец, – так дайте же и другим посмотреть.
Татьяна быстро схватила монету и поднесла к глазам, потом отставила, повертела немного в руках и нехотя положила на стол.
Елизавета Константиновна в это время переглянулась с Лолой. Старуха едва заметно улыбнулась и пожала плечами – мол, родственников не выбирают. У Лолы чуть полегчало на душе – вот ведь, старухе Татьяна тоже не нравится, значит, Лола права.
Дамы достали свои монеты и любезно дали их осмотреть австралийскому родственнику.
Тот достал из кармана маленькую лупу и склонился к монетам. Елизавета Константиновна в это время рассматривала его монету, а Маркиз вовсе уж неприлично придвинулся к Татьяне и даже положил ей руку на плечо.
В это время Лола заметила какое-то движение поблизости. На первый взгляд ничего необычного – официант нес поднос с тарелками. Но что это был за тип! Вместо симпатичного стройного мальчика к угловому столику придвигался здоровенный бугай ростом под метр девяносто. Такая ширина плеч подходила больше матросу с рыболовецкого сейнера или шоферу-дальнобойщику. Черные бархатные штаны чуть не лопались на странном официанте. Рубашка едва застегивалась на нем, и волосатые запястья чуть не на полметра торчали из батистовых рукавов. И в довершении всего пудреный паричок был явно мал верзиле и грозил слететь с головы в самый ближайший момент.
«Братишка двоюродный! – мысленно ахнула Лола. – Его из милиции отпустили! Ой, будет дело…»
Она с любопытством уставилась на угловой столик. Псевдоофициант вдруг с грохотом уронил поднос чуть ли не на головы сидевших за столом, потом рявкнул что-то грозное, одним движением сгреб монеты в здоровенный кулак, а другим кулаком стукнул Маркиза по затылку, так что тот сунулся носом в стол. Татьяна вскрикнула, Елизавета Константиновна заметно побледнела, но сохранила молчание. Злоумышленник шагнул к Лолиному столику, направляясь к выходу, и в это время ему под ноги бросился неизвестно откуда взявшийся настоящий официант. Он схватил злодея за руки, тот пытался отбросить его в сторону, и в это время Лола повисла на официанте, истерически визжа: «Спасите! Убивают!»
Освобожденный злоумышленник одним огромным прыжком преодолел расстояние до дверей и выскочил на улицу.
Все происшествие заняло не больше двух минут.
Маркиз поднял голову, недоуменно потирая затылок:
– Что это было?
– Безобразие! – кипятился австралиец, мешая русские и английские слова. – Налет! Грабеж среди бела дня!
– Что же это такое? – лепетала старушка. – Куда же делись монеты?
– У вас в России людей грабят в публичном месте! – разорялся Лоусон. – Ни минуты я здесь не останусь.
– Это подстроено! – надрывались старуха и Татьяна. – Вы это нарочно! Отдайте монеты! Мы будем жаловаться в милицию!
– Но ведь мою монету тоже похитили… – отбивался Лоусон. – Я совершенно не при чем.
После чего все объединились, дружно ругая ресторан, официантов и метрдотеля.
Ужин решили не продолжать, простились холодно. Мистер Лоусон отбыл в гостиницу.
На улице Елизавета Константиновна подошла к Лоле, скромно стоящей неподалеку.
– Дорогая, вы не ушиблись? Вы так отважно бросились на этого громилу…
– Нужно было обязательно дать ему уйти, – вполголоса сказала ей Лола, чуть заметно улыбнувшись, – иначе появилась бы милиция, началось бы нудное разбирательство, а нам это ни к чему.
– Однако, милые дамы, нам нужно скорее покинуть это место, – заговорил Маркиз. – Лоусон сейчас рванет в гостиницу, и когда он убедится, что дневника профессора там нет, боюсь он станет неуправляем. Я принял кое-какие меры, долго он не продержится. Братишка его точно сегодня улетит, если Интерпол его раньше не достанет…
– Но монеты, у него же остались наши монеты? – заговорила Татьяна. – Он забрал их…
– Это Лоусон так думает, что теперь у него все три монеты и дневник, – улыбнулся Маркиз, – мы-то знаем, что это не так. С любезного разрешения Елизаветы Константиновны я отнес ее монету одному знающему и умелому человеку. И человек этот изготовил за одну ночь такие же монеты, только они немного отличаются от ваших. Иными словами, золота в них столько же, но как талисман, а точнее, как ключ к сокровищу, их использовать нельзя. Вот ваши настоящие монеты, – Маркиз протянул их дамам.
– Не зря вы подозревали Лоусона в нечестности, – сказала Елизавета Константиновна, – так оно и вышло, он разоблачил сам себя.
– И что нам это дает? – холодно заметила Татьяна. – Мы, конечно, ничего не потеряли, но его монета осталась у него, и мы никогда не узнаем, для чего ему все это было нужно!
Настал звездный час Маркиза.
– Танечка, вы слишком плохо обо мне думаете! – воскликнул он и показал третью монету. – Вот она, настоящая монета, которая досталась старшей дочери профессора Анне.
– Вы ее подменили? – живо воскликнула старушка. – Когда же вы успели?
– Ловкость рук, – улыбнулся Маркиз.
– Невероятно! – не унималась старушка. – И по вашему довольному виду я могу определить, что дневник профессора тоже уже у вас.
– Не у меня, – скромно сказал Леня, – не у меня…
– Дневник у меня, – теперь наступил звездный час Лолы.
– Дорогая, вы неподражаемы! – восхищалась Елизавета Константиновна.
– Таня, разрешите вам представить мою… – неуверенно начал Леня.
– Твоего компаньона и помощника, – сказала Лола.
Женщины постояли, разглядывая друг друга. Татьяна помолчала, оценивая соперницу. В том, что Лола ее соперница, она не сомневалась. Быстро прикинув, она поняла, что Лолу так просто не сбросишь со счетов, и решила пока присмотреться.
– Очень приятно познакомиться, – она улыбнулась одними губами.
– Милые дамы, прошу скорей в машину! – нарушил Леня затянувшееся молчание.
– Едем сейчас ко мне! – предложила Елизавета Константиновна. – Очень хочется скорее разгадать загадку монет.
Елизавета Константиновна убрала со стола вышивку и освободила место. Маркиз положил на стол старую тетрадь в коленкоровом переплете и раскрыл ее на первой странице.
Ровные округлые буквы с сильным наклоном бежали по странице, как солдаты наступающей армии по полю боя. Фиолетовые чернила слегка выцвели за девяносто лет, но читались все еще легко. Маркиз представил, как профессор Ильин-Остроградский делал записи в этом дневнике вечером в походной палатке, после трудного дня, полного лишений и опасностей, при свете подвесной керосиновой лампы, в стекло которой бились ночные бабочки и диковинные африканские насекомые…
«… Итак, для меня сделалось очевидным, что мечта моей жизни неосуществима. Легче оказалось склонить могущественного абиссинского владыку к союзу с Российской империей, чем преодолеть бесконечные препоны столичной бюрократии. Полученное вчера сообщение из столицы окончательно лишило меня надежды. Петербургские чиновники – вот самая страшная болезнь России! Сотни людей на всех концах земли трудятся, проливают кровь, проводят жизнь свою среди диких, далеких от цивилизации народов во славу своего Отечества, а эти столичные хлыщи пользуются результатами чужого труда и не стесняются вставлять палки в колеса прогресса! Сегодня схоронили мы молодого Арсенъева, замечательного человека, отличного археолога. Желтая лихорадка унесла эту яркую жизнь. Кажется, и у меня проявились первые признаки этой страшной болезни. А результаты нашего труда так ничтожны…»
На этом запись обрывалась, чтобы возобновиться чуть ниже:
«Я окончательно решил судьбу своей находки. Если раньше думал я пожертвовать все те ценности, что найдены мной в Мааббитской пустыне, на святое дело присоединения Абиссинии к Российской империи, то теперь, после известия из Петербурга, окончательно похоронившего мою мечту, я остановился на желании обеспечить судьбу своих дочерей. И так бесконечными своими путешествиями в дальние страны лишил я их отеческой заботы и ласки, а Софьюшку – радостей семейного очага. Если мне не суждено возвратиться домой, какое горе принесу я любимым домочадцам! Вина моя перед семьей велика и оправдывала меня только великая цель…»
Маркиз почувствовал рядом присутствие другого человека и, скосив глаза, увидел Елизавету Константиновну, через его плечо читавшую дневник. Глаза ее подозрительно блестели, и старушка держала наготове кружевной платок. Татьяна сидела по другую сторону стола и нетерпеливо поглядывала на Леню. Он снова углубился в чтение.
«… В ближайшие дни я приму меры к сохранности своей находки. Человек, которому я намерен поручить ее, чрезвычайно надежен. Чтобы тайна моего последнего дара осталась в полной сохранности, я разделю ключ к нему на три части и каждую часть пошлю одной из дочерей. Только все вместе смогут они прочесть мое последнее письмо и получить отцовский подарок…»
Леня перевернул страницу. Те же бледно-фиолетовые строчки с сильным наклоном бежали по листу, но если раньше они складывались в печальные записи старого путешественника, то теперь буквы составляли бессмыслицу, ахинею, совершенно бессвязный текст. Леня не мог найти на странице ни одного понятного слова.
– Что это такое? – удивленно воскликнула рядом с ним Елизавета Константиновна. – Неужели дедушка помешался перед смертью и записывал какой-то бред?
– Нет, вовсе нет, – успокоил ее Маркиз, – вы видите – почерк профессора не изменился, он по-прежнему четок и аккуратен. Если бы он писал эту абракадабру под влиянием болезни, рука его дрожала бы, буквы налезали друг на друга… Нет, Елизавета Константиновна, это шифрованное послание, и шифр не должен быть слишком сложен – ведь он адресовал письмо не ученым коллегам, а своим дочерям, и был уверен, что они смогут его прочесть. А ключ к посланию – монеты, он прямо пишет об этом в дневнике. Причем использовать для расшифровки необходимо все три монеты – тем самым профессор хотел добиться дружеских отношений между своими дочерьми.
Леня выложил все три римские монеты на стол рядом с дневником профессора. Вспомнив слова нумизмата, он выписал на отдельный листок римские цифры, выбитые вслед за именем императора. Первая цифра на монете Елизаветы Константиновны была единица, на монете Лоусона – двойка, на монете Татьяны Ильиной – тройка. В таком порядке Маркиз и расположил сами монеты и, соответственно, цифры, выбитые на них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33