– Отдохнешь тут, – вздохнула Лола, – с этаким зоопарком…
Поезд стоял в Улыбине всего три минуты. Проводник, сонно потягиваясь, подал Лене чемодан и благосклонно принял сторублевую купюру, которую Маркиз протянул ему со словами благодарности.
На перроне в этот ранний час не было ни души, и Леня пожалел, что здесь нет еще таких, как в Москве или Питере, кровожадных таксистов, поджидающих пассажиров в любой час дня и ночи, чтобы огорошить несусветной ценой за свои услуги. Леня сейчас охотно заплатил бы любые деньги человеку, который взял бы у него чемодан, привез в теплую и чистую гостиницу и рассказал ему об этом заштатном городке все.
Однако такого человека в Улыбине не было, Ленины деньги никому здесь не были нужны. Да и вряд ли здесь имелась чистая и теплая гостиница, прогресс не дошел еще до этих заповедных мест.
Леня вышел на вокзальную площадь. Здесь тоже было почти безлюдно, только одинокая торговка семечками дремала под облезлым стендом «Лучшие люди города» да белые змеи поземки дружно переползали площадь.
На Леню густо пахнуло семидесятыми годами. За неимением других кандидатур он направился к торговке, купил у нее в целях знакомства стакан невкусных семечек и спросил, где в Улыбине можно остановиться приезжему человеку и как найти улицу Красных Партизан.
Торговка посмотрела на него с неодобрительным удивлением, но в память о купленных семечках удостоила все же ответом:
– Где остановиться? Вот ты тута остановился, и стой, сколько хошь, – никто тебе не запрещает… А никаких гостиниц я не знаю, была «Заря Востока», да уж лет пять как закрылась, все одно никаких приезжих у нас не бывает. А на улицу Красных Партизан ходит «двадцатый» троллейбус…
Леня осведомился, где этот троллейбус останавливается, и торговка, которой и самой хотелось хоть с кем-нибудь поговорить, ответила, что троллейбус в городе всего один, а почему он «двадцатый» – никому не известно, а останавливается он прямо тут, на площади.
Маркиз повертел головой в поисках какого-нибудь заведения, где можно было бы погреться и выпить кофе в ожидании троллейбуса – он и не мечтал уже о чашечке нормального эспрессо и согласился бы на бумажный стаканчик с коричневатой бурдой, но на улыбинской площади и это достижение прогресса не было предусмотрено, а спрашивать у старухи-торговки он побоялся – еще примет его за иностранного шпиона.
Холод начал уже проникать ему под одежду, но в это время на площадь, дребезжа и грозя развалиться, выполз действительно троллейбус номер двадцать, судя по внешнему виду, ровесник одноименного съезда КПСС, развенчавшего культ личности. Остановившись прямо перед Леней, троллейбус с ревматическим скрипом распахнул двери, которые при этом едва не отвалились, и принял Маркиза в свое негостеприимное нутро.
Пассажиров в троллейбусе не было, а холодно было почти так же, как на улице. Леня добрался по раскачивающемуся салону до кабины водителя и вполне вежливо спросил того, как заплатить за проезд по маршруту и где находится улица Красных Партизан.
Водитель с непонятной ненавистью ответил, что деньги за проезд он не получает, а пассажиры должны компостировать талон. Но талонов он тоже не продает, а продают их в газетных киосках. На Ленин резонный вопрос, что же делать, водитель злорадно ответил, что раньше надо было думать, а вот теперь ужо придет контроль и так штрафанет, что не обрадуешься. А сам он, водитель, запросто может безбилетного Леню высадить, тем более что вот она, та самая улица Красных Партизан, про которую Леня спрашивал.
Троллейбус снова с болезненным скрипом распахнул едва не отвалившиеся двери, и Леня вышел на пустую заснеженную улицу.
Если бы не царившие в Улыбине холод и бесприютность, городок можно было бы назвать красивым. Вдоль улицы выстроились дружным строем уютные двухэтажные домики, выстроенные по одному и тому же принципу – первый этаж был каменный, аккуратно оштукатуренный, второй – бревенчатый, обшитый вагонкой и выкрашенный какой-нибудь веселой краской, да еще и резные деревянные наличники украшали фасад. При каждом домике имелся небольшой садик, и Маркиз подумал, что в мае, когда расцветают в Улыбине яблони и вишни, здесь должно быть очень славно; но то в мае, а сейчас, когда по улицам метет поземка и ветер воет что-то вроде очень тяжелого рока, единственное и непреодолимое желание, возникающее на кривых улыбинских улицах – немедленно повеситься. К тому же наверняка в этих нарядных живописных домиках туалеты не предусмотрены проектом и все удобства размещаются во дворе.
Леня тяжело вздохнул и побрел вдоль улицы Красных Партизан, отыскивая нужный номер дома.
Дом нашелся очень скоро, он был в точности таким же, как остальные, – с беленым каменным основанием и деревянным бутылочно-зеленым верхом, украшенным резными белыми наличниками. Леня подошел к воротам и решительно постучал в них кулаком.
Никакого ответа на этот стук не последовало. Переждав немного, Леня повторил эксперимент – с тем же нулевым результатом.
Тогда он изо всех сил ударил в ворота ногой.
Во дворе раздалось сонное недовольное ворчание, перешедшее затем в грозный басовитый лай. Еще через минуту послышались шаги, и хриплый мужской голос крикнул через забор:
– Ну чего ты стучишь? Чего стучишь? Я те постучу! Перебудил всех в такую рань!
– Хозяин, я только спросить хочу! – крикнул Леня, стараясь перекрыть собачий лай.
– Ничего нам не надо! Ничего не покупаем! – продолжал голос из-за забора. – Не уберешься прочь, Хусейна спущу!
Учитывая злобный басовитый голос собаки, угроза была достаточно серьезной, и Маркиз как можно громче крикнул, надеясь, что хозяин не сразу перейдет от слов к делу:
– Я только хотел узнать, здесь Куренцовы не живут? Здесь раньше жили Куренцовы, Алевтина Егоровна, Лариса, Татьяна…
– Не знаю я никаких Курицыных! – орал хозяин за забором, все больше свирепея.
– Да не Курицыны, не Курицыны – Куренцовы! – надрывался Маркиз из последних сил.
– И Куренцовых не знаю! Мы здесь живем, Шерстоуховы! Проваливай, пока цел, а то Хусейна спущу!
Леня услышал, как во дворе угрожающе загремела цепь, и почел за благо ретироваться.
Отойдя от негостеприимного дома подальше и дождавшись, когда затихнет грозный лай Хусейна, он огляделся по сторонам и задумался. Пока никаких положительных результатов его командировка в Улыбин не принесла, и среди возможных перспектив угрожающе маячило двустороннее воспаление легких. Если в доме Куренцовых живут теперь совершенно другие люди, явно не склонные к переговорам и ничего о прежних жильцах не знающие, то куда еще можно податься за информацией?
Но в данный момент еще больше волновал Леню другой вопрос – куда спрятаться от холода, от пронизывающего ветра и где выпить хоть чего-нибудь горячего.
Неподалеку от бывшего дома Куренцовых в ряду веселеньких живописных домов Маркиз заметил зияющую брешь, в которой приютилась одноэтажная стекляшка стандартного торгового павильона. Там хотя бы можно согреться, а если повезет, и купить чего-нибудь съестного…
Леня открыл дверь стекляшки и вошел в тепло.
Здесь он убедился, что прогресс в какой-то мере коснулся и захолустного Улыбина. Во всяком случае, под стеклом на прилавке красовались безусловные признаки контактов с внешним миром – шоколадные батончики «Марс» и «Сникерс», импортные презервативы и несколько видов жевательной резинки – наверное, самые нужные предметы для рядового улыбинца.
Тем не менее в магазине стоял кондовый, непобедимый и вечный запах кислой капусты – такой же, как в семидесятые, а пожалуй что и в тридцатые годы минувшего столетия…
Кроме Лени, в магазине имелись две продавщицы – одна сильно пенсионного возраста, тем не менее неумеренно накрашенная, с огненно-рыжими от хны волосами, и вторая – совсем еще молоденькая, с выпученными сонными блекло-голубыми глазками и короткой непритязательной стрижкой, с годами обещающая стать весьма похожей на свою соратницу по прилавку. Еще имелась худощавая востроглазая старушонка, которая, перегнувшись через прилавок, оживленно доказывала что-то старшей продавщице:
– А я тебе говорю – ходит он к ней! Каждый, почитай, день! Только Васька за дверь – а он тут как тут! А она – как ни при чем! Встречает меня – здрасьте, говорит, Варвара Спиридоновна! Как будто ни при чем! Так прямо и говорит – здрасьте, Варвара Спиридоновна!
Пожилая продавщица сочувственно ахнула, склонила рыжую голову к плечу и с живейшим интересом осведомилась:
– Ну а ты что, тетя Варя?
– Ну а я-то что? Я, будто ничего и не знаю, ей в ответ тоже говорю: здравствуй, мол, Ксения! Здорова ли? – будто я совсем ничего и не знаю.
– Ужас! – с непритворным чувством воскликнула продавщица. – Натуральный кошмар! А он-то, говоришь, каждый день к ней ходит?
– Дак, почитай, что каждый Божий день! Васька только в дверь, а он уж – тут как тут!
– Нет, но это же кошмар! – продавщица округлила глаза. – Это же натуральный ужас! А ведь мать-то у нее какая была женщина! Это же просто святая была женщина! Слова худого о ней никто не сказал!
– Про мать ничего не скажу, – старушонка неодобрительно поджала губы, – матери ее не видала, я тогда здесь еще не жила, мы тогда с Петром Афанасьичем в Средней Азии на мелиорации были, а только он к ней каждый день ходит. Чуть Васька за дверь…
– Но я-то здесь с детства, я мать ее очень хорошо знала, просто натуральная святая была! – прервала старушку продавщица.
Маркиз неожиданно для себя самого решительно обратился к работнице прилавка:
– Я прошу прощения, вы вот сейчас только сказали, что с детства здесь живете…
– Ну? – недоуменно уставилась на него немолодая женщина, только теперь заметившая в магазине нового человека. – Ну, допустим, что с самого детства. А что с того?
– Так вот, извините, не знали ли вы Куренцовых? Алевтину Егоровну, Ларису, Татьяну?
– Куренцовых? – переспросила продавщица. – Еще бы мне не знать Куренцовых! Лариса, почитай, подруга мне была! Чуть ли не как сестры мы с ней были! Вы спрашиваете – не знаю ли Куренцовых! Еще бы мне их не знать! А вы что – родственник им, что ли, будете?
– Да не то что родственник, – замялся Маркиз, – ищу я их… А в том доме, где они жили, Шерстоуховы какие-то, разговаривать не стали, и еще собака у них такая злая…
– Да, это Хусейн у них, злющий, – подтвердила продавщица, – в прошлом году почтальонше юбку порвал… А Васька-то Шерстоухов, он чего злой такой, что жена его, Нинка…
– Ты чего это, Нюра, ты чего, – поспешно вступила в разговор востроглазая старушонка, – незнакомый совсем человек, а ты ему сразу… Ему, может, это совсем и не интересно!
– Да я, тетя Варя, разве чего сказала? Я ведь ничего и не сказала! – начала оправдываться продавщица. – Да ведь все равно, почитай, весь город знает! И молодой-то человек, он ведь не совсем как посторонний, он ведь почти что свой, если Куренцовым родственник…
– Да я не то чтобы совсем родственник, – повторил настоятельно Маркиз, – я просто разыскиваю их…
– Но это какое надо иметь бесстыдство, – снова вступила в разговор тетя Варя, – так мне и говорит: здрасьте, Варвара Спиридоновна! Как будто ни при чем она! И глаза у нее бесстыжие не лопнут!
– Так вы сказали, что хорошо знали Куренцовых? – поспешил Леня вернуть разговор в нужное русло.
– Мне ли не знать! – продавщица расчувствовалась и даже осторожно приложила к неумеренно накрашенным глазам крошечный носовой платочек. – Да мы с Ларисой почти как сестры были!
– И где они сейчас, Куренцовы? – торопливо спросил Маркиз, боясь поверить в неожиданную удачу.
– Еще бы мне их не знать! – продолжала продавщица, эффектно промакивая платочком совершенно сухие глаза. – Мы же с Ларисой такие были подруги, такие подруги! Только она не Куренцова была.
– Как не Куренцова? – испуганно переспросил Леня, решив, что неожиданно найденный свидетель уплывает у него из рук.
– Не Куренцова! – уверенно повторила продавщица. – Вот Алевтина Егоровна – та и правда была Куренцова, а Лариса была Ильина… Это матери ее была фамилия, она так по матери Ильина и осталась, родители ее незаписанные, что ли, были, тогда это вроде и не полагалось…
Старушка Варвара Спиридоновна неодобрительно поджала губы, выразив этим свое отношение к аморальным довоенным порядкам, а Леня оживился и внимательно слушал продавщицу.
«Ну да, все правильно, – думал он, – Ильина… то есть Ильина-Остроградская, а вторую половину фамилии они для простоты отбросили… Да здесь, в Улыбине, двойная фамилия была бы как-то неуместна…»
– А родители у нее, – продолжала продавщица, перегнувшись через прилавок и перейдя на страшный шепот, чтобы подчеркнуть важность и конфиденциальность сообщаемого, – а родители у нее вроде бы в органах служили… ну в ЧК или в НКВД, как там они назывались, а потом оба сгинули… то есть забрали их, и больше ни слуху ни духу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33