— Будьте готовы запустить двигатель.
— Яволь, господин полковник, — ответил водитель.
Но новое солнце так и не взошло. Серый польский день продолжался спокойно. Скорцени снова ткнул большим пальнем в кнопку. Ничего не случилось
— Христос на кресте, — пробормотал эсэсовец. Затем, чувствуя, что это слишком слабо, чтобы удовлетворить его, добавил: — Богом проклятый ублюдок жрущей дерьмо суки.
Он еще раз нажал кнопку, прежде чем с отвращением швырнуть передатчик на землю, и обернулся к чернорубашечнику, стоявшему рядом:
— Дай мне запасной. Шнелль!
— Яволь, герр штандартенфюрер!
Другой офицер СС поспешил прочь и спешно вернулся с передатчиком и пультом, точно такими же, какие только что не сработали.
Скорцени щелкнул выключателем и нажал кнопку на новом пульте. И снова бомба в Лодзи не взорвалась.
— Дерьмо, — устало проговорил Скорцени, словно более выразительные ругательства потребовали бы от него слишком много сил.
Он было начал разбивать второй передатчик, но удержался.
Покачав головой, он сказал:
— Что-то где-то грохнулось. Иди и передай на общей частоте: «Баклажан».
— «Баклажан»? — Эсэсовец выглядел как пес, у которого отобрали лакомую кость. — Неужели мы должны?
— Бьюсь об заклад на твою задницу, Макс, другого выхода нет, — ответил Скорцени. — Если бомба не взрывается, нам не двинуться. Она не взорвалась. Теперь мы должны послать войскам сигнал отбоя, чтобы они знали, что атака задерживается. Как только она взорвется, мы пошлем сигнал «Нож». А теперь беги, черт тебя побери! Если какой-нибудь нетерпеливый идиот откроет огонь из-за того, что не получил сигнала об отмене атаки, Гиммлер пустит твои кишки на подтяжки.
Ягер никогда не видел, чтобы кто-либо двигался так быстро, как бедный Макс.
— Что теперь? — спросил он Скорцени.
Он не часто видел этого крупного грубоватого австрийца в состоянии нерешительности, но именно нерешительность овладела Скорцени.
— Будь я проклят, если знаю. Может, какой-то могильщик, или как там его называют жиды, обнаружил антенну, прикрепленную к могильному столбу, и оторвал ее? Если ничего другого не случилось, то простое повторное подключение исправит дело. А вот если что-то серьезнее, если евреи обнаружили бомбу… — Он покачал головой. — Вот это совсем худо. По каким-то странным причинам они совсем нас не любят.
И даже его смех, обычно неистово веселый, теперь прозвучал печально.
«По каким-то странным причинам». Только так Скорцени мог определить то, что рейх сделал с евреями. Пожалуй, он подошел к истине ближе, чем большинство германских офицеров, но все же недостаточно близко, по мнению Ягера. Полковник спросил:
— И что ты собираешься делать?
Скорцени посмотрел на него, как на идиота.
— А как ты думаешь? Я собираюсь просочиться в Лодзь и заставить сработать эту дрянь тем или другим способом. Как я сказал, надеюсь, что проблема только в антенне. Но если не в ней и евреи разнюхали каким-то образом о бомбе, мне будет весело.
— Тебе нечего и думать идти туда самому, — воскликнул Ягер. — Если евреи нашли ее, — этого он и сам не знал наверняка, — они превратят тебя в кровяную колбасу.
Скорцени снова покачал головой.
— Ошибаешься, Ягер. Это — как говорят ублюдки из британской авиации
— кусок пирога, вот что. Сейчас ведь перемирие, помнишь? Даже если жиды украли бомбу, они не будут ее охранять, как зеницу ока. Зачем им эго? Они и не заподозрят, что мы уже начали ее искать, потому что не могут предположить, что мы собирались взорвать ее во время перемирия. — Его язвительность приобретала прежнюю силу. — Конечно, нет. Мы — хорошие маленькие мальчики и девочки, правильно? С одним исключением: я нехороший маленький мальчик.
— M-м, я заметил, — сухо сказал Ягер.
Теперь смех Скорцени был снова полон его злобного недовольства — террорист быстро приходил в себя. И еще — он чертовки хорошо размышлял на ходу: каждое его слово казалось разумным.
— Когда ты отправишься?
— Вот только переоденусь, возьму пайки и позабочусь о паре вещей здесь, — ответил эсэсовец. — Если бомба взорвется, она так даст в зубы этим чешуйчатым сукиным сынам, что они это надолго запомнят.
Нелепо кокетливым жестом он сделал Ягеру ручкой и ушел.
С высоты купола «пантеры» Ягер смотрел ему вслед. Если его подразделение находится в полной боевой готовности, может ли он уйти и передать сообщение Мечиславу, чтобы тот кружными путями переправил его Анелевичу? Ответ был прост и очевиден: уйти он не может. А значит, он ничего не сможет сделать не только для тысяч евреев, которые превратятся в грибовидное облако, но и для Германии. Чем ответят ящеры Фатерланду на взрыв атомной бомбы во время перемирия? Ягер не знал. Да и не хотел знать.
Из нижней части башни «пантеры» Гюнтер Грилльпарцер спросил:
— Сегодня представление отменяется, полковник?
— Похоже, что так, — ответил Ягер и затем не удержался: — Хотя и не скажу, что сожалею.
К его удивлению, Грилльпарцер сказал:
— Аминь. — После короткой паузы наводчик, похоже, решил, что требуется какое-то объяснение. — Видите ли, господин полковник, я не сторонник жидов, но не похоже, чтобы теперь они нас тревожили в первую очередь, вы понимаете, что я имею в виду? Вот ящерам я на самом деле хотел бы дать пинка в зад, а не им. Они все равно все попадут в ад.
— Капрал, по моему мнению, вам вполне подойдут красные лампасы на брюки и генеральный штаб, — сказал Ягер. — Мне кажется, что у вас больше здравого смысла, чем у большинства наших составителей планов, и это факт.
— Если я им стану, значит, Германии помогает Бог, — сказал Грилльпарцер и рассмеялся.
— Бог помогает Германии, — согласился Ягер, но к смеху не присоединился.
Остаток дня прошел словно в летаргическом сне. Ягер и его экипаж с облегчением выбрались из своей «пантеры»: каждый раз, выступая против ящеров, вы бросаете кости, и раньше или позже на вас посмотрят «змеиные глаза» note 25. Где-то после полудня Отто Скорцени исчез. Ягер представил себе, как он пробирается в Лодзь, с мешком за плечами и, скорее всего, прикрыв гримом свой знаменитый шрам. Но под силу ли ему скрыть дьявольский блеск в глазах? Ягер сомневался.
Иоганнес Дрюккер тоже исчез ненадолго, но вскоре вернулся с триумфом, притащив столько колбасы, что ее хватило бы на ужин для всех.
— Рыцарский крест этому человеку! — воскликнул Гюнтер Грилльпарцер. Повернувшись к Ягеру, он сказал с улыбкой: — Прежде чем вы отправите меня в генеральный штаб, господин полковник, я ведь тоже могу повеселиться, не так ли?
— Почему же нет? — сказал Ягер. — Почему бы и нет?
Когда сгустились сумерки, они развели костер и поставили на огонь горшок, чтобы сварить колбасу. От вкусного пара, повалившего от горшка, у Ягера потекли слюнки. Когда он заслышал приближающиеся шаги, то решил, что идет экипаж другого танка, привлеченный запахом, в надежде получить свою долю.
Но люди, которые подходили к костру, носили не форму танкистов, они были в черной форме СС. «Значит, Макс и его друзья тоже не прочь попросить колбаски?» — удивленно подумал Ягер.
Макс вытащил из кобуры «вальтер» и направил в живот Ягеру. Эсэсовцы, которые пришли с ним, взяли на прицел остальных танкистов.
— Вы немедленно пойдете со мной, полковник, или я застрелю вас на месте, — сказал Макс. — Вы арестованы за измену рейху.
* * *
— Благородный адмирал, — поздоровался Мойше Русецкий.
Он привык к встречам с Атваром. Он даже стал готовиться к ним. Чем более полезным считал его Атвар, тем меньше вероятность того, что ему и его семье придется расплачиваться за прежние выступления против ящеров. А догадываться о ходах дипломатов великих держав было такой замечательной игрой, что шахматы по сравнению с ней казались ребяческой забавой. Очевидно, его догадки были гораздо точнее, чем у большинства ящеров. И поэтому вопросы поступали бесконечным потоком. От него требовалось оценивать, как идут переговоры, что вызывало восхищение у него самого: он был причастен к секретам, известным лишь горстке людей. Атвар заговорил на своем языке. Золрааг превратил его слова в обычную польско-германскую смесь:
— Вам, конечно, известен тосевитский не-император Гитлер, и вы не имеете хорошего мнения о нем — я полагаю, это остается истинным?
— Да, благородный адмирал. — Мойше добавил усиливающее покашливание.
— Хорошо, — сказал Атвар. — Из этого я делаю вывод, что тогда вы выскажете более честное мнение о его действиях, чем, например, о действиях Черчилля: ваша солидарность с другими Большими Уродами в отношении Гитлера будет меньше. Это тоже правильно?
— Да, благородный адмирал, — повторил Мойше.
Напоминание о том, что Гитлер является его соплеменником, вовсе не наполнило его радостью. Что бы ни говорили о ящерах, но они показали себя лучшим народом, чем нацисты Адольфа Гитлера.
— Очень хорошо, — сказал Атвар через Золраага. — Тогда такой вопрос: как вы расцениваете поведение Гитлера и фон Риббентропа? Последний призывал меня объявить о взрыве атомной бомбы и возобновлении военных действий Германии против Расы, в то время как на самом деле этот взрыв и военные действия — исключая несколько эпизодов чуть активнее обычного — не имели места.
Мойше задумался.
— Это в самом деле произошло, благородный адмирал?
— Истинно, — сказал Атвар слово, которое Русецкий понимал и на языке ящеров.
Он задумался и почесал голову. Насколько он знал, в глазах Атвара этот жест мог показаться грубым. Но с другой стороны, он был Большим Уродом, так что в глазах Атвара он был грубым по определению. Он медленно проговорил:
— Мне трудно поверить, что фон Риббентроп мог сделать такое заявление, зная, что это неправда и что вы легко можете это проверить.
— Таково ваше восприятие, — сказал адмирал. — Когда самец, представитель Гитлера, сделал это заявление, я немедленно проверил и, найдя его фальшивым, вернулся, чтобы проинформировать его об этом факте. Единодушное мнение наших психологов — мое заявление стало для него сюрпризом. Теперь посмотрите сами.
По жесту Атвара Золрааг включил небольшой экран. Появилось изображение фон Риббентропа, который выглядел одновременно наглым и напуганным. Ему что-то говорили на пришепетывающем английском.
Глаза германского министра иностранных дел широко открылись, челюсть отвисла, рука схватилась за край стола.
— Благородный адмирал, этот человек в состоянии крайнего удивления, — объявил Мойше.
— Так мы и думали, — согласился Атвар. — Это поднимает следующий вопрос: не является ли выдача фальшивой информации частью какого-то нечестного плана гитлеровской стороны, или же эта информация должна была быть правдивой? В любом случае, конечно, фон Риббентроп должен был считать ее точной в тот момент, когда сообщал ее.
— Да. — Мойше снова почесал голову, стараясь определить, какую возможную пользу мог получить Гитлер, умышленно обманывая своего министра иностранных дел. — Я прихожу к выводу, что немцы намеревались напасть на вас.
— Такое заключение сделали и мы, хотя и предупредили, что они сильно пострадают, если предпримут такое нападение, — сказал Атвар. — Это беспокоит: где-то на границе между нами и гитлеровскими войсками, а возможно, за этой границей, вероятно, имеется ядерное оружие, которое по какой-то причине не взорвалось. Мы искали его, но не нашли. После случая в Эль-Искандрии у нас нет уверенности, что мы сможем найти его. Отсюда вопрос: смирится ли Гитлер с неудачей и возобновит переговоры или все же постарается взорвать бомбу?
Заглянуть внутрь мозгов Гитлера — все равно что удалить ткань, пораженную гангреной: отталкивающее, но необходимое дело.
— Если немцы найдут способ взорвать бомбу, то я предполагаю, что они это сделают, — сказал Мойше. — Но я должен повториться, что это всего лишь предположение.
— Оно совпадает с предположениями, которые сделали наши аналитики, — сказал Атвар. — Насколько оно точно, покажет только время, но я думаю, что вы высказали мне лучшее и наиболее обоснованное суждение.
— Истинно, благородный адмирал, — сказал Мойше на языке Расы.
— Хорошо, — ответил ящер. — Я придерживаюсь того мнения, что в прошлом мы старались использовать вас в слишком широких пределах, и, как в случае с любым инструментом, которым злоупотребляют, это вызвало трудности, которых мы могли бы избежать, если бы вас держали в рамках, подходящих к вашей ситуации. Кажется, это в значительной степени является причиной вашей враждебности по отношению к нам и вашего выступления против нас.
— В определенной степени дело обстоит именно так, — согласился Мойше.
Это было наилучшее приближение к пониманию его характера, к которому когда-либо приходили ящеры, и куда более предпочтительное, нежели приравнивание его действий к измене.
— Если нож ломается из-за того, что его использовали вместо лома, разве виноват нож? — продолжил Атвар. — Нет, это ошибка того, кто пользовался инструментом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100