У Берты брови поползли на лоб — как только что у Грувера.
Мордехай говорил минут десять, передавая как можно точнее то, что сказал ему Мечислав. Когда он закончил, он понял, что этого слишком мало.
— Я не верю ни единому слову. Это просто проклятые нацисты стараются нас распугать и заставить разбежаться, как цыплят на птичьем дворе. — Грувер покачал головой, повторяя: — Я не верю ни слову.
— Я бы тоже не поверил, если бы сообщение направил нам кто-то другой, а не Ягер, — сказал Анелевич. — Если бы не он, вы знаете, что сделала бы с нами бомба с нервно-паралитическим газом. — Он повернулся к Берте. — А что думаете вы?
— Насколько я себе представляю, не имеет значения, верно это или нет,
— ответила она. — Мы должны действовать так, как будто она существует, не так ли? Мы не можем позволить себе игнорировать это.
— Фу! — сказал с отвращением Грувер. — Мы потратим время и силы и чего мы достигнем? Ничего.
— Возможно, вы правы, и искать нечего, — сказал Мордехай. — Но предположим — только предположим, — вы ошибаетесь, и бомба находится здесь. Что тогда? Может быть, мы найдем ее. Это было бы хорошо: заполучив свою собственную бомбу, мы могли бы управлять ящерами и нацистами. Может быть, ее найдут ящеры, используют это как оправдание и взорвут где-то еще какой-то город — посмотрите, что случилось с Копенгагеном. Или, может быть, ее не найдем ни мы, ни ящеры. Представьте себе, что сорвались переговоры о перемирии! Все, что требуется Скорцени, так это включить передатчик и…
Соломон Грувер поморщился.
— Ладно. Вы убедили меня, черт бы вас побрал. Теперь мы должны попытаться найти эту проклятую штуку — если, как я сказал, ее можно найти.
— Она где-то здесь, в нашей части города, — сказал Анелевич, словно его и не прерывали. — Как мог эсэсовец переправить ее сюда? Где он мог ее спрятать, если он это сделал?
— Насколько она велика? — спросила Берта. — От этого может зависеть, куда он мог ее поместить.
— Она не может быть маленькой и не может быть легкой, — ответил Анелевич. — Если бы так, то немцы могли бы доставлять эти бомбы на самолетах или на ракетах. Поскольку они этого не делают, значит, бомбу нельзя спрятать за чайником в вашей кухне.
— Разумная мысль, — отметил Грувер. — Это существенный аргумент. Количество мест, где может оказаться бомба — если она вообще есть, — ограничено.
Он упрямо отказывался признать, что такое возможно.
— Поблизости от фабрик, — сказала Берта Флейшман. — Это место, с которого надо начать.
— Да, одно место, — сказал Грувер. — Большое такое место. Здесь, вокруг гетто, десятки фабрик. Сапоги, патронные гильзы, рюкзаки — мы делали множество вещей для нацистов и по-прежнему делаем большинство из них для ящеров. И где именно вы хотели бы начать?
— Я скорее начат бы не с них, — сказал Анелевич. — Как вы сказали, Соломон, они слишком велики. У нас может не оказаться достаточно времени. Вероятно, все зависит от того, как скоро ящеры и нацисты рассорятся. Какое же наиболее вероятное место, куда эсэсовский негодяй мог спрятать большую бомбу?
— А как можно определить, какое место он счел подходящим? — спросил Соломон Грувер.
— Он не мог долго находиться в Лодзи. Он хотел спрятать эту штуку на короткое время, убежать и затем взорвать. Ему не требовалось прятать ее очень долго или очень хорошо. Но тут наступило перемирие, которое усложнило его жизнь — и, может быть, спасло наши.
— Если только это не трепотня, чтобы заставить нас побегать, — сказал Грувер.
— Если бы! — заметил Анелевич.
— Я знаю, что мы должны проверить, — сказала Берта Флейшман. — Кладбище и поля гетто южнее него.
Грувер и Анелевич обернулись к ней. В воздухе грязной комнаты словно повис вопрос.
— Если бы я делал эту работу, то выбрал бы именно это место, — воскликнул Мордехай. — Лучше не придумать — ночью спокойно, в земле уже много готовых ям…
— В особенности на полях гетто, — сказала Берта, вдохновленная случайно сделанным предположением. — Там так много братских могил, еще со времен, когда свирепствовали болезни и голод. Кто обратит внимание на одну новую могилу?
— Да, если она где-нибудь и прячется, то именно отсюда надо начать поиски.
— Я согласен, — сказал Мордехай. — Берта, это чудесно. Если даже ты не права, ты заслуживаешь комплимента.
Он нахмурился, раздумывая, действительно ли она воспримет его слова как комплимент. Он почувствовал облегчение, когда понял, что не ошибся.
Она улыбнулась ему в ответ. Когда она улыбалась, она переставала быть незаметной и безымянной. Она не была красивой — в обычном смысле этого слова, — но улыбка придавала ей странное очарование. Она быстро стала серьезной.
— Нам понадобятся бойцы, а не просто землекопы, — сказала она. — Если мы найдем эту ужасную вещь, кое-кто захочет забрать ее у нас. Я имею в виду ящеров.
— Ты снова права, — сказал Анелевич. — Когда мы слили нервно-паралитический газ из нацистской бомбы, то причинили им много опасных неприятностей. Если у нас будет эта бомба, мы перестанем быть просто неприятностью, мы обретем настоящую силу.
— Но не тогда, когда она находится в яме под землей, — сказал Грувер.
— Пока она там, мы можем только взорваться вместе с нашими врагами. Это лучше, чем Масада, но все равно скверно. Совсем скверно. Если мы сможем вытащить бомбу и переправить ее, куда захотим, — хорошо. По крайней мере, для нас.
— Да, — выдохнул Мордехай.
Картины решительных действий пронеслись в его голове — ущерб ящерам и обвинение в том нацистов, тайная переброска бомбы в Германию и настоящая месть за то, что сделал рейх с польскими евреями. Но тут в мечты вмешалась действительность — как это всегда и бывает.
— Есть только одна бомба — если она вообще есть. Мы должны найти ее, мы должны извлечь ее из земли, если она там, — вы правы и в том и в другом, Соломон, — прежде чем сможем думать, что делать с ней дальше.
— Если мы отправимся из гетто вместе с половиной бойцов, остальные люди поймут, что мы преследуем какую-то цель, если даже не поймут, какую именно, — сказал Грувер. — Мы не хотим этого, не так ли? Сначала найдем, затем посмотрим, сможем ли мы ее вытащить без лишнего шума. Если не сможем… — Он пожал плечами.
— Мы пройдем через кладбище и поля гетто, — заявил Анелевич: если он здесь командир, он приказывает. — Если мы что-нибудь найдем, то решим, что делать дальше. Если же ничего не найдем, — он тоже пожал плечами, — мы тоже решим, что делать дальше.
— А если кто-нибудь спросит нас, что мы делаем там, как мы ему ответим? — спросил Грувер.
Он был большим мастером находить проблемы. С решением проблем у него было хуже.
Хороший вопрос. Анелевич почесал голову. Им потребуется объяснение, причем достаточно безвредное и убедительное. Берта Флейшман предложила:
— Мы можем сказать людям, что подыскиваем места, где никто не похоронен, чтобы можно было вырыть в этих местах могилы на тот случай, если нам придется воевать внутри города.
Анелевич поразмышлял над этим, затем кивнул — как и Соломон Грувер.
— Это лучше, чем то, что приходило в голову мне. Послужит неплохим прикрытием на ближайшие дни, хотя — бьюсь об заклад — там не так уж много свободного места.
— Слишком много могил, — тихо сказала Берта.
Мужчины склонили головы.
Кладбище и поля гетто рядом с ним находились в северо-восточном углу еврейского района Лодзи. Здание пожарной команды на Лутомирской улице располагалось на юго-западе — в двух, может быть в двух с половиной, километрах от него.
Начался мелкий дождь. Анелевич благодарно взглянул на небеса: дождь обеспечил им большую скрытность.
Белобородый раввин читал похоронную молитву над телом, завернутым в простыню: дерево для гробов уже давно сделалось роскошью. Позади него, среди небольшой толпы скорбящих, стоял сгорбленный человек, прижимая обе руки к лицу, чтобы скрыть рыдания. Может быть, это его жена уходила в грязную землю? Мордехай никогда не узнает.
Он и его товарищи шли между надгробий — некоторые стояли прямо, другие покосились, словно пьяные, — в поисках свежей земли. Трава кое-где на кладбище была по колено: за ним плохо ухаживали с тех пор, как немцы захватили Лодзь, почти пять лет назад.
— Она поместится в обычную могилу? — спросил Грувер, задержавшись возле одной, которой не могло быть более недели.
— Не знаю, — ответил Анелевич. Он сделал паузу. — Нет. Наверное, нет. Я видел обычные бомбы размером с человека. Самолет такие бомбы поднимает. Та, что есть у немцев, должна быть больше.
— Тогда мы напрасно теряем здесь время, — сказал пожарный. — Нам надо идти на поля гетто, к братским могилам.
— Нет, — сказала Берта Флейшман. — Там, где бомба, — это не должно выглядеть, как могила. Они могли сделать вид, как будто там был ремонт труб или что-то еще.
Грувер потер подбородок, затем согласился:
— Вы правы.
Пожилой человек в длинном черном пальто сидел возле могилы, старая шляпа, надвинутая на глаза, защищала его лицо от дождя. Он закрыл молитвенник, который читал, и сунул его в карман. Когда Мордехай и его товарищи проходили мимо, он кивнул им, но не заговорил.
Прогулка по кладбищу не выявила никаких новых раскопов размером больше обычных могил. Грувер, на лице которого было написано: «а что я вам говорил?», Мордехай и Берта направились на юг — в сторону полей гетто.
Здесь могильных памятников было меньше, и многие из них, как сказал Соломон Грувер, означали, что в одной могиле погребено множество тел: мужчины, женщины, дети, умершие от тифа, от туберкулеза, от голода, может быть — от разбитых сердец. На многих могилах росла трава. Теперь дела обстояли заметно лучше. После ухода нацистов времена изменились, и могилы были Теперь одиночными, а не братскими.
Берта задержалась перед одним крупным захоронением: единственным надгробием служила обычная доска, отмечающая место вечного упокоения несчастных там, внизу, да и она повалилась. Нагнувшись, чтобы выправить ее, Берта нахмурилась.
— Что это такое? — спросила она.
Мордехай не мог видеть, что привлекло ее внимание, пока не подошел ближе. А подойдя, тихо присвистнул. Вдоль доски тянулся провод с изоляцией цвета старого дерева, его держали два загнутых гвоздя. Гвозди были ржавыми, так что держали плохо. Провод заканчивался на верхнем крае доски, но шел снизу, из-под земли.
— Радиоантенна, — пробормотал он и дернул. Она не поддавалась. Он рванул изо всех сил. Проволока оборвалась, и он качнулся назад. Он раскинул руки, чтобы удержаться от падения. — Что-то внутри, явно постороннее, — сказал он.
— Не может быть, — проговорил Соломон Грувер. — Земля-то совсем не тронутая… — Он умолк, не договорив, и опустился на колени, не беспокоясь о том, что сделает мокрая трава с его брюками. — Посмотрите! — удивленно воскликнул он.
Мордехай Анелевич опустился рядом и снова присвистнул.
— Дерн был вырезан кусками, а затем уложен обратно, — сказал он, проводя рукой по стыку. Если бы дождь был сильнее и земля размягчилась, обнаружить это было бы невозможно. По-настоящему восхитившись, Анелевич пробормотал: — Они сделали мозаику и, когда все закончили, уложили кусочки обратно в том же порядке.
— А где же земля? — потребовал ответа Грувер, как будто Анелевич сам украл ее. — Если они закопали эту штуку, у них должна была остаться лишняя земля — и ее надо было бросить по сторонам ямы, когда они ее копали.
— А что, если они сначала расстелили брезент и выбрасывали землю на него? — предположил Мордехай. — Вы не представляете себе, какими аккуратными и предусмотрительными могут быть нацисты, когда делают что-то подобное. Посмотрите, как они замаскировали антенну. Они не оставляют ни малейшей возможности обнаружить что-нибудь важное.
— Если бы эта доска не повалилась… — потрясенно сказала Берта Флейшман.
— Бьюсь об заклад, она так и стояла, когда эсэсовские ублюдки были здесь, — сказал ей Анелевич. — Если бы не ваш зоркий глаз, обнаруживший антенну…
Он изобразил аплодисменты и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ. Она и в самом деле становится необычной, когда улыбается, подумал он.
— Где же земля? — повторил Соломон Грувер, упорствуя в своих подозрениях и не замечая застывших в немой сцене товарищей, — Что они с ней сделали? Они не могли ее высыпать всю обратно.
— Хотите, чтобы я угадал? — спросил Мордехай. Пожарный кивнул. — Если бы я проводил эту операцию, я погрузил бы землю в ту же телегу, в которой привез бомбу, и отвез бы ее прочь. Накрыл бы брезентом — и никто бы ничего не заподозрил.
— Думаю, вы правы. Думаю, именно так они и сделали. — Берта Флейшман посмотрела на оторванную проволоку. — Теперь бомба не сможет взорваться?
— Не думаю, — ответил он. — По крайней мере, теперь они не смогут взорвать ее по радио, что уже хорошо. Если бы им не требовалась антенна, они не стали бы ее здесь ставить.
— Слава богу, — сказала она.
— Так, — сказал Грувер с таким выражением, словно он по-прежнему не верит им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Мордехай говорил минут десять, передавая как можно точнее то, что сказал ему Мечислав. Когда он закончил, он понял, что этого слишком мало.
— Я не верю ни единому слову. Это просто проклятые нацисты стараются нас распугать и заставить разбежаться, как цыплят на птичьем дворе. — Грувер покачал головой, повторяя: — Я не верю ни слову.
— Я бы тоже не поверил, если бы сообщение направил нам кто-то другой, а не Ягер, — сказал Анелевич. — Если бы не он, вы знаете, что сделала бы с нами бомба с нервно-паралитическим газом. — Он повернулся к Берте. — А что думаете вы?
— Насколько я себе представляю, не имеет значения, верно это или нет,
— ответила она. — Мы должны действовать так, как будто она существует, не так ли? Мы не можем позволить себе игнорировать это.
— Фу! — сказал с отвращением Грувер. — Мы потратим время и силы и чего мы достигнем? Ничего.
— Возможно, вы правы, и искать нечего, — сказал Мордехай. — Но предположим — только предположим, — вы ошибаетесь, и бомба находится здесь. Что тогда? Может быть, мы найдем ее. Это было бы хорошо: заполучив свою собственную бомбу, мы могли бы управлять ящерами и нацистами. Может быть, ее найдут ящеры, используют это как оправдание и взорвут где-то еще какой-то город — посмотрите, что случилось с Копенгагеном. Или, может быть, ее не найдем ни мы, ни ящеры. Представьте себе, что сорвались переговоры о перемирии! Все, что требуется Скорцени, так это включить передатчик и…
Соломон Грувер поморщился.
— Ладно. Вы убедили меня, черт бы вас побрал. Теперь мы должны попытаться найти эту проклятую штуку — если, как я сказал, ее можно найти.
— Она где-то здесь, в нашей части города, — сказал Анелевич, словно его и не прерывали. — Как мог эсэсовец переправить ее сюда? Где он мог ее спрятать, если он это сделал?
— Насколько она велика? — спросила Берта. — От этого может зависеть, куда он мог ее поместить.
— Она не может быть маленькой и не может быть легкой, — ответил Анелевич. — Если бы так, то немцы могли бы доставлять эти бомбы на самолетах или на ракетах. Поскольку они этого не делают, значит, бомбу нельзя спрятать за чайником в вашей кухне.
— Разумная мысль, — отметил Грувер. — Это существенный аргумент. Количество мест, где может оказаться бомба — если она вообще есть, — ограничено.
Он упрямо отказывался признать, что такое возможно.
— Поблизости от фабрик, — сказала Берта Флейшман. — Это место, с которого надо начать.
— Да, одно место, — сказал Грувер. — Большое такое место. Здесь, вокруг гетто, десятки фабрик. Сапоги, патронные гильзы, рюкзаки — мы делали множество вещей для нацистов и по-прежнему делаем большинство из них для ящеров. И где именно вы хотели бы начать?
— Я скорее начат бы не с них, — сказал Анелевич. — Как вы сказали, Соломон, они слишком велики. У нас может не оказаться достаточно времени. Вероятно, все зависит от того, как скоро ящеры и нацисты рассорятся. Какое же наиболее вероятное место, куда эсэсовский негодяй мог спрятать большую бомбу?
— А как можно определить, какое место он счел подходящим? — спросил Соломон Грувер.
— Он не мог долго находиться в Лодзи. Он хотел спрятать эту штуку на короткое время, убежать и затем взорвать. Ему не требовалось прятать ее очень долго или очень хорошо. Но тут наступило перемирие, которое усложнило его жизнь — и, может быть, спасло наши.
— Если только это не трепотня, чтобы заставить нас побегать, — сказал Грувер.
— Если бы! — заметил Анелевич.
— Я знаю, что мы должны проверить, — сказала Берта Флейшман. — Кладбище и поля гетто южнее него.
Грувер и Анелевич обернулись к ней. В воздухе грязной комнаты словно повис вопрос.
— Если бы я делал эту работу, то выбрал бы именно это место, — воскликнул Мордехай. — Лучше не придумать — ночью спокойно, в земле уже много готовых ям…
— В особенности на полях гетто, — сказала Берта, вдохновленная случайно сделанным предположением. — Там так много братских могил, еще со времен, когда свирепствовали болезни и голод. Кто обратит внимание на одну новую могилу?
— Да, если она где-нибудь и прячется, то именно отсюда надо начать поиски.
— Я согласен, — сказал Мордехай. — Берта, это чудесно. Если даже ты не права, ты заслуживаешь комплимента.
Он нахмурился, раздумывая, действительно ли она воспримет его слова как комплимент. Он почувствовал облегчение, когда понял, что не ошибся.
Она улыбнулась ему в ответ. Когда она улыбалась, она переставала быть незаметной и безымянной. Она не была красивой — в обычном смысле этого слова, — но улыбка придавала ей странное очарование. Она быстро стала серьезной.
— Нам понадобятся бойцы, а не просто землекопы, — сказала она. — Если мы найдем эту ужасную вещь, кое-кто захочет забрать ее у нас. Я имею в виду ящеров.
— Ты снова права, — сказал Анелевич. — Когда мы слили нервно-паралитический газ из нацистской бомбы, то причинили им много опасных неприятностей. Если у нас будет эта бомба, мы перестанем быть просто неприятностью, мы обретем настоящую силу.
— Но не тогда, когда она находится в яме под землей, — сказал Грувер.
— Пока она там, мы можем только взорваться вместе с нашими врагами. Это лучше, чем Масада, но все равно скверно. Совсем скверно. Если мы сможем вытащить бомбу и переправить ее, куда захотим, — хорошо. По крайней мере, для нас.
— Да, — выдохнул Мордехай.
Картины решительных действий пронеслись в его голове — ущерб ящерам и обвинение в том нацистов, тайная переброска бомбы в Германию и настоящая месть за то, что сделал рейх с польскими евреями. Но тут в мечты вмешалась действительность — как это всегда и бывает.
— Есть только одна бомба — если она вообще есть. Мы должны найти ее, мы должны извлечь ее из земли, если она там, — вы правы и в том и в другом, Соломон, — прежде чем сможем думать, что делать с ней дальше.
— Если мы отправимся из гетто вместе с половиной бойцов, остальные люди поймут, что мы преследуем какую-то цель, если даже не поймут, какую именно, — сказал Грувер. — Мы не хотим этого, не так ли? Сначала найдем, затем посмотрим, сможем ли мы ее вытащить без лишнего шума. Если не сможем… — Он пожал плечами.
— Мы пройдем через кладбище и поля гетто, — заявил Анелевич: если он здесь командир, он приказывает. — Если мы что-нибудь найдем, то решим, что делать дальше. Если же ничего не найдем, — он тоже пожал плечами, — мы тоже решим, что делать дальше.
— А если кто-нибудь спросит нас, что мы делаем там, как мы ему ответим? — спросил Грувер.
Он был большим мастером находить проблемы. С решением проблем у него было хуже.
Хороший вопрос. Анелевич почесал голову. Им потребуется объяснение, причем достаточно безвредное и убедительное. Берта Флейшман предложила:
— Мы можем сказать людям, что подыскиваем места, где никто не похоронен, чтобы можно было вырыть в этих местах могилы на тот случай, если нам придется воевать внутри города.
Анелевич поразмышлял над этим, затем кивнул — как и Соломон Грувер.
— Это лучше, чем то, что приходило в голову мне. Послужит неплохим прикрытием на ближайшие дни, хотя — бьюсь об заклад — там не так уж много свободного места.
— Слишком много могил, — тихо сказала Берта.
Мужчины склонили головы.
Кладбище и поля гетто рядом с ним находились в северо-восточном углу еврейского района Лодзи. Здание пожарной команды на Лутомирской улице располагалось на юго-западе — в двух, может быть в двух с половиной, километрах от него.
Начался мелкий дождь. Анелевич благодарно взглянул на небеса: дождь обеспечил им большую скрытность.
Белобородый раввин читал похоронную молитву над телом, завернутым в простыню: дерево для гробов уже давно сделалось роскошью. Позади него, среди небольшой толпы скорбящих, стоял сгорбленный человек, прижимая обе руки к лицу, чтобы скрыть рыдания. Может быть, это его жена уходила в грязную землю? Мордехай никогда не узнает.
Он и его товарищи шли между надгробий — некоторые стояли прямо, другие покосились, словно пьяные, — в поисках свежей земли. Трава кое-где на кладбище была по колено: за ним плохо ухаживали с тех пор, как немцы захватили Лодзь, почти пять лет назад.
— Она поместится в обычную могилу? — спросил Грувер, задержавшись возле одной, которой не могло быть более недели.
— Не знаю, — ответил Анелевич. Он сделал паузу. — Нет. Наверное, нет. Я видел обычные бомбы размером с человека. Самолет такие бомбы поднимает. Та, что есть у немцев, должна быть больше.
— Тогда мы напрасно теряем здесь время, — сказал пожарный. — Нам надо идти на поля гетто, к братским могилам.
— Нет, — сказала Берта Флейшман. — Там, где бомба, — это не должно выглядеть, как могила. Они могли сделать вид, как будто там был ремонт труб или что-то еще.
Грувер потер подбородок, затем согласился:
— Вы правы.
Пожилой человек в длинном черном пальто сидел возле могилы, старая шляпа, надвинутая на глаза, защищала его лицо от дождя. Он закрыл молитвенник, который читал, и сунул его в карман. Когда Мордехай и его товарищи проходили мимо, он кивнул им, но не заговорил.
Прогулка по кладбищу не выявила никаких новых раскопов размером больше обычных могил. Грувер, на лице которого было написано: «а что я вам говорил?», Мордехай и Берта направились на юг — в сторону полей гетто.
Здесь могильных памятников было меньше, и многие из них, как сказал Соломон Грувер, означали, что в одной могиле погребено множество тел: мужчины, женщины, дети, умершие от тифа, от туберкулеза, от голода, может быть — от разбитых сердец. На многих могилах росла трава. Теперь дела обстояли заметно лучше. После ухода нацистов времена изменились, и могилы были Теперь одиночными, а не братскими.
Берта задержалась перед одним крупным захоронением: единственным надгробием служила обычная доска, отмечающая место вечного упокоения несчастных там, внизу, да и она повалилась. Нагнувшись, чтобы выправить ее, Берта нахмурилась.
— Что это такое? — спросила она.
Мордехай не мог видеть, что привлекло ее внимание, пока не подошел ближе. А подойдя, тихо присвистнул. Вдоль доски тянулся провод с изоляцией цвета старого дерева, его держали два загнутых гвоздя. Гвозди были ржавыми, так что держали плохо. Провод заканчивался на верхнем крае доски, но шел снизу, из-под земли.
— Радиоантенна, — пробормотал он и дернул. Она не поддавалась. Он рванул изо всех сил. Проволока оборвалась, и он качнулся назад. Он раскинул руки, чтобы удержаться от падения. — Что-то внутри, явно постороннее, — сказал он.
— Не может быть, — проговорил Соломон Грувер. — Земля-то совсем не тронутая… — Он умолк, не договорив, и опустился на колени, не беспокоясь о том, что сделает мокрая трава с его брюками. — Посмотрите! — удивленно воскликнул он.
Мордехай Анелевич опустился рядом и снова присвистнул.
— Дерн был вырезан кусками, а затем уложен обратно, — сказал он, проводя рукой по стыку. Если бы дождь был сильнее и земля размягчилась, обнаружить это было бы невозможно. По-настоящему восхитившись, Анелевич пробормотал: — Они сделали мозаику и, когда все закончили, уложили кусочки обратно в том же порядке.
— А где же земля? — потребовал ответа Грувер, как будто Анелевич сам украл ее. — Если они закопали эту штуку, у них должна была остаться лишняя земля — и ее надо было бросить по сторонам ямы, когда они ее копали.
— А что, если они сначала расстелили брезент и выбрасывали землю на него? — предположил Мордехай. — Вы не представляете себе, какими аккуратными и предусмотрительными могут быть нацисты, когда делают что-то подобное. Посмотрите, как они замаскировали антенну. Они не оставляют ни малейшей возможности обнаружить что-нибудь важное.
— Если бы эта доска не повалилась… — потрясенно сказала Берта Флейшман.
— Бьюсь об заклад, она так и стояла, когда эсэсовские ублюдки были здесь, — сказал ей Анелевич. — Если бы не ваш зоркий глаз, обнаруживший антенну…
Он изобразил аплодисменты и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ. Она и в самом деле становится необычной, когда улыбается, подумал он.
— Где же земля? — повторил Соломон Грувер, упорствуя в своих подозрениях и не замечая застывших в немой сцене товарищей, — Что они с ней сделали? Они не могли ее высыпать всю обратно.
— Хотите, чтобы я угадал? — спросил Мордехай. Пожарный кивнул. — Если бы я проводил эту операцию, я погрузил бы землю в ту же телегу, в которой привез бомбу, и отвез бы ее прочь. Накрыл бы брезентом — и никто бы ничего не заподозрил.
— Думаю, вы правы. Думаю, именно так они и сделали. — Берта Флейшман посмотрела на оторванную проволоку. — Теперь бомба не сможет взорваться?
— Не думаю, — ответил он. — По крайней мере, теперь они не смогут взорвать ее по радио, что уже хорошо. Если бы им не требовалась антенна, они не стали бы ее здесь ставить.
— Слава богу, — сказала она.
— Так, — сказал Грувер с таким выражением, словно он по-прежнему не верит им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100