— Довольно честно сказано, — заключил Гольдфарб и вернулся к работе.
* * * Сержант Герман Малдун смотрел сквозь разбитые окна второго этажа Вуд-Хауза в Квинси, штат Иллинойс, вниз по течению Миссисипи, на основание крутого утеса.
— Речной ад, — объявил он.
— Это еще и местный ад, — сказал Остолоп Дэниелс. — Да, окна разбиты вдребезги, но сам дом вряд ли изменился по сравнению с тем, каким он был, когда я последний раз приезжал в этот город, в промежутке между седьмым и девятнадцатым годами.
— Переплеты сделаны на совесть, точно, — согласился Малдун. — И каменные блоки с прокладками из свинца, их где попало не применяют. — Он сделал паузу. — А что вы делали здесь в девятьсот седьмом году, лейтенант, осмелюсь спросить?
— Играл в мяч — что еще? — ответил Остолоп. — Я начал вторым кэтчером за «Квинси Джем» в лиге штата Айова. В первый раз я оказался в стране янки, и — боже! — как я был одинок. Первый кэтчер — его имя Раддок, Чарли Рад-док — сломал большой палец на второй неделе мая. После этого я выбил 360 в месяц, и «Грейс Харбор Грей» из штата Вашингтон купили мой контракт. Северо-Западная лига была класса Б, на два зубчика выше «Квинси», но я все равно жалел, что ухожу.
— Как это вышло? — спросил Малдун. — Вы ведь не из тех, кто пренебрегает движением вверх, лейтенант, и, бьюсь об заклад, никогда таким не были.
Дэниелс тихо рассмеялся. Он тоже смотрел на Миссисипи. Здесь это была большая река, но — ничто по сравнению с тем, какой она втекает в свой родной штат. Пока что в нее еще не влились ни Миссури, ни Огайо, ни Красная, ни множество других рек.
На самом деле он смотрел не столько на реку, сколько на собственную жизнь. Скорее себе, чем Герману Малдуну, он сказал:
— Здесь была хорошенькая маленькая девочка с курчавыми волосами цвета спелой кукурузы Ее имя было Адди Страсхейм, я и сейчас вижу ямочку у нее на щеке, как будто это было вчера. Она была такая конфетка, эта Адди. Если бы я остался здесь на весь сезон, я, наверное, женился б на ней, если бы уговорил ее отца
— Значит, у вас есть шанс найти ее, — сказал Малдун. — За город шли не такие уж сильные бои, и вряд ли все люди ушли отсюда, чтобы сложить головы за другой большой город.
— Вы знаете, Малдун, при таких замечательных мозгах вы иногда выглядите круглым дураком, — сказал Остолоп.
Сержант улыбнулся ему. Медленно, снова скорее для самого себя, Дэниелс продолжил: — Мне было тогда двадцать один, ей — наверное, восемнадцать. Не думаю, что был первым мальчиком, который когда-либо целовал ее, но по моим расчетам передо мной их вряд ли было больше двух. Она еще жива, она стала старой, такой же, как я, как вы, как все. Раньше я думал о ней, какая она — такая сладкая, словно сливовый пирог. — Он вздохнул. — Черт побери, я раньше думал о себе, каким я был… Мальчишка, веривший, что поцелуй — это нечто особенное! И не стоял в очереди, чтобы быстренько перепихнуться…
— Мир — поганое место, — сказал Малдун. — Поживешь в нем, и через некоторое время он тебя истреплет. Война делает это быстрее, но и без нее — тоже плохо.
— Не в этом ли досадная и печальная правда? — сказал Остолоп.
— Вот. — Малдун вытащил из-за пояса фляжку и протянул лейтенанту. — Это вас подлечит.
— Да? — Никто еще не предлагал Остолопу воды с такими словами.
Он отвернул крышку, поднес фляжку к губам и сделал глоток. Внутри было нечто прозрачное, как вода, но пинающееся, как мул. Несколько раз он пробовал сырой пшеничный ликер, но этот напиток в отличие от многих видов самогона, которые он вливал в себя, заставлял его чувствовать себя не просто Дэниелсом, а настоящим крепким мужчиной. Он проглотил, пару раз кашлянул и вернул фляжку Малдуну.
— Хорошо, что у меня нет сигарет Если я зажег бы спичку и вдохнул, наверное, взорвался бы.
— Я бы не удивился, — хмыкнув, сказал сержант. Он посмотрел на часы.
— Лучше воспользуемся временем увольнения, пока можно. В полночь мы снова начнем отрабатывать жалованье.
Дэниелс вздохнул.
— Да, я знаю. И если все пойдет, как надо, мы оттесним ящеров на четверть мили вниз по Миссисипи. С такой скоростью мы освободим эту проклятую реку за три недели до Страшного Суда.
Он завернулся в одеяло и через полторы минуты заснул.
Засыпал он в ожидании, что капитан Шимански разбудит его пинком. Но проснулся в должное время без помощи сапога командира отряда. Об этом позаботились москиты. Они влетали в разбитые окна Вуд-Хауза, жужжа громче, чем звено истребителей.
Он принялся хлопать по лицу и рукам. Все остальное было закрыто одеждой, но москиты радовались любому открытому участку кожи. Наступит утро, и он будет выглядеть, как сырое мясо. Затем он вспомнил об операции. Наступит утро, и он сам может оказаться сырым мясом.
Малдун тоже проснулся. Они вместе спустились по лестнице, пара стариков, все еще стойко державшихся в мире молодых и участвовавших в их игре. Когда он был мальчишкой и пробивался в большую игру, пусть ненадолго, он презирал — почти ненавидел — старикашек, которые так вот стойко держались и держались, не желая уйти, чтобы дать шанс новым парням. Теперь он старикашкой стал сам. Но если «уйти» означает скопытиться, это куда хуже, чем потерять работу.
Капитан Шимански был уже внизу в большом холле и раздавал указания пехотинцам. Считалось, что они должны все знать и так, но, само собой разумеется, мозги и тому подобное есть не у всех. Шимански закончил свою речь словами:
— Слушайтесь вашего лейтенанта и сержанта. Они поведут вас.
Остолоп развеселился.
Снаружи москитов было еще больше. Трещали сверчки.
Квакало несколько весенних лягушек, хотя для большинства сезон уже кончался. Ночь была теплой и влажной. Взвод топал на юг, к позициям ящеров. Сапоги громко стучали по мостовой, затем — по земле и траве — шум шагов стал тише.
Двое разведчиков остановили наступавших американцев к северу от Марблхеда, деревушки, расположенной по реке ниже Квинси.
— Окопаться, — шепотом приказал Остолоп в липкую темноту.
Шанцевый инструмент уже врезался в землю. Дэниелс избегал строительства сложных окопных систем, применявшихся в Первую мировую войну, потому что современный бой предполагал слишком быстрое перемещение и для большинства случаев такие окопы были непрактичны. Но даже наскоро вырытые норы временами оказывались очень полезными.
Он отодвинул рукав, чтобы посмотреть на часы. Четверть двенадцатого, показали светящиеся стрелки. Он поднес часы к уху. Да, тикают. Ему казалось, что прошло уже часа два лишних и с атакой что-то неладно.
— Когда забавляешься, время летит быстро, — пробормотал он.
Едва он опустил руку, как артиллерия открыла огонь — к востоку от Квинси. Снаряды ударили по Марблхеду, некоторые взрывались в каких-то двух сотнях ярдов южнее от места, где он лежал. Значит, все в порядке и как надо, просто он слишком заработался и потерял ощущение времени.
— Вперед, — закричал он, когда часы показали назначенное время.
Сектор обстрела тут же переместился с северной на южную часть Марблхеда. Артиллерия ящеров тоже вступила в дело, но занималась в основном артиллерийской дуэлью. Остолоп радовался, что ящерам не до него.
— Сюда, — закричал разведчик. — Мы сделали проходы в проволоке.
Вместо колючей проволоки ящеры использовали нечто вроде длиннейшего тонкого обоюдоострого бритвенного лезвия. Эта режущая проволока была еще противнее колючей. По плану проходы действительно предусматривались, но не всегда планы соответствуют действительности.
Ящеры открыли из Марблхеда огонь по наступающим американцам, двигавшимся через проволочное заграждение. Сколько ни ставь ловушек, всех крыс все равно не поймаешь. Сколько ни обстреливай пехоту артиллерией, всех бойцов все равно не перебьешь. Остолопу приходилось бывать под навесным огнем и похуже этого. Он ожидал сопротивления, и его не обманули.
Он пострелял из своего «томпсона», затем бросился на землю за перевернутым кузовом старой машины. Майк Уилер, стрелок из его взвода, палил из автоматической винтовки по городку. Дэниелсу хотелось бы, чтобы на его месте был Дракула Сабо из его прежнего взвода. Дракула всегда упреждал противника, когда сталкивался с ящером носом к морде.
Атака его взвода обозначила позиции ящеров. Другой взвод вошел в городок с востока через несколько минут. Теперь они знали, где прячется противник, и выбивали чужаков поочередно из каждого дома. Некоторые ящеры сдались, некоторые сбежали, некоторые умерли. Один из их медиков и двое людей-солдат бок о бок перевязывали пострадавших.
«Небольшой бой», — устало подумал Остолоп. Людей погибло немного, ящеров даже меньше, если уж говорить честно. В Марблхеде сильного гарнизона не было. Местные жители стали выглядывать из убежищ, которые они соорудили для защиты от кусков металла, летавших повсюду.
— Не так уж плохо, — сказал Герман Малдун. Он показал на запад, в сторону Миссисипи. — Еще часть реки освободили. Мы вычистим ящеров гораздо быстрее, чем за три недели до Судного дня.
— Да, — согласился Дэниелс. — Может, за шесть недель. Малдун расхохотался.
Глава 13
Лю Хань обернулась и увидела, что Лю Мэй взяла штык, который Нью Хо-Т'инг беззаботно оставил на полу.
— Нет! — закричала Лю Хань. — Положи это!
Она поспешила отнять опасный предмет у маленькой дочери.
Прежде чем она успела подойти, Лю Мэй бросила штык и уставилась на мать широко открытыми глазами. Та начала было бранить ее, но вдруг замолкла. Ее дочь подчинилась ей, хотя она закричала по-китайски. Ей не понадобилось говорить на языке маленьких чешуйчатых дьяволов или использовать усиливающее покашливание, чтобы ребенок понял ее.
Она подхватила Лю Мэй на руки и крепко прижала к себе. Лю Мэй не заплакала, не закричала пронзительно, она не вырывалась, как это было, когда Лю Хань в первый раз взяла ее у Томалсса. Ее дочь понемногу привыкала быть человеческим существом среди человеческих существ, а не игрушкой лгущих маленьких дьяволов.
Лю Мэй показала на штык.
— Это? — спросила она на языке маленьких дьяволов вместе с вопросительным покашливанием.
— Это штык, — ответила Лю Хань по-китайски. — Штык.
Лю Мэй попыталась повторить, но у нее получился звук, похожий на тот, что мог бы воспроизвести чешуйчатый дьявол. Ребенок снова показал на штык и еще раз спросил:
— Это?
Лю Хань потребовалось время, пусть даже очень короткое, чтобы понять: вопрос был задан на китайском.
— Это — штык, — снова сказала она.
Она обняла Лю Мэй и горячо поцеловала ее в лоб. Лю Мэй не понимала, как относиться к поцелуям, которыми осыпала ее Лю Хань, получив ребенка обратно: тогда девочка воспринимала их с отчаянием или досадой. Теперь малышка поняла: поцелуй — это что-то приятное.
Она засмеялась в ответ. Вообще Лю Мэй умела смеяться, но улыбалась редко. Никто не улыбался ей, когда она была совсем крошкой: лица чешуйчатых дьяволов не приспособлены к улыбкам. Это тоже вызывало досаду у Лю Хань. Она беспокоилась, сможет ли когда-нибудь научить Лю Мэй улыбаться.
Она принюхалась, затем, несмотря на протесты ребенка — вопить Лю Мэй не стеснялась, вымыла ее и переодела.
— Из тебя кое-что вышло, — сказала она дочери. — Это все? Тебе хватает еды?
Ребенок издал визжащий звук, который мог что-то значить — или не значил ничего. Лю Мэй уже была достаточно большой, чтобы ее кормить грудью, да и груди Лю Хань давно не давали молока, потому что ребенка отняли у нее совсем маленьким. Но Лю Мэй не нравились ни рисовая пудра, ни вареная лапша, ни супы, ни кусочки свинины и курятины, которыми Лю Хань пыталась кормить ее.
— Томалсс, должно быть, кормил тебя консервами, — рассерженно сказала Лю Хань.
Она еще больше расстроилась, потому что Лю Мэй насторожилась и обрадовалась, услышав знакомое имя маленького чешуйчатого дьявола.
Лю Хань тоже питалась консервами, когда маленькие дьяволы держали ее пленницей в самолете, который никогда не садится на землю. В основном эти консервы были захвачены в Америке Бобби Фьоре или в других странах, где употребляют подобную пишу. Она ненавидела эту еду. Они годились на то, чтобы уберечь от голодной смерти, но никак не заменяли настоящих продуктов.
Но они были известны Лю Мэй, так же как и сама компания чешуйчатых дьяволов. Ребенок считал, что китайская пища, которая Лю Хань казалась единственно правильной, имеет неприятный вкус и запах, и ел ее с такой же неохотой, какую Лю Хань испытывала, питаясь мясными консервами и другой гадостью.
Еду иностранных дьяволов можно было найти в Пекине и теперь, хотя, как правило, она имелась у богатых последователей гоминдановской контрреволюционной клики или тех, кто служил, как верная собака, чешуйчатым дьяволам, — и эти две группы были почти неразделимы. Нье Хо-Т'инг предлагал раздобыть эту еду разными окольными способами, чтобы кормить Лю Мэй тем, к чему она привыкла.
Лю Хань каждый раз отказывалась. Она подозревала — да нет, была уверена, что им движет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100