Последний противник Энтрери уже и так потерял оружие, ну а вид жуткого коня напугал его окончательно, и он бросился наутек, невнятно бормоча и всхлипывая на ходу.
Энтрери вскочил на коня и, ударив его пятками по бокам, с места пустил в галоп. Кочевники, бежавшие на помощь товарищам, бросились врассыпную, успев, правда, метнуть во всадника копье и выпустить стрелу, но невидимая броня выдержала оба удара.
Джарлакс вскочил на своего жеребца и поскакал следом. Сперва они мчались за пронесшимся на боевом вепре, как ураган, Атрогейтом, но скоро обогнали его. Из-за одной из сломанных повозок неожиданно поднялись сразу несколько лучников, но почти тут же раздались их испуганные крики, поскольку всех поглотил мрак, вызванный дроу.
Кочевникам еще предстояло сражаться с диатримой, оставшейся в оазисе, а трое спутников остановились только в миле от него, снова оказавшись среди песков.
– А-ха-ха! – ревел Атрогейт. – Ну, спасибо, ну спасибо тебе за такого зверька! Храп! А-ха-ха!
Улыбнувшись в ответ, Джарлакс повернулся к Энтрери.
– Хорошо, что все так закончилось, – сухо сказал он. – Но похоже, несмотря на все мои старания, ты не стал хоть немного дипломатичнее.
Энтрери хотел что-то возразить, но тут увидел, что на роскошной шляпе Джарлакса на глазах вырастает новое перо, молча пришпорил коня и поехал прочь.
– Надо вернуться, – подал голос Атрогейт. – Их там еще много осталось!
Глядя вслед товарищу, Джарлакс не ответил и тоже пустил своего жеребца вперед.
– Пф! – сердито фыркнул дворф и неохотно поехал за ними, время от времени с сожалением оглядываясь.
Глава 22
АЛЧНЫЕ БОГИ
– Во, теперь ясно, почему прежний хозяин помер, – сказал Атрогейт, войдя вместе со своими спутниками в предложенный им в юго-западной части Мемнона дом.
Утром этого дня троица прибыла в город, и по настоянию Энтрери – хотя он их с собой и не звал – они, минуя более богатые кварталы, где были сосредоточены таверны и гостиницы, двинулись в самый убогий район, дома в котором представляли собой одинаковые глинобитные коробки с земляными полами, причем многие обитатели не имели даже таких жилищ. Некоторые горожане спали на улице, прислонившись к стене, ничем не защищенные от проливного дождя. Правда, Джарлакс избавил друзей от такой ночевки. Служка в Доме Защитника, храме богини Селуны, завидев блеск золота, охотно сообщил, что хозяин одного из домиков недавно перешел в мир иной и его жилище можно занять.
Дроу, вошедший внутрь сразу за дворфом, горестно застонал, поняв, что дал служке чересчур большую взятку. Жилье состояло из четырех стен, крыши, через огромные прорехи в которой проглядывало небо, и грязного земляного пола. В центре громоздился единственный стол, сложенный из камней, кишевший омерзительными насекомыми – довольно жуткими красновато-коричневыми тварями вроде скорпионов, с устрашающими клешнями и загнутыми вверх хвостами. Похоже, они давно чувствовали себя здесь полноправными хозяевами.
Атрогейт протопал к столу и, весело хмыкнув, с хрустом раздавил одну из ползучих тварей большим пальцем.
– Что-то не очень аппетитно, – заявил он.
– Только не вздумай это есть, – кисло сказал Джарлакс, и дворф, как обычно, расхохотался.
Энтрери вошел последним и окинул помещение равнодушным взглядом.
– Ты, небось, привык к таким хоромам, – съязвил Атрогейт.
Искоса глянув на него, Энтрери помотал головой и снова повернулся к криво навешенной двери.
– На площади рядом с доками сейчас дневная служба, – бросил он Джарлаксу. – Я буду там, у южной стены Дома Защитника.
– Ты нас не подождешь? – спросил дроу.
– Я вас с самого начала не приглашал.
– А-ха-ха! – разразился смехом Атрогейт.
– Довольно, любезный, – сказал Джарлакс, глядя вслед товарищу. – Ему сейчас нелегко.
– А по-моему, ему все равно.
– Ты о доме? – обернулся темный эльф. – Думаю, Артемис Энтрери слишком хорошо знаком с такой обстановкой. Но он вернулся в город, где родился и вырос, и, похоже, с этим местом у него связаны болезненные воспоминания; пожалуй, они и привели его сюда.
Как ни странно, Атрогейт нахмурился и промолчал, что было для него крайне необычно, и у проницательного дроу родились некоторые подозрения.
– Здесь я могу жуком угоститься, а у храма – вместе с толпой помолиться, но, может быть, лучше пойти и напиться? – помолчав, выпалил дворф и расхохотался, как всегда.
– Неужели ты в самом деле такой, Атрогейт? – серьезно спросил Джарлакс, и тот, сразу оборвав свой дурацкий смех, хмуро поглядел на него. – Кроме чересчур своеобразного чувства юмора, у тебя как будто больше никаких чувств и нет, – продолжил Джарлакс, а дворф еще больше помрачнел. – Ну вот сейчас, например. Неужели ничто, кроме собственного удовольствия, тебя не волнует?
– Тебя, что ли, волнует?
– Далеко не всегда, но этому можно дать вполне вразумительное объяснение.
– Или сказать: «Не лезь не в свое дело».
– А ты мне что скажешь, лохматый друг мой?
– Не суй нос, куда не просят.
– Но невозможно без всякой причины быть настолько поверхностным, – настаивал дроу. – Есть, пить, драться да отпускать шуточки, от которых всех с души воротит, – неужели в этом ты весь?
– Тебе-то почем знать?
– Так расскажи мне, – улыбнулся Джарлакс. Атрогейт покачал головой, стиснув зубы.
– Или мне надо напоить тебя как следует, чтобы вытянуть признание?
– Только попробуй, и я тебе голову кистенем проломлю! – пригрозил дворф.
Джарлакс засмеялся и промолчал, но для себя решил выяснить, в чем все-таки дело: Атрогейт такой неспроста. Что-то когда-то надломило дворфа, и он опустился почти до уровня животного, сделав свое шутовство броней, защищающей его от мира, для надежности укрепив ее задиристостью и страстью к выпивке.
И Джарлакс пообещал себе, что, несмотря на сопротивление и отнюдь не шуточную угрозу дворфа, разгадает его загадку.
* * *
Все вокруг было настолько знакомо Артемису Энтрери, что он помимо воли мысленно перенесся на много лет назад. На широкой площади перед громадным зданием Дома Защитника, самого большого сооружения этой части Мемнона, стоял, сидел и лежал весь сброд из беднейших кварталов города. Это было царство самой страшной нищеты, многие страдали от хворей – неизбежных спутников тех, кто всю жизнь не имеет возможности досыта есть и пить, держать себя в чистоте и прятаться от непогоды.
Однако у всех этих людей оставалась надежда. Ее давали беднякам люди в богатых одеяниях, увешанные драгоценностями, расположившиеся у самого храма. Необычайно красивыми голосами они возносили хвалу Селуне и сулили блаженство ее верным слугам, а их помощники бродили среди толпы, подбадривая несчастных и внушая им надежду на скорое облегчение страданий и боли.
Энтрери с детства помнил, что священники также обещали излечение от болезней и облегчение посмертного пребывания в загробном мире безвременно ушедших близких.
– Разве ты хочешь, чтобы дитя твое провело в Фуге хоть на миг дольше положенного? – спрашивал неподалеку от наемного убийцы юный служитель заплаканную женщину. – Конечно же нет! Иди со мной, добрая женщина. Каждая минута, потраченная нами зря, – это еще одна минута мучений твоего дорогого Тойджо.
Очевидно, этот паренек облапошивает женщину уже не в первый раз, подумал Энтрери, глядя, как он тащит ее за собой сквозь толпу.
– Клянусь Морадином, ты еще называешь меня бесчувственным! – пробурчал Атрогейт, вместе с Джарлаксом пришедший на площадь и пробравшийся к Энтрери. – Ну и народ в твоем городе! Вот бы найти колдуна, который сделал бы меня похожим на человека, я бы им… – Он не договорил, шмыгнул и незаметно вытер глаза.
Энтрери неодобрительно посмотрел на него, но ничего не ответил, поскольку не больше, чем дворф, оправдывал этих людей. Переведя взгляд на Джарлакса, он вздрогнул – никак не мог привыкнуть к его золотистым кудрям и светлой коже.
– Ты знаешь, что здесь происходит? – обратился к нему дроу.
– Индульгенции продают.
– Продают? – фыркнул Атрогейт. – У этих нищих дураков есть лишние деньги?
– Они отдают даже последнюю малость.
Мимо них проковылял очень тощий, изможденный человек.
– По мне, так лучше бы он хлебца себе купил, – проворчал дворф.
– А что, жрецы за эту плату лечат их от болезней? – поинтересовался Джарлакс.
– Облегчение незначительное, к тому же временное, – пояснил Энтрери. – Те, кто надеется навсегда исцелиться, зря теряют здесь время. Служители по большей части продают индульгенции своего бога Селуны. За пару серебряных монет скорбящая мать может избавить своего умершего ребенка от десяти дней мучений в Фуге или, если хочет, облегчить свою будущую участь.
– Они платят за подобные обещания?
Энтрери только пожал плечами.
Джарлакс поглядел поверх голов стада – а это и впрямь было стадо несчастных заблудших овец – на то, что происходит у дверей храма. Там были установлены столы, рядом с которыми ждали своей очереди бедные крестьяне. Друг за другом они подходили ближе и отдавали свои жалкие сбережения сидящим за столами, а те записывали их имена.
– Вот это, я понимаю, выгодное дело: сказал слово в утешение, черкнул строчку… – с некоторой как будто даже завистью произнес Джарлакс, и Атрогейт сплюнул.
И дроу, и Энтрери разом поглядели на дворфа.
– Они чего, врут этим женщинам, что деньги помогут их детям после смерти? – спросил тот.
– Некоторым – да, – ответил Энтрери.
– Просто орки, – пробормотал Атрогейт. – Даже хуже орков.
Он снова сплюнул и решительно зашагал прочь.
Энтрери с Джарлаксом недоуменно переглянулись, и дроу отправился за Атрогейтом, а убийца, посмотрев им вслед, остался.
Он еще долго стоял на площади, время от времени глядя в сторону улицы, ведущей от площади к докам.
Те места он знал лучше, чем какие бы то ни было.
* * *
– Фуга – место страданий, – внушал благочестивый Гозитек стоящему у его стола маленькому дерганому человечку, который беспокойно мял в пальцах тощий кошелек.
– У меня почти ничего нет, – оправдывался человечек, показывая в разговоре два последних желтых зуба во рту.
– Малая толика бедного человека более угодна богу, – наставительно произнес Гозитек.
И оба благочестивых брата за его спиной хихикнули. Один даже подмигнул второму, потому что благочестивый Гозитек с самого утра, когда в общем зале вывесили список, где напротив его имени было написано, что он назначается одним из двух продавцов индульгенций на ближайшие десять дней, весь день жаловался на судьбу. Теперь десять дней ему каждое утро придется собирать презренные бедняцкие медяки, а днем молиться за усопших на вонючем кладбище для нищих. В Доме Защитника никто не любил исполнять эти обязанности.
– Дело не в количестве денег, – заливался соловьем Гозитек, – а в степени той жертвы, которую ты приносишь Селуне. Поэтому и блаженны нищие, понимаешь? Ты скорее, чем богатый человек, освободишь из Фуги своих близких и сократишь собственное пребывание там.
Грязный бедняк, нервно облизывая губы, помял кошелек, порылся в нем и вытащил серебряную монетку. Потом с кривой улыбкой протянул монету помощнику Гозитека, сидящему рядом с большим металлическим ящиком, в котором была прорезана щель для приношений.
Бедняк подобострастно смотрел на благочестивого, уверенный, что провел его, но взгляд Гозитека был неумолим.
– У тебя в руках кошелек, – веско проговорил он, – набитый монетами, и ты даешь лишь одну?
– Серебряная только одна, – заюлил человечек, – остальное – медяки, и то немного.
Гозитек взирал на него, не мигая.
– У меня в животе пусто, – жалобно простонал бедняк.
– Чего же там не хватает, еды или выпивки?
Бедняк забеспокоился, забормотал что-то, но не нашелся что возразить – от него и впрямь шел тяжелый винный дух.
Гозитек откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
– Ты меня расстроил.
– Но ведь мне…
– Меня не так расстроила скудость твоей жертвы, добрый брат мой, – не дал ему договорить благочестивый, – сколько отсутствие у тебя здравого смысла.
Нищий смотрел на него, ровным счетом ничего не понимая.
– Двойная возможность! – провозгласил Гозитек. – Двойная возможность доказать свою преданность священной Селуне! Ты мог не только принести ей жертву той малостью, что у тебя есть, но и улучшить свою бренную земную жизнь, воздержавшись от нечистых желаний. Пожертвуй свои деньги Селуне, и тебе не на что будет пить, как ты не понимаешь?
Бедняк понурился.
– За каждую монету ты можешь купить двойную индульгенцию, и даже более того, – проговорил Гозитек, протянув руку.
Беззубый человечек положил в нее кошелек.
Гозитек улыбнулся холодной, лицемерной улыбкой и посмотрел на бедняка, как кот на пойманную мышь. Медленно и обстоятельно благочестивый развязал кошелек и высыпал его жалкое содержимое в другую ладонь. При виде еще одной серебряной монеты среди кучки медяков глаза его блеснули, и он перевел взгляд на беспокойно переминавшегося у стола человечка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49