А выяснится в первый же час после посадки: “Да, есть!” Если она есть. Остальное — уточнения: какая именно?
Самое важное я узнал от Граве на Земле ещё, что они существуют — наши братья по разуму. Узнал, что живут в скоплении М-13, шаровом Геркулеса, и что они хотят иметь с нами дело. Это самое важное… Остальное уточнения.
Целый век тянулся у нас спор в земной фантастике: похожи ли на нас эти братья, человекоподобны или нет? Спор тянулся сто лет, а ответ я узнал в ту секунду, когда открыл глаза. Оказалось, что похожи, так похожи, что я путал их с земными знакомыми, называл по имени-отчеству, допытывался, где же я на самом деле — на Земле или в зените. Была среди моих врачей вылитая Дальмира, жена Физика, тоже блондинка и тоже с “конским хвостом” на макушке Чужого языка я не понимал, но во взгляде читал любопытство: “А ты что принёс в наш мир, пришелец, какие новые чувства?” И жена Лирика была, неторопливая, но ловкая и умелая, лучше всех помогала мне. Но смотрела строго, поджимая губы, как бы корила: “Что тебе дома не сидится, зачем шастаешь по космосу, свою Землю благоустроил ли, перекопал, прополол?” И Физик был, даже несколько физиков, все молодые и ушастые. Лирик тоже заходил, но смотрел неодобрительно, постоял у дверей и ушёл.
Болеть на чужбине плохо, выздоравливать — ещё хуже.
Представьте, приехали вы за границу — в Италию или в Индию. Приехали и слегли. Лежите на койке, изучаете узор трещин на потолке, а за окном Святой Пётр или Тадж-Махал. Обидно!
За окном чужая планета, а я лежу и жду здоровья, лекарство пью с ложечки, кушаю жидкую кашку.
Языка не знаю. Говорить не могу. Читать не могу. Слушать радио не могу.
Телевизора нет. Смотреть не разрешают.
Тоска!
И вот, о счастье, дают собеседника.
Ничего, что он похож на чертёнка, маленький, вертлявый, с рожками и хвостом. Ничего, что он неживой, штампованный, кибернетический. Главное: он обучен русскому языку. Ему можно задавать вопросы, он отвечает по-русски, комичным таким, чирикающим голоском.
Первый вопрос:
— Как тебя зовут?
— У нас, неорганических, нет имени. Я номер 116/СУ, серия Кс-279, назначение — карманный эрудит.
— И что же ты умеешь, карманный эрудит?
— Я отвечаю на вопросы по всем областям знания. Что не храню в долговременной памяти, запрашиваю по радио в Центральном Складе Эрудиции. Меня можно держать на столе, носить в кармане или в портфеле. Я буду твоим гидом во всех кругах нашего мира.
Проводник по всем кругам неба и ада! Данте вспоминается.
— Я буду называть тебя своим Вергилием. Хотя нет, чересчур солидное имя. Будешь Вергиликом, Гиликом. Запомни: Гилик.
— Запомнил. Перевёл из оперативной памяти в долговременную. Номер 116/СУ, звуковое имя Гилик. Есть ещё вопросы?
— Есть. Почему ты похож на чертёнка, Гилик? Для чего тебе хвост и рожки?
— Отвечаю: в хвосте портативные блоки памяти. В случае необходимости можно наращивать, не меняя основной конструкции. В рожках антенны: одна для справок по радио, другая для телепатического общения.
Вот так, между прочим, решаются вековые дискуссии. А мы на Земле все спорим: есть телепатия или нет?
Отныне я не одинок. На тумбочке возле моей кровати дежурит вертлявое существо, бессонный неорганический неорганизм, готовый ночью и днём удовлетворять моё любопытство.
Вопросов тьма. Гилик отвечает на все подряд. Он-то отвечает, я понимаю не все.
Один из первых вопросов:
— Где я?
— Куб АС-26 по сетке ЗД, сфера притяжения Оо, небесное тело 22125, центральная больница, специальная палата.
Чувствую себя профаном, хуже того — младенцем-несмышленышем. Ничего не понимаю в их координатах, сферах, кубах, не знаю, что такое Оо. Пробую подобраться с другого конца:
— Далеко ли до Земли?
— По вашим мерам — более десяти тысяч парсек.
Ого! Десять тысяч парсек — это тридцать две тысячи световых лет. 32 тысячи лет, если лететь на фотонной ракете со скоростью света. Неужели на Земле уже тридцать пятое тысячелетие?
— Но я вроде бы не на ракете летел?
— Нет, конечно. На ракетах не летают на такие расстояния. Тебя перемещали в зафоне.
— Как это в зафоне?
— Как обычно: идеограммой Ка-Пси. Стандартный эболиз в граничных условиях. Дедде, локализация в трубке Соа, сессеизация…
— Стой, стой, ничего не понимаю, тарабарщина какая-то. Что такое граничные условия Дедде?
— Элементарная операция, Дедде у нас проходят дети в школах. Поскольку каждый предмет бесконечно сложен, для обращения с ним необходимо опустить несущественное. Дедде составил формулы несущественности. Простейший расчёт, детский. Берётся таблица — ВСЕ, применяется система уравнений класса Тхтх…
— Подожди, не будем путаться с классом Тхтх. Я ещё не проходил вашу математику. Ты мне скажи, для чего эти Дедде.
— Я же объяснил: для эболиза.
— А что такое эболиз?
— Эболиз и есть эболиз, первый шаг во всяком деле, например приведение к виду, удобному для логарифмирования.
— Разве меня логарифмировали?
— Нет, я это все для примера сказал. Тебя эболировали. Понял?
Ничего не понял.
— Ладно, — говорю я, махнув рукой. — Ты попросту скажи, я со скоростью света летел?
— Нет, конечно. Со скоростью до света летят на фоне. Ты перемещался за фоном, с зафоновой скоростью, порядков на пять выше.
Понятнее не стало, но ещё одно важное выяснилось. Можно летать на пять порядков быстрее света. В зафоне каком-то.
— Значит, они умеют летать быстрее света?
— Умеют.
— А умеют они?.. — Три эти слова твержу с утра до вечера. И слышу в ответ: “Умеют, умеют, умеют! Все умеют!
— А умеют?.. — Что бы спросить позаковыристее? Мысленно перебираю в уме фантастику, допрашиваю Гилика по таблице будущих открытий XXI века и по альтовскому “Регистру тем и ситуаций”. Вот что ещё не спросил: — Умеют они ездить в будущее и в прошлое? Машины времени есть у них?
Гилик долго молчит, перебирает сведения в своём хвосте.
— Вопрос некорректный, — говорит он в конце концов. — Видимо, задан для проверки моих логических способностей. Путешествие в прошлое — абсурд. Визитёр в прошлое может убить своего дедушку и не родиться. Визитёр в прошлое может продиктовать поэту его ненаписанную поэму. Может занести из будущего микробов, выведенных генетиками. От кого же они произошли?
— Значит, не умеете. Жаль. А я бы посмотрел в прошлое хоть одним глазком.
— Посмотреть можно, это желание корректное. Нужно только догнать световые лучи, ушедшие некогда, сконцентрировать, отразить, направить в телескоп.
Вмешаться нельзя, увидеть можно.
Между прочим, свет я уже обогнал. Если посмотрю на Землю, увижу лучи, ушедшие тридцать тысяч лет назад, во времена палеолита.
Интересно, какое разрешение у местных телескопов. Ледники различают, вероятно. Вот и выясню сомнения: был ли ледниковый период?
Граве объявился.
Пришёл в палату, шаркая ногами, пыхтя, устроился в кресле, заглянул в лицо соболезнующе:
— Ну как, голубчик? Силёнки набираете?
Подумать только: такой дряблый, ходит с одышкой, сердечник наверняка, а перенёс полет лучше меня.
— А вы в порядке?
— Да, у меня все хорошо. Вам не повезло, дорогой. Здешние специалисты говорят, что вода виновата. Набрали полные ботинки, контакт получился неравномерный.
— Ладно, вы рассказывайте подробнее, где были, что успели.
— А я, голубчик, нигде не был. Я вас жду.
— Хотя бы про эту планету расскажите. Какая она? Похожа на Землю? Поля здесь зеленые, небо голубое? Лето сейчас или зима?
— Не лето, не зима, и зелени никакой. Это искусственная планета. Межзвёздный вокзал. Ни полей, ни лесов, одни коридоры. — И торопливо встаёт, уклоняясь от расспросов: — Доктора не велели вам разговаривать.
— Ох, уж эти доктора, везде они одинаковы!
Обман чудовищный! Все неправда! Кому же верить теперь?
Впрочем, надо взять себя в руки, успокоиться, записать по порядку.
Болеть на чужбине плохо, выздоравливать ещё хуже. Впрочем, это я уже писал. За окном чужая планета, а с постели не спускают, пичкают микстурами, тугой компресс на лбу.
А чувствую я себя не скверно, ем с аппетитом, боли все реже. И всего-то пять шагов до окна.
Как раз врачей не было, все ушли на обход, Гилика унесли для технической профилактики. Ну вот спустил я ноги потихонечку, голову высвободил из компресса, шаг, другой… пятый. Смотрю в окно.
Кошмар!!!
Опять бред первых дней болезни, ужасные видения зоофантастики: жуки с моноклями, сросшиеся ежи, амёбы с крыльями. Бегут, ползают, скачут, воют, как нечисть из “Вия”. Меня заметили, вылупили глаза, языки вытянули, ощерили пасти…
— В кровать скорее! — Это уже сзади хрипят, за спиной.
Оглянулся. В дверях самый страшный: голый череп с пятнистой кожей. Я завопил, глаза зажмурил…
Слышу голос Граве:
— В постель, голубчик, в постель! И компресс на голову! Скорее, скорее!
А я и кровати не вижу. И стен нет, какие-то трубки, цветные струи колышутся. Вой, писк, треск. Уж не помню как, ощупью забрался на матрац, глаза закрыл, всунул голову в повязку.
Снова голос Граве:
— Откройте глаза, не бойтесь. Все прошло.
Чуть разлепил веки. Верно, исчез кошмар. Идёт от двери мой спутник, ноги волочит, отдувается, такой рыхлый, обыденный, лицо жалостливое.
— Плохи мои дела, Граве, — говорю и сам удивляюсь, какой у меня плаксивый голос. — Схожу с ума. Галлюцинации среди бела дня. Мертвецы видятся с трупными пятнами.
Граве тяжело вздыхает. Так вздыхают, решаясь на неприятное признание. Берет меня за руку, поглаживает успокаивая:
— Это вы меня видели, голубчик. Так я выгляжу на самом деле, без анапода.
Анапод, как выясняется, — специальный прибор у меня на голове, который я принимал за компресс.
Если сдвинуть его со лба, передо мной пятнистый скелет, чудище из страшной сказки.
Если надвинуть, возвращается в кресло тучный старик, сутуловатый, рыхлый, смотрит на меня участливо.
Старик—скелет—старик—скелет. Кто настоящий, кто обман зрения?
Кажется, Граве улавливает мои мысли.
— Мы оба настоящие, как ни странно. Я действительно уроженец планеты Хох, нечеловек с пятнистой кожей. И я действительно старик, пожилой астроном, посвятивший жизнь межзвёздным контактам. По мнению моих знакомых, я тяжелодум, медлительный, мешковатый, незлой, ироничный несколько. Это мой подлинный характер. Анапод преобразует его в привычную для вас форму — в образ человека с такой натурой, как у меня.
Старик—скелет—старик—скелет…
Открытки бывают такие: справа видишь одно, слева — другое.
А всё-таки ложь!
Пусть внешность отвратительна, пусть ты уродлив и страшен. Культурный человек не обращает внимания на внешность. Мне неприятно, что звездожители начали знакомство со лжи, с очков, втирающих мне очки. Ведь мы же полагали, что старшие братья по разуму — образец безупречной честности.
Вот как оправдывается пятнистый череп:
— Вы ошибаетесь, правда трудна, не всем под силу её вынести. И у вас на Земле скрывают истину от безнадёжно больных, прячут от детей тёмные стороны жизни. Даже взрослые брезгливо отворачиваются от гнойных язв, от искромсанного поездом. Мы же пробовали здесь подойти к вам в подлинном виде. Вы кричали: “Прочь, прочь, уберите!” Вы и сейчас морщитесь, глядя на меня, содрогаетесь от отвращения. И не надо мучиться, пристегните анапод. Легче же! Для того и был придуман этот аппарат. Не для вас лично, не обольщайтесь. Анаподы появились, когда возникла Всезвездная Ассамблея и сапиенсы разных рас собрались вместе, чтобы обсудить общие дела. Обсуждать, а не нос воротить (правильно я выражаюсь насчёт носа?), думать, а не корчиться, удерживая тошноту.
Ана-под, ана-под, анализирует аналогии, подыскивает подобия. Это слово тоже создано анаподом из земных слогов по подобию.
Привыкаю к прибору, даже забавляюсь с ним. Надвигаю, сдвигаю. Словно шторка на глазах, словно страничку переворачиваю. Раз — пухлое лицо старика, раз — череп. Раз-раз! А если сдвигать постепенно, получается наплыв, как в кино; череп медленно проступает сквозь черты лица, кости вытесняют выцветающие мускулы.
Их Дальмира, оказывается, похожа на птицу, на аиста голенастого и с хохлом. Анапод же нарисовал мне знакомую блондинку с “конским хвостом” на макушке. Их Лирикова — крылатый слизняк. Ничего у неё не видно — ни глаз, ни ушей, ни рук. Но если нужно, они вырастают, как ложноножки у амёбы, сколько угодно рук, любой формы. Недаром так мягки её прикосновения. Даже моя кровать — не кровать, оказывается. Это простыня, которая поддерживается тугой и тёплой струёй воздуха. Стены — не стены и пол — не пол.
Только Гилик стационарен в этом мире — неизменна вертлявая машинка с рожками и хвостиком. Нет для него подобия на Земле, и анапод не искажает его подлинный облик.
— А соплеменники вам кажутся красивыми, Граве?
— Ну конечно же, — говорит он. — Они стройны, они конструктивны, ничего лишнего в фигуре. И пятна очень украшают наши лица, такие разнообразные, такие выразительные пятна. Опытные физиономисты у нас угадывают характер по пятнам, существует особая наука — пятнология.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Самое важное я узнал от Граве на Земле ещё, что они существуют — наши братья по разуму. Узнал, что живут в скоплении М-13, шаровом Геркулеса, и что они хотят иметь с нами дело. Это самое важное… Остальное уточнения.
Целый век тянулся у нас спор в земной фантастике: похожи ли на нас эти братья, человекоподобны или нет? Спор тянулся сто лет, а ответ я узнал в ту секунду, когда открыл глаза. Оказалось, что похожи, так похожи, что я путал их с земными знакомыми, называл по имени-отчеству, допытывался, где же я на самом деле — на Земле или в зените. Была среди моих врачей вылитая Дальмира, жена Физика, тоже блондинка и тоже с “конским хвостом” на макушке Чужого языка я не понимал, но во взгляде читал любопытство: “А ты что принёс в наш мир, пришелец, какие новые чувства?” И жена Лирика была, неторопливая, но ловкая и умелая, лучше всех помогала мне. Но смотрела строго, поджимая губы, как бы корила: “Что тебе дома не сидится, зачем шастаешь по космосу, свою Землю благоустроил ли, перекопал, прополол?” И Физик был, даже несколько физиков, все молодые и ушастые. Лирик тоже заходил, но смотрел неодобрительно, постоял у дверей и ушёл.
Болеть на чужбине плохо, выздоравливать — ещё хуже.
Представьте, приехали вы за границу — в Италию или в Индию. Приехали и слегли. Лежите на койке, изучаете узор трещин на потолке, а за окном Святой Пётр или Тадж-Махал. Обидно!
За окном чужая планета, а я лежу и жду здоровья, лекарство пью с ложечки, кушаю жидкую кашку.
Языка не знаю. Говорить не могу. Читать не могу. Слушать радио не могу.
Телевизора нет. Смотреть не разрешают.
Тоска!
И вот, о счастье, дают собеседника.
Ничего, что он похож на чертёнка, маленький, вертлявый, с рожками и хвостом. Ничего, что он неживой, штампованный, кибернетический. Главное: он обучен русскому языку. Ему можно задавать вопросы, он отвечает по-русски, комичным таким, чирикающим голоском.
Первый вопрос:
— Как тебя зовут?
— У нас, неорганических, нет имени. Я номер 116/СУ, серия Кс-279, назначение — карманный эрудит.
— И что же ты умеешь, карманный эрудит?
— Я отвечаю на вопросы по всем областям знания. Что не храню в долговременной памяти, запрашиваю по радио в Центральном Складе Эрудиции. Меня можно держать на столе, носить в кармане или в портфеле. Я буду твоим гидом во всех кругах нашего мира.
Проводник по всем кругам неба и ада! Данте вспоминается.
— Я буду называть тебя своим Вергилием. Хотя нет, чересчур солидное имя. Будешь Вергиликом, Гиликом. Запомни: Гилик.
— Запомнил. Перевёл из оперативной памяти в долговременную. Номер 116/СУ, звуковое имя Гилик. Есть ещё вопросы?
— Есть. Почему ты похож на чертёнка, Гилик? Для чего тебе хвост и рожки?
— Отвечаю: в хвосте портативные блоки памяти. В случае необходимости можно наращивать, не меняя основной конструкции. В рожках антенны: одна для справок по радио, другая для телепатического общения.
Вот так, между прочим, решаются вековые дискуссии. А мы на Земле все спорим: есть телепатия или нет?
Отныне я не одинок. На тумбочке возле моей кровати дежурит вертлявое существо, бессонный неорганический неорганизм, готовый ночью и днём удовлетворять моё любопытство.
Вопросов тьма. Гилик отвечает на все подряд. Он-то отвечает, я понимаю не все.
Один из первых вопросов:
— Где я?
— Куб АС-26 по сетке ЗД, сфера притяжения Оо, небесное тело 22125, центральная больница, специальная палата.
Чувствую себя профаном, хуже того — младенцем-несмышленышем. Ничего не понимаю в их координатах, сферах, кубах, не знаю, что такое Оо. Пробую подобраться с другого конца:
— Далеко ли до Земли?
— По вашим мерам — более десяти тысяч парсек.
Ого! Десять тысяч парсек — это тридцать две тысячи световых лет. 32 тысячи лет, если лететь на фотонной ракете со скоростью света. Неужели на Земле уже тридцать пятое тысячелетие?
— Но я вроде бы не на ракете летел?
— Нет, конечно. На ракетах не летают на такие расстояния. Тебя перемещали в зафоне.
— Как это в зафоне?
— Как обычно: идеограммой Ка-Пси. Стандартный эболиз в граничных условиях. Дедде, локализация в трубке Соа, сессеизация…
— Стой, стой, ничего не понимаю, тарабарщина какая-то. Что такое граничные условия Дедде?
— Элементарная операция, Дедде у нас проходят дети в школах. Поскольку каждый предмет бесконечно сложен, для обращения с ним необходимо опустить несущественное. Дедде составил формулы несущественности. Простейший расчёт, детский. Берётся таблица — ВСЕ, применяется система уравнений класса Тхтх…
— Подожди, не будем путаться с классом Тхтх. Я ещё не проходил вашу математику. Ты мне скажи, для чего эти Дедде.
— Я же объяснил: для эболиза.
— А что такое эболиз?
— Эболиз и есть эболиз, первый шаг во всяком деле, например приведение к виду, удобному для логарифмирования.
— Разве меня логарифмировали?
— Нет, я это все для примера сказал. Тебя эболировали. Понял?
Ничего не понял.
— Ладно, — говорю я, махнув рукой. — Ты попросту скажи, я со скоростью света летел?
— Нет, конечно. Со скоростью до света летят на фоне. Ты перемещался за фоном, с зафоновой скоростью, порядков на пять выше.
Понятнее не стало, но ещё одно важное выяснилось. Можно летать на пять порядков быстрее света. В зафоне каком-то.
— Значит, они умеют летать быстрее света?
— Умеют.
— А умеют они?.. — Три эти слова твержу с утра до вечера. И слышу в ответ: “Умеют, умеют, умеют! Все умеют!
— А умеют?.. — Что бы спросить позаковыристее? Мысленно перебираю в уме фантастику, допрашиваю Гилика по таблице будущих открытий XXI века и по альтовскому “Регистру тем и ситуаций”. Вот что ещё не спросил: — Умеют они ездить в будущее и в прошлое? Машины времени есть у них?
Гилик долго молчит, перебирает сведения в своём хвосте.
— Вопрос некорректный, — говорит он в конце концов. — Видимо, задан для проверки моих логических способностей. Путешествие в прошлое — абсурд. Визитёр в прошлое может убить своего дедушку и не родиться. Визитёр в прошлое может продиктовать поэту его ненаписанную поэму. Может занести из будущего микробов, выведенных генетиками. От кого же они произошли?
— Значит, не умеете. Жаль. А я бы посмотрел в прошлое хоть одним глазком.
— Посмотреть можно, это желание корректное. Нужно только догнать световые лучи, ушедшие некогда, сконцентрировать, отразить, направить в телескоп.
Вмешаться нельзя, увидеть можно.
Между прочим, свет я уже обогнал. Если посмотрю на Землю, увижу лучи, ушедшие тридцать тысяч лет назад, во времена палеолита.
Интересно, какое разрешение у местных телескопов. Ледники различают, вероятно. Вот и выясню сомнения: был ли ледниковый период?
Граве объявился.
Пришёл в палату, шаркая ногами, пыхтя, устроился в кресле, заглянул в лицо соболезнующе:
— Ну как, голубчик? Силёнки набираете?
Подумать только: такой дряблый, ходит с одышкой, сердечник наверняка, а перенёс полет лучше меня.
— А вы в порядке?
— Да, у меня все хорошо. Вам не повезло, дорогой. Здешние специалисты говорят, что вода виновата. Набрали полные ботинки, контакт получился неравномерный.
— Ладно, вы рассказывайте подробнее, где были, что успели.
— А я, голубчик, нигде не был. Я вас жду.
— Хотя бы про эту планету расскажите. Какая она? Похожа на Землю? Поля здесь зеленые, небо голубое? Лето сейчас или зима?
— Не лето, не зима, и зелени никакой. Это искусственная планета. Межзвёздный вокзал. Ни полей, ни лесов, одни коридоры. — И торопливо встаёт, уклоняясь от расспросов: — Доктора не велели вам разговаривать.
— Ох, уж эти доктора, везде они одинаковы!
Обман чудовищный! Все неправда! Кому же верить теперь?
Впрочем, надо взять себя в руки, успокоиться, записать по порядку.
Болеть на чужбине плохо, выздоравливать ещё хуже. Впрочем, это я уже писал. За окном чужая планета, а с постели не спускают, пичкают микстурами, тугой компресс на лбу.
А чувствую я себя не скверно, ем с аппетитом, боли все реже. И всего-то пять шагов до окна.
Как раз врачей не было, все ушли на обход, Гилика унесли для технической профилактики. Ну вот спустил я ноги потихонечку, голову высвободил из компресса, шаг, другой… пятый. Смотрю в окно.
Кошмар!!!
Опять бред первых дней болезни, ужасные видения зоофантастики: жуки с моноклями, сросшиеся ежи, амёбы с крыльями. Бегут, ползают, скачут, воют, как нечисть из “Вия”. Меня заметили, вылупили глаза, языки вытянули, ощерили пасти…
— В кровать скорее! — Это уже сзади хрипят, за спиной.
Оглянулся. В дверях самый страшный: голый череп с пятнистой кожей. Я завопил, глаза зажмурил…
Слышу голос Граве:
— В постель, голубчик, в постель! И компресс на голову! Скорее, скорее!
А я и кровати не вижу. И стен нет, какие-то трубки, цветные струи колышутся. Вой, писк, треск. Уж не помню как, ощупью забрался на матрац, глаза закрыл, всунул голову в повязку.
Снова голос Граве:
— Откройте глаза, не бойтесь. Все прошло.
Чуть разлепил веки. Верно, исчез кошмар. Идёт от двери мой спутник, ноги волочит, отдувается, такой рыхлый, обыденный, лицо жалостливое.
— Плохи мои дела, Граве, — говорю и сам удивляюсь, какой у меня плаксивый голос. — Схожу с ума. Галлюцинации среди бела дня. Мертвецы видятся с трупными пятнами.
Граве тяжело вздыхает. Так вздыхают, решаясь на неприятное признание. Берет меня за руку, поглаживает успокаивая:
— Это вы меня видели, голубчик. Так я выгляжу на самом деле, без анапода.
Анапод, как выясняется, — специальный прибор у меня на голове, который я принимал за компресс.
Если сдвинуть его со лба, передо мной пятнистый скелет, чудище из страшной сказки.
Если надвинуть, возвращается в кресло тучный старик, сутуловатый, рыхлый, смотрит на меня участливо.
Старик—скелет—старик—скелет. Кто настоящий, кто обман зрения?
Кажется, Граве улавливает мои мысли.
— Мы оба настоящие, как ни странно. Я действительно уроженец планеты Хох, нечеловек с пятнистой кожей. И я действительно старик, пожилой астроном, посвятивший жизнь межзвёздным контактам. По мнению моих знакомых, я тяжелодум, медлительный, мешковатый, незлой, ироничный несколько. Это мой подлинный характер. Анапод преобразует его в привычную для вас форму — в образ человека с такой натурой, как у меня.
Старик—скелет—старик—скелет…
Открытки бывают такие: справа видишь одно, слева — другое.
А всё-таки ложь!
Пусть внешность отвратительна, пусть ты уродлив и страшен. Культурный человек не обращает внимания на внешность. Мне неприятно, что звездожители начали знакомство со лжи, с очков, втирающих мне очки. Ведь мы же полагали, что старшие братья по разуму — образец безупречной честности.
Вот как оправдывается пятнистый череп:
— Вы ошибаетесь, правда трудна, не всем под силу её вынести. И у вас на Земле скрывают истину от безнадёжно больных, прячут от детей тёмные стороны жизни. Даже взрослые брезгливо отворачиваются от гнойных язв, от искромсанного поездом. Мы же пробовали здесь подойти к вам в подлинном виде. Вы кричали: “Прочь, прочь, уберите!” Вы и сейчас морщитесь, глядя на меня, содрогаетесь от отвращения. И не надо мучиться, пристегните анапод. Легче же! Для того и был придуман этот аппарат. Не для вас лично, не обольщайтесь. Анаподы появились, когда возникла Всезвездная Ассамблея и сапиенсы разных рас собрались вместе, чтобы обсудить общие дела. Обсуждать, а не нос воротить (правильно я выражаюсь насчёт носа?), думать, а не корчиться, удерживая тошноту.
Ана-под, ана-под, анализирует аналогии, подыскивает подобия. Это слово тоже создано анаподом из земных слогов по подобию.
Привыкаю к прибору, даже забавляюсь с ним. Надвигаю, сдвигаю. Словно шторка на глазах, словно страничку переворачиваю. Раз — пухлое лицо старика, раз — череп. Раз-раз! А если сдвигать постепенно, получается наплыв, как в кино; череп медленно проступает сквозь черты лица, кости вытесняют выцветающие мускулы.
Их Дальмира, оказывается, похожа на птицу, на аиста голенастого и с хохлом. Анапод же нарисовал мне знакомую блондинку с “конским хвостом” на макушке. Их Лирикова — крылатый слизняк. Ничего у неё не видно — ни глаз, ни ушей, ни рук. Но если нужно, они вырастают, как ложноножки у амёбы, сколько угодно рук, любой формы. Недаром так мягки её прикосновения. Даже моя кровать — не кровать, оказывается. Это простыня, которая поддерживается тугой и тёплой струёй воздуха. Стены — не стены и пол — не пол.
Только Гилик стационарен в этом мире — неизменна вертлявая машинка с рожками и хвостиком. Нет для него подобия на Земле, и анапод не искажает его подлинный облик.
— А соплеменники вам кажутся красивыми, Граве?
— Ну конечно же, — говорит он. — Они стройны, они конструктивны, ничего лишнего в фигуре. И пятна очень украшают наши лица, такие разнообразные, такие выразительные пятна. Опытные физиономисты у нас угадывают характер по пятнам, существует особая наука — пятнология.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38