Он схватил ее еще теплые руки.
— Я сожалею, — сказал Джирики.
— Сожалеете? — Эолер не смотрел на него. — Много ли значит жизнь смертного для вашего народа?
Ситхи некоторое время молчал.
— Зидайя умирают, так же как смертные. И когда те, кого мы храним в наших сердцах, уходят от нас, мы тоже несчастны.
— Тогда, если вы понимаете, — сказал Эолер, пытаясь овладеть собой, — пожалуйста, оставьте меня одного.
— Как вам угодно. — Джирики встал, не сгибаясь, как кошка. Он, казалось, хотел сказать что-то еще, но промолчал и вышел из шатра.
Эолер долго смотрел на Мегвин. Ее влажные от пота волосы тугими кольцами лежали на лбу. Губы, казалось, таили улыбку. Было почти невозможно поверить, что жизнь покинула ее.
— О, боги были жестокими хозяевами! — простонал он. — Мегвин, чем мы виноваты? — Слезы выступили на его глазах, он зарылся лицом в ее волосы, потом прижался губами к холодеющей щеке. — Все это было жестокой, жестокой шуткой! Все было напрасно, если тебя нет! — Тело его сотрясали рыдания. Несколько секунд он раскачивался взад и вперед, отчаянно сжимая ее руку. Другой рукой она все еще прижимала к груди камень дворров, как будто боялась, что его отнимут. — Я не знал, не знал! Почему, почему ты ничего не сказала мне? Зачем ты притворялась? А теперь все потеряно, все кончено…
Белые волосы Джирики развевались по ветру. Он ждал графа. Эолер подумал, что бессмертный похож на духа бури, на предвестника смерти.
— Что вам нужно?
— Как я уже сказал, граф Эолер, я очень сожалею. Но есть вещи, которые, как мне кажется, вы должны знать. То, что я обнаружил в последние мгновения жизни леди Мегвин.
О Бриниох, сохрани меня! — подумал он устало. Мир сейчас был слишком велик для Эолера, и он не был уверен, что сможет вынести новые загадки ситхи.
— Я устал. Завтра мы отправляемся в Эрнистир.
— Вот почему я хочу поговорить с вами сейчас, — терпеливо сказал Джирики.
Несколько мгновений Эолер смотрел на него, потом пожал плечами:
— Хорошо. Говорите.
— Вам холодно? — спросил Джирики с бережной заботливостью существа, неожиданно открывшего для себя, что люди страдают от капризов погоды. — Мы могли бы подойти к костру.
— Я переживу.
Джирики медленно кивнул:
— Этот камень дали леди Мегвин тинукедайя, верно? Те, кого вы называете домгайны?
— Да, это был подарок дворров.
— Он очень похож на великий камень, который вы и я видели в Мезуту'а, под горой: Шард, Главный Свидетель. Когда я коснулся этого маленького камня, то ощутил многие мысли Мегвин.
Эолера расстроила сама мысль о том, что бессмертный был с Мегвин в ее последние мгновения.
— А может быть, лучше оставить ее мысли в покое — пусть она заберет их с собой в могилу?
Ситхи помедлил:
— Это трудно для меня. Я не хочу ничего навязывать вам, но кое-что, мне кажется, вы должны знать, граф. — Джирики коснулся длинными пальцами руки Эолера. — Я не враг вам, Эолер. Все мы заложники капризов безумного могущества. — Он убрал руку. — Я не могу утверждать, что знаю наверняка все, что она чувствовала или думала. Дороги снов — тропы, которые открывают Свидетели, такие, как этот камень, — очень запутаны в эти дни, очень опасны. Вы помните, что случилось, когда я коснулся Шарда. Я не хотел рисковать, но чувствовал, что если можно помочь, то я должен помочь.
Если бы Эолер услышал нечто подобное из уст смертного, он принял бы это за стремление к какой-то личной выгоде, но в ситхи было что-то предполагающее почти пугающую искренность.
— В этой путанице мыслей и чувств, — продолжал Джирики, — я действительно понял две вещи — полагаю, что понял. Мне кажется, что перед самым концом безумие покинуло ее. Я не знал Мегвин, какой знали ее вы, но мысли этой женщины были чистыми, ясными и незамутненными. Она думала о вас. Я чувствовал это очень сильно.
Эолер отступил на шаг назад:
— Правда? Вы говорите это не для того, чтобы успокоить меня, как родители утешают ребенка?
На гладком лице ситхи мгновенно отразилось удивление.
— Вы хотите сказать, что я намеренно говорю вам что-то не соответствующее действительности? Нет, Эолер. Это не наш путь.
— Она думала обо мне? Бедная Мегвин! А я не мог ничего для нее сделать. — Граф почувствовал, что готов снова зарыдать, и не сделал никакой попытки скрыть это. — Мне от этого не легче, Джирики.
— Я и не думал, что вам будет легче. Мне казалось, что вам следует знать это. И теперь я должен задать вам вопрос. Есть молодой смертный по имени Сеоман, который связан с Джошуа. Вы знаете его? И что гораздо более важно, знала ли его принцесса Мегвин?
— Сеоман? — Эолер был озадачен неожиданным поворотом разговора. Он задумался на мгновение. — У Джошуа был юный рыцарь по имени Саймон — высокий, рыжеволосый, — это его вы имеете в виду? Мне кажется, я слышал, как кто-то называл его сир Сеоман. Но я очень сильно сомневаюсь, что Мегвин знала его. Она никогда не была в Эркинланде, а я полагаю, что этот молодой человек жил там, прежде чем оказался у Джошуа. Но почему вы спрашиваете? Я не понимаю.
— И я тоже. Я боюсь того, что это может означать. В эти последние мгновения Мегвин думала также о юном Сеомане, как если бы она видела его или разговаривала с ним. — Джирики нахмурился. — Ужасно, что Дорога снов сейчас такая сумрачная, почти непроходимая. Это все, что я мог узнать. Но что-то происходит в Асу'а — Хейхолте, — и Сеоман будет там. Я боюсь за него, граф Эолер. Он… важен для меня.
— Но вы же как раз туда и собираетесь. Это очень удачно, я полагаю. — Эолер не хотел больше думать. — Желаю вам найти его.
— А вы? Даже если Сеоман имел какое-то значение для Мегвин? Даже если у нее было какое-то, послание от него или для него?
— Я покончил с этим — и — она тоже. Я отвезу ее назад, в Эрнистир, чтобы похоронить рядом с отцом и братом. Очень много надо сделать, чтобы восстановить мою страну, а я отсутствовал так долго.
— Чем я могу помочь вам? — спросил Джирики.
— Мне не нужна ничья помощь. — Эолер говорил более резко, чем намеревался. — Мы, смертные, сами умеем хоронить наших мертвых.
Он повернулся и пошел прочь, потуже заворачиваясь в плащ, чтобы защититься от ударов метели.
Изгримнур, хромая, вышел на палубу. Он проклинал свое ноющее тела и медленную походку. Герцог не замечал темную фигуру, пока едва не споткнулся об нее.
— Приветствую вас, герцог Изгримнур. — Адиту повернулась и посмотрела на него. — Не слишком ли холодная погода для смертных, чтобы выходить на ветер?
Изгримнур скрыл свое удивление, сосредоточенно поправляя перчатку.
— Может, для южан вроде Тиамака… Но я из Риммергарда, моя леди. Мы привыкли к холоду.
— Разве я ваша леди? — спросила она удивленно. — Я уверена, что не обладаю титулами смертных. И я не могу поверить, что герцогиня Гутрун одобрит любое другое значение этого слова.
Он поморщился и внезапно почувствовал благодарность к холодному ветру, хлеставшему его щеки.
— Это просто вежливость, моя дорогая ле… — Он предпринял новую попытку. — Мне сложно называть просто по имени человека, который… который…
— Который старше вас? — Она засмеялась: смех ее был не лишен приятности. — Опять я виновата! Но на самом деле я пришла к смертным отнюдь не для того, чтобы приносить неудобства.
— Вы действительно старше меня? — Изгримнур не был уверен, что это тактичный вопрос, но в конце концов это она подняла его.
— О, думаю, да. Хотя мой брат Джирики и я — мы оба считаемся довольно молодыми среди нашего народа. Мы оба Дети Изгнания, рожденные после падения Асу'а. Для некоторых, например для моего дяди Кендарайо'аро, мы еще не совсем люди и, уж конечно, не заслуживаем никакого почтения. — Она снова засмеялась, — О бедный дядя! В эти последние дни он видел столько возмутительных вещей — смертный, приведенный в Джао э-Тинукай, нарушение Соглашения, зидайя и люди, снова сражающиеся на одной стороне… Боюсь, что, завершив выполнение своего долга перед моей матерью и Домом Танцев Года, он просто позволит себе умереть. Иногда самые сильные оказываются самыми хрупкими, правда?
Изгримнур кивнул. Хоть раз ему удалось понять, что хочет сказать женщина-ситхи.
— Да. Я видел такое. Иногда те, которые ведут себя как сильнейшие, на самом деле боятся больше всех.
Адиту улыбнулась:
— Вы очень умный смертный, герцог Изгримнур.
Герцог смущенно кашлянул:
— Очень старый и очень больной смертный, вы хотите сказать. — Он смотрел вдаль, на неспокойный залив. — А завтра сойдем на берег. Я рад, что мы иаконец-то здесь, в Кинслаге. Бог знает, как я ненавижу корабли, но все еще не понимаю, почему Элиас пальцем не пошевелил для защиты.
— Пока нет, — согласилась Адиту. — Может быть, он чувствует, что стены его Хейхолта достаточная защита?
— Возможно. — Изгримнур высказал то, чего боялись многие другие в эскадре принца. — А может быть, он ждет союзников. Союзников, которые помогли ему сломить Наглимунд.
— Это тоже возможно. Ваш народ и мой народ много думали о том, что должно произойти. — Она пожала плечами: сложное движение, которое могло бы быть частью ритуального танца. — Скоро это не будет иметь значения. Скоро мы все узнаем из первых рук — так у вас говорят?
Оба погрузились в молчание. Ветер был не сильным, но его дыхание обжигало холодом. Несмотря на свое риммергардское происхождение, Изгримнур обнаружил, что затягивает шарф потуже.
— А что происходит с эльфами, когда они стареют? — внезапно спросил Изгримнур. — Они мудреют или становятся глупыми и слезливыми, как некоторые из нас?
— Старость для нас означает нечто другое, чем для смертных. Но вообще-то вариантов столько же, сколько зидайя, — совершенно так же, как у смертных. Некоторые становятся все более отстраненными; они ни с кем не разговаривают и живут погруженные в собственные мысли. У других появляются пристрастия к вещам, которые остальные находят незначительными. Третьи начинают размышлять о прошлом, об ошибках, обидах и упущенных возможностях. Старшая из всех, та, кого вы зовете королевой норнов, постарела именно так. Некогда она была известна своей мудростью, красотой и грацией. Но что-то в ней закрылось, стало искривляться, и она замкнулась в своей злобе. По мере того как бессчетные годы катились мимо, все, что когда-то было восхитительным, стало вывихнутым, искривленным. — Адиту вдруг стала по-особому серьезной, такой Изгримнур ее никогда раньше не видел. — Пожалуй, это величайшая трагедия нашего народа. Крушение мира принесли те, что когда-то были величайшими из всех Рожденных в Саду.
— Они? — Изгримнур пытался увязать истории, которые он слышал о закованной в серебряную маску королеве льда и тьмы, со словами Адиту.
— Инелуки… Король Бурь. — Она повернулась, чтобы взглянуть на берег Кинслага, как будто могла разглядеть в темноте старый Асу'а. — Он был самым ярким пламенем, когда-либо зажженным на этой земле. Если бы смертные не пришли — ваши предки, герцог Изгримнур, — и не разрушили наш великий дом огнем и топорами — он мог бы снова вывести нас из тени изгнания назад, к свету живого мира. Это была его мечта. Но любая великая мечта может расцвести безумием. — Она некоторое время молчала. — Возможно, все мы должны научиться жить в изгнании, Изгримнур. Возможно, все должны научиться поменьше мечтать.
Изгримнур не ответил. Они стояли некоторое время на ветру, молча, но молчание их не было тяжелым. Потом герцог повернулся и отправился в каюту.
Герцогиня Гутрун в тревоге подняла глаза, ощутив дуновение холодного воздуха.
— Воршева, ты сошла с ума? Унеси детей от окна!
Женщина-тритинг, державшая по ребенку в обеих руках, не пошевелилась. За открытым окном раскинулся Наббан, огромный, но странно близкий; благодаря холмистому ландшафту казалось, что улицы построены одна на другой.
— В свежем воздухе нет никакого вреда. В степях мы проводим всю жизнь на открытом воздухе.
— Глупости, — сердито сказала Гутрун. — Я была в степях, Воршева, не забывай. Ваши фургоны почти как дома.
— Но ведь мы только спим в них! Все остальное — еда, пение, любовь — под небом!
— Ваши мужчины режут себе щеки ножами. Ты хочешь сказать, что тоже собираешься сделать это с бедным маленьким Деорнотом? — Одна эта мысль привела ее в негодование.
Женщина-тритинг повернулась и бросила на свою собеседницу удивленный взгляд:
— А вы считаете, что маленький не должен носить шрамы? — Она посмотрела на личико спящего мальчика и коснулась пальцем его щеки, притворяясь, что обдумывает эту идею. — Но это ведь так красиво… — Она искоса взглянула на герцогиню и разразилась смехом при виде ее ужаса. — Гутрун! Вы думаете, я действительно такая глупая?
— Даже не говори таких вещей! И унеси этих несчастных младенцев от окна!
— Я им показываю океан, куда уплыл их отец. Но вы, Гутрун, очень сердитая и несчастная сегодня. Вы плохо себя чувствуете?
— А с чего мне быть счастливой? — Герцогиня опустилась в кресло и принялась вертеть свое шитье. — Мы воюем. Люди умирают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
— Я сожалею, — сказал Джирики.
— Сожалеете? — Эолер не смотрел на него. — Много ли значит жизнь смертного для вашего народа?
Ситхи некоторое время молчал.
— Зидайя умирают, так же как смертные. И когда те, кого мы храним в наших сердцах, уходят от нас, мы тоже несчастны.
— Тогда, если вы понимаете, — сказал Эолер, пытаясь овладеть собой, — пожалуйста, оставьте меня одного.
— Как вам угодно. — Джирики встал, не сгибаясь, как кошка. Он, казалось, хотел сказать что-то еще, но промолчал и вышел из шатра.
Эолер долго смотрел на Мегвин. Ее влажные от пота волосы тугими кольцами лежали на лбу. Губы, казалось, таили улыбку. Было почти невозможно поверить, что жизнь покинула ее.
— О, боги были жестокими хозяевами! — простонал он. — Мегвин, чем мы виноваты? — Слезы выступили на его глазах, он зарылся лицом в ее волосы, потом прижался губами к холодеющей щеке. — Все это было жестокой, жестокой шуткой! Все было напрасно, если тебя нет! — Тело его сотрясали рыдания. Несколько секунд он раскачивался взад и вперед, отчаянно сжимая ее руку. Другой рукой она все еще прижимала к груди камень дворров, как будто боялась, что его отнимут. — Я не знал, не знал! Почему, почему ты ничего не сказала мне? Зачем ты притворялась? А теперь все потеряно, все кончено…
Белые волосы Джирики развевались по ветру. Он ждал графа. Эолер подумал, что бессмертный похож на духа бури, на предвестника смерти.
— Что вам нужно?
— Как я уже сказал, граф Эолер, я очень сожалею. Но есть вещи, которые, как мне кажется, вы должны знать. То, что я обнаружил в последние мгновения жизни леди Мегвин.
О Бриниох, сохрани меня! — подумал он устало. Мир сейчас был слишком велик для Эолера, и он не был уверен, что сможет вынести новые загадки ситхи.
— Я устал. Завтра мы отправляемся в Эрнистир.
— Вот почему я хочу поговорить с вами сейчас, — терпеливо сказал Джирики.
Несколько мгновений Эолер смотрел на него, потом пожал плечами:
— Хорошо. Говорите.
— Вам холодно? — спросил Джирики с бережной заботливостью существа, неожиданно открывшего для себя, что люди страдают от капризов погоды. — Мы могли бы подойти к костру.
— Я переживу.
Джирики медленно кивнул:
— Этот камень дали леди Мегвин тинукедайя, верно? Те, кого вы называете домгайны?
— Да, это был подарок дворров.
— Он очень похож на великий камень, который вы и я видели в Мезуту'а, под горой: Шард, Главный Свидетель. Когда я коснулся этого маленького камня, то ощутил многие мысли Мегвин.
Эолера расстроила сама мысль о том, что бессмертный был с Мегвин в ее последние мгновения.
— А может быть, лучше оставить ее мысли в покое — пусть она заберет их с собой в могилу?
Ситхи помедлил:
— Это трудно для меня. Я не хочу ничего навязывать вам, но кое-что, мне кажется, вы должны знать, граф. — Джирики коснулся длинными пальцами руки Эолера. — Я не враг вам, Эолер. Все мы заложники капризов безумного могущества. — Он убрал руку. — Я не могу утверждать, что знаю наверняка все, что она чувствовала или думала. Дороги снов — тропы, которые открывают Свидетели, такие, как этот камень, — очень запутаны в эти дни, очень опасны. Вы помните, что случилось, когда я коснулся Шарда. Я не хотел рисковать, но чувствовал, что если можно помочь, то я должен помочь.
Если бы Эолер услышал нечто подобное из уст смертного, он принял бы это за стремление к какой-то личной выгоде, но в ситхи было что-то предполагающее почти пугающую искренность.
— В этой путанице мыслей и чувств, — продолжал Джирики, — я действительно понял две вещи — полагаю, что понял. Мне кажется, что перед самым концом безумие покинуло ее. Я не знал Мегвин, какой знали ее вы, но мысли этой женщины были чистыми, ясными и незамутненными. Она думала о вас. Я чувствовал это очень сильно.
Эолер отступил на шаг назад:
— Правда? Вы говорите это не для того, чтобы успокоить меня, как родители утешают ребенка?
На гладком лице ситхи мгновенно отразилось удивление.
— Вы хотите сказать, что я намеренно говорю вам что-то не соответствующее действительности? Нет, Эолер. Это не наш путь.
— Она думала обо мне? Бедная Мегвин! А я не мог ничего для нее сделать. — Граф почувствовал, что готов снова зарыдать, и не сделал никакой попытки скрыть это. — Мне от этого не легче, Джирики.
— Я и не думал, что вам будет легче. Мне казалось, что вам следует знать это. И теперь я должен задать вам вопрос. Есть молодой смертный по имени Сеоман, который связан с Джошуа. Вы знаете его? И что гораздо более важно, знала ли его принцесса Мегвин?
— Сеоман? — Эолер был озадачен неожиданным поворотом разговора. Он задумался на мгновение. — У Джошуа был юный рыцарь по имени Саймон — высокий, рыжеволосый, — это его вы имеете в виду? Мне кажется, я слышал, как кто-то называл его сир Сеоман. Но я очень сильно сомневаюсь, что Мегвин знала его. Она никогда не была в Эркинланде, а я полагаю, что этот молодой человек жил там, прежде чем оказался у Джошуа. Но почему вы спрашиваете? Я не понимаю.
— И я тоже. Я боюсь того, что это может означать. В эти последние мгновения Мегвин думала также о юном Сеомане, как если бы она видела его или разговаривала с ним. — Джирики нахмурился. — Ужасно, что Дорога снов сейчас такая сумрачная, почти непроходимая. Это все, что я мог узнать. Но что-то происходит в Асу'а — Хейхолте, — и Сеоман будет там. Я боюсь за него, граф Эолер. Он… важен для меня.
— Но вы же как раз туда и собираетесь. Это очень удачно, я полагаю. — Эолер не хотел больше думать. — Желаю вам найти его.
— А вы? Даже если Сеоман имел какое-то значение для Мегвин? Даже если у нее было какое-то, послание от него или для него?
— Я покончил с этим — и — она тоже. Я отвезу ее назад, в Эрнистир, чтобы похоронить рядом с отцом и братом. Очень много надо сделать, чтобы восстановить мою страну, а я отсутствовал так долго.
— Чем я могу помочь вам? — спросил Джирики.
— Мне не нужна ничья помощь. — Эолер говорил более резко, чем намеревался. — Мы, смертные, сами умеем хоронить наших мертвых.
Он повернулся и пошел прочь, потуже заворачиваясь в плащ, чтобы защититься от ударов метели.
Изгримнур, хромая, вышел на палубу. Он проклинал свое ноющее тела и медленную походку. Герцог не замечал темную фигуру, пока едва не споткнулся об нее.
— Приветствую вас, герцог Изгримнур. — Адиту повернулась и посмотрела на него. — Не слишком ли холодная погода для смертных, чтобы выходить на ветер?
Изгримнур скрыл свое удивление, сосредоточенно поправляя перчатку.
— Может, для южан вроде Тиамака… Но я из Риммергарда, моя леди. Мы привыкли к холоду.
— Разве я ваша леди? — спросила она удивленно. — Я уверена, что не обладаю титулами смертных. И я не могу поверить, что герцогиня Гутрун одобрит любое другое значение этого слова.
Он поморщился и внезапно почувствовал благодарность к холодному ветру, хлеставшему его щеки.
— Это просто вежливость, моя дорогая ле… — Он предпринял новую попытку. — Мне сложно называть просто по имени человека, который… который…
— Который старше вас? — Она засмеялась: смех ее был не лишен приятности. — Опять я виновата! Но на самом деле я пришла к смертным отнюдь не для того, чтобы приносить неудобства.
— Вы действительно старше меня? — Изгримнур не был уверен, что это тактичный вопрос, но в конце концов это она подняла его.
— О, думаю, да. Хотя мой брат Джирики и я — мы оба считаемся довольно молодыми среди нашего народа. Мы оба Дети Изгнания, рожденные после падения Асу'а. Для некоторых, например для моего дяди Кендарайо'аро, мы еще не совсем люди и, уж конечно, не заслуживаем никакого почтения. — Она снова засмеялась, — О бедный дядя! В эти последние дни он видел столько возмутительных вещей — смертный, приведенный в Джао э-Тинукай, нарушение Соглашения, зидайя и люди, снова сражающиеся на одной стороне… Боюсь, что, завершив выполнение своего долга перед моей матерью и Домом Танцев Года, он просто позволит себе умереть. Иногда самые сильные оказываются самыми хрупкими, правда?
Изгримнур кивнул. Хоть раз ему удалось понять, что хочет сказать женщина-ситхи.
— Да. Я видел такое. Иногда те, которые ведут себя как сильнейшие, на самом деле боятся больше всех.
Адиту улыбнулась:
— Вы очень умный смертный, герцог Изгримнур.
Герцог смущенно кашлянул:
— Очень старый и очень больной смертный, вы хотите сказать. — Он смотрел вдаль, на неспокойный залив. — А завтра сойдем на берег. Я рад, что мы иаконец-то здесь, в Кинслаге. Бог знает, как я ненавижу корабли, но все еще не понимаю, почему Элиас пальцем не пошевелил для защиты.
— Пока нет, — согласилась Адиту. — Может быть, он чувствует, что стены его Хейхолта достаточная защита?
— Возможно. — Изгримнур высказал то, чего боялись многие другие в эскадре принца. — А может быть, он ждет союзников. Союзников, которые помогли ему сломить Наглимунд.
— Это тоже возможно. Ваш народ и мой народ много думали о том, что должно произойти. — Она пожала плечами: сложное движение, которое могло бы быть частью ритуального танца. — Скоро это не будет иметь значения. Скоро мы все узнаем из первых рук — так у вас говорят?
Оба погрузились в молчание. Ветер был не сильным, но его дыхание обжигало холодом. Несмотря на свое риммергардское происхождение, Изгримнур обнаружил, что затягивает шарф потуже.
— А что происходит с эльфами, когда они стареют? — внезапно спросил Изгримнур. — Они мудреют или становятся глупыми и слезливыми, как некоторые из нас?
— Старость для нас означает нечто другое, чем для смертных. Но вообще-то вариантов столько же, сколько зидайя, — совершенно так же, как у смертных. Некоторые становятся все более отстраненными; они ни с кем не разговаривают и живут погруженные в собственные мысли. У других появляются пристрастия к вещам, которые остальные находят незначительными. Третьи начинают размышлять о прошлом, об ошибках, обидах и упущенных возможностях. Старшая из всех, та, кого вы зовете королевой норнов, постарела именно так. Некогда она была известна своей мудростью, красотой и грацией. Но что-то в ней закрылось, стало искривляться, и она замкнулась в своей злобе. По мере того как бессчетные годы катились мимо, все, что когда-то было восхитительным, стало вывихнутым, искривленным. — Адиту вдруг стала по-особому серьезной, такой Изгримнур ее никогда раньше не видел. — Пожалуй, это величайшая трагедия нашего народа. Крушение мира принесли те, что когда-то были величайшими из всех Рожденных в Саду.
— Они? — Изгримнур пытался увязать истории, которые он слышал о закованной в серебряную маску королеве льда и тьмы, со словами Адиту.
— Инелуки… Король Бурь. — Она повернулась, чтобы взглянуть на берег Кинслага, как будто могла разглядеть в темноте старый Асу'а. — Он был самым ярким пламенем, когда-либо зажженным на этой земле. Если бы смертные не пришли — ваши предки, герцог Изгримнур, — и не разрушили наш великий дом огнем и топорами — он мог бы снова вывести нас из тени изгнания назад, к свету живого мира. Это была его мечта. Но любая великая мечта может расцвести безумием. — Она некоторое время молчала. — Возможно, все мы должны научиться жить в изгнании, Изгримнур. Возможно, все должны научиться поменьше мечтать.
Изгримнур не ответил. Они стояли некоторое время на ветру, молча, но молчание их не было тяжелым. Потом герцог повернулся и отправился в каюту.
Герцогиня Гутрун в тревоге подняла глаза, ощутив дуновение холодного воздуха.
— Воршева, ты сошла с ума? Унеси детей от окна!
Женщина-тритинг, державшая по ребенку в обеих руках, не пошевелилась. За открытым окном раскинулся Наббан, огромный, но странно близкий; благодаря холмистому ландшафту казалось, что улицы построены одна на другой.
— В свежем воздухе нет никакого вреда. В степях мы проводим всю жизнь на открытом воздухе.
— Глупости, — сердито сказала Гутрун. — Я была в степях, Воршева, не забывай. Ваши фургоны почти как дома.
— Но ведь мы только спим в них! Все остальное — еда, пение, любовь — под небом!
— Ваши мужчины режут себе щеки ножами. Ты хочешь сказать, что тоже собираешься сделать это с бедным маленьким Деорнотом? — Одна эта мысль привела ее в негодование.
Женщина-тритинг повернулась и бросила на свою собеседницу удивленный взгляд:
— А вы считаете, что маленький не должен носить шрамы? — Она посмотрела на личико спящего мальчика и коснулась пальцем его щеки, притворяясь, что обдумывает эту идею. — Но это ведь так красиво… — Она искоса взглянула на герцогиню и разразилась смехом при виде ее ужаса. — Гутрун! Вы думаете, я действительно такая глупая?
— Даже не говори таких вещей! И унеси этих несчастных младенцев от окна!
— Я им показываю океан, куда уплыл их отец. Но вы, Гутрун, очень сердитая и несчастная сегодня. Вы плохо себя чувствуете?
— А с чего мне быть счастливой? — Герцогиня опустилась в кресло и принялась вертеть свое шитье. — Мы воюем. Люди умирают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83