Их улыбки были совершенно одинаковы, только у Эйнджела обнажились клыки, которых не было у Тимми.
— Привет, Эйнджел, — сказал Пи-Джей. Но это означало: прощай.
— Видишь, — продолжал Эйнджел, — как в этом месте пересекаются все линии жизни и смерти? Все наши пути сошлись в одной точке... и все эти люди, которых мы знали, они собрались в одном месте... словно реки, впадающие в одно море. Посмотри, как красиво. Как классно.
— Вот где настоящий Вампирский Узел, — сказал Тимми.
— Смотри, — сказал Эйнджел.
Он расправил крылья. Здания обрушивались под потоками лавы, поезда срывались с рушащихся мостов, Рим, Лондон, Теночтитлан, даже сама Атлантида погружались в огненно-красные волны, и мертвецы танцевали на поверхности бурлящей воды. Там была Памина, не ее кожа, а она сама... она смеялась, вальсировала со своей тетей Амелией между нагромождениями гробов, то тонувших, то вновь всплывавших на поверхности магмы. Там был Стивен Майлз, он дирижировал хором и оркестром, состоявшими из одних скелетов. И Карла Рубенс, во взвихренной мандале цвета рубина, и Джейсон Сирота, в медленном и прекрасном танце на сцене... темные фигуры истории, восседавшие на мерцающих тронах, их черные мантии колыхались на горячем ветру. Вот Жиль де Рэ, посаженный на кол, обращается в дым. Картины Караваджо... Кит Марло, умирающий во второй раз... гора трупов в печи Освенцима, где однажды пытались сжечь Тимми, приняв его за цыгана.
И умирающий Влад Цепеш завет Раду, не постаревшего, не изменившегося.
Пламя
Склон холма пылал. Тела молдаван медленно тлели. Шатры были объяты пламенем. Океан пылающих тел — вплоть до самого лагеря турецких войск...
— Раду.
— Да, Дракула.
— Ведь это ты, да? Они хотят сделать тебя князем. Но ты совершенно не постарел. Вот только глаза... Словно им тысячи лет.
— Так и есть, Дракула.
— Раду, Раду — ведь ты не мой брат, ты совсем не мой брат? Ты — дьявол, ты дважды то зло, которое творят язычники своей сатанинской алхимией. И теперь они сделают тебя князем, и Валлахией будут править демоны...
— Нет, Дракула, — сказал Раду, когда носильщики опустили его рядом с умирающим князем. Лицо ребенка, которого мальчик-вампир встретил когда-то в турецкой темнице, было совершенно неузнаваемо. Все в морщинах, рубцах и шрамах. Глубокие складки у губ создавали впечатление, будто Дракула вечно хмурился. Десятки ран на теле князя сочились кровью; над ним склонился лекарь, но ему уже ничто не могло помочь. Его голова сжата помятым шлемом, с губ срываются стоны, тело сотрясает дрожь. Раду знал, что в его предсмертном бреду были проблески истины.
— Я не иллюзия, сотворенная колдунами, — сказал он тому, кого когда-то назвал братом. — Я — совершенно иное. Люди видят во мне лишь то, что хотят увидеть, они никогда не видят моей истинной сущности. Разве что перед самой смертью.
Пламя
Эйнджел и Тимми разговаривали друг с другом.
Пи-Джей стоял совсем рядом, он не мог разобрать ни единого слова в реве вулкана. Пот ручьями стекал по лбу, заливая глаза. Но у него была одна задача. Дух, явившийся ему в образе летучей мыши, наделил его даром, и теперь он знал, что все в этом мире может стать собственной противоположностью. Приветствие — прощанием. День — ночью. Бегство с поля боя — кровавым побоищем. А смерть может стать жизнью, преобразованная силой любви.
Секс — великая магия, думал он. Миллиарды лет этот мир жил без секса, в нем было только подобие жизни — всякие там амебы, которые размножались делением, жили на и в других амебах и никогда не умирали. Секс стал той магией, которая породила тысячи разнообразных форм жизни. Двуногих и четвероногих. Летающих и плавающих, творений морей, воздуха и земли. Все они родились в результате плотской любви, любви, которая создала жизнь, а значит, и смерть.
Что люди делают с трупами? Один брезгливо отвернется. Другой закопает его глубоко в землю или сожжет в огне. А что сделает тот, кто все делает наоборот? Своей любовью поднимет умершего из могилы.
Бережно, нежно он поднял женщину из гроба. И положил ее на базальтовую плиту, по которой клубились пары дыма из недр земли. Она была такая холодная, но жар вулкана быстро проник в ее тело и растопил ее застывшую кровь. На ее теле уже появились едва заметные следы разложения. Еще немного — и будет поздно. Он раздел ее и сложил всю одежду обратно в гроб. А потом он вложил всю свою боль и надежду в невозможное — и столкнул гроб в пылающее море.
Делать все не так, как от тебя ожидают. Вот в чем секрет твоей магии.
Вулкан содрогнулся. Огромные глыбы сорвались с внутренней стороны кратера и полетели в жерло. Выплеснулась лава. Она обожгла его руки, бедра; он прикрыл собой Хит, защищая ее от летящих осколков.
Я люблю тебя, думал он. И целовал ее мертвые губы. И нежно гладил застывшую твердую грудь. Он ласкал языком ее каменные соски. Боже, она действительно была мертва, мертва, мертва. Он бил ее по щекам, чтобы кровь прилила к лицу. Он приникал губами к следу укуса вампира, словно он мог высосать из нее этот яд. Боже мой, она мертва, мертва, мертва, думал он. Но я люблю эту мертвую плоть... разве можно любить что-то мертвое? И он вспомнил ее последние слова, брошенные в пылу гнева.
И теперь эта ярость клокотала уже в нем самом, сотрясая его тело дробью. Сердце бешено колотилось в груди. Ты умерла, ненавидя меня, думал он. Может быть, мне нужно возненавидеть тебя. Ты считала меня дикарем, дрессированной обезьяной для твоей богатой семьи? И вместе с ненавистью родилось возбуждение... пробуждение...
Пламя
— Ты готов прыгнуть? — спросил его Эйнджел.
Тимми задумался в нерешительности.
— Не знаю. Наверное.
— Две тысячи лет — очень большой срок. Ты хочешь забвения.
— Да, но почему его хочешь ты? Ведь ты даже еще не попробовал всего того, что значит быть вампиром. У тебя впереди еще тысячи лет, пока сострадание не сделается для тебя слишком тяжелым грузом.
Раскаленное море лавы ревело.
— Сбрось с себя этот налет бессмертия, — рассмеялся Эйнджел. — Я знаю, ты можешь.
— Вот так? — спросил Тимми. Его голос дрожал. В конце концов, он всего лишь маленький мальчик, подумал Эйнджел, ребенок. На краю небытия он наконец-то стал тем, кем всегда хотел стать. — Сорвать с себя бессмертие, словно старую кожу, и бросить в бездну? А что, если кто-то ее поймает?
— Непременно поймает. Вулкан может извергнуться в любую минуту. И ты сможешь оказаться в любом мгновении прошлого или будущего. Ты можешь стряхнуть с себя это проклятие на кого-то другого, заново переписав книгу времени так, что в ней уже не будет места ни мне, ни тебе.
— А ты много знаешь. Откуда?
— Я — это ты, или ты уже забыл?
— Тогда пойдем.
Пламя
Ярость придала ему сил. Он где-то читал, что апачи насиловали женщин до тех пор, пока те не умирали, а может быть, он это видел в каком-то фильме. Ненавижу тебя, думал он, ненавижу тебя, мать твою, как же я ненавижу тебя. Я тебя сейчас выебу. Прямо в зад. Она уже не была для него женщиной, которую он так любил... она вообще не была для него женщиной... она стала воплощением всего, что он так ненавидел в жизни... в себе самом... пламя вошло в него, растеклось по венам, его мозг полыхал, его руки были объяты огнем, его пенис был пылающим факелом, и он вонзил в нее этот факел...
Пламя
Стоп, думал Тимми, остановись, Боже, что это, твою мать, с меня сходит кожа, слой за слоем, так быстро, не подхватить, не удержать, она протекает сквозь пальцы, как жидкое пламя, и...
Пламя
— Я видел Раду тридцать лет назад... Мехмет посадил его на кол, — сказал Раду.
— Но ты здесь...
— Нет. Я только тень. Отражение, которое не отражается само.
И Дракула закричал в предсмертном экстазе:
— Значит, я истязал этих людей ни за что! И убил их ни за что!
Пламя
Часть Тимми-Эйнджела, то, что было их общим бессмертием, вырвалась из-под их власти.
Эйнджел обнял Тимми своими темными крыльями.
Знал ли я свою маму? — подумал Тимми. В те мрачные времена, еще до того, как я попал в пещеру Сивиллы, кем я был?
— Слишком поздно, — сказал Эйнджел.
Камни, воздух, бурлящее море огня, хор проклятых душ, все они закричали в голос: попробуй меня. Полюби меня. Прыгни вместе со мной. Умри вместе со мной. Люби меня.
Прямо в пылающую пустоту...
Vanitas!
Было приятно думать о пустоте. Так приятно: броситься в смерть, все еще неся в себе радость жизни.
Пламя
— О, Раду, — рыдал умирающий князь, — неужели у тебя нет для меня ни единого дара, чтобы унять мою боль? Как же я ненавидел Раду, я считал его низким, никчемным, продажным мерзавцем! Как мне хотелось убить его, убивать его снова и снова, с каждым движением кола, который как будто вбивали в меня! Каждый раз — в меня! А теперь ты говоришь, что все, во что я верил, было ложью. Меня обманули...
— Нет, — ответил Раду. — Никто тебя не обманывал. Ты сам хотел обмануться, ты видел лишь то, что хотел видеть. Мир — всего лишь проявление твоих иллюзий; действительность — это всего лишь сон.
— Но почему этот сон должен закончиться именно сейчас, когда мне открываются проблески истины? Ты пришел ко мне в самом конце моей жизни, полной ненависти и злобы, лишь для того, чтобы сказать мне, что все, чего я достиг, — это vanitas? О, Раду, сделай меня духом, таким же, как ты...
Внезапно Раду почувствовал присутствие множества других Раду, которые были как тени в темнеющем воздухе. Откуда они появились? Словно части его самого, что явились из разных мест и времен. Они приближались, эти другие Раду. Их скрывал кроваво-красный туман, клубящийся над океаном мертвых тел. Они умоляли его: Отдай свою силу сейчас, и когда-нибудь в будущем, пусть еще очень нескоро, но ты все же обрящешь покой.
— У меня есть один дар для тебя, — сказал он едва слышно, — и я передам тебе этот дар. Скажи лекарю, пусть снимет повязки с твоих ран, чтобы я мог испить твоей крови...
И он склонился над телом умирающего князя, чтобы подарить ему поцелуй смерти.
— Прости меня, Раду, — прошептал князь, который правил людьми, а вскоре будет править одной лишь тьмой.
— Я люблю тебя, маленький дракон, — сказал Раду.
Пламя
А в это время... совсем в другом времени и пространстве... но в то же мгновение...
Просто мальчик и мальчик-вампир падали в бездну. И растворялись в падении.
Пи-Джей задыхался от ярости.
И тогда...
Забвение
Сначала была только боль. Тимми был объят пламенем. Облака серы врывались в легкие, обжигали плоть. Ему еще никогда не было так больно... может быть, только тогда, в миг рождения в смерть, при извержении Везувия... потом прошли целые тысячелетия, тысячелетия без боли... потом — этот короткий год человеческой жизни и боли... но та боль была как булавочные уколы по сравнению с этой всепоглощающей болью, которая разрывала его тело, от которой вскипала кровь... Тимми кричал... кричал в объятиях мальчика, который был им самим, мальчика, который не чувствовал боли...
Но после боли...
...был голос, нежный и тихий. И была тьма, еще более темная, чем тьма мира вампиров. Вселенная свернулась, провалилась в себя и всосалась в черную дыру своего сердца. Тимми и ангел остались одни.
Образы из его памяти. Глаза. Улыбка. Мама.
И Эйнджел тоже видел ее. Видел маму, которой у него не было, когда он был живым; нет, это была не та мать, которую он пытался убить даже после того, как убил, а что-то далекое... странное... из тех времен, когда он был в материнской утробе или где-то еще дальше.
Близнецы присосались к груди матери-тьмы. Это покой вне понимания. Это нирвана.
Пламя
Запасы ненависти иссякли, и Пи-Джей вышел из транса, в котором все было наоборот. Он вдыхал аромат, исходивший от женщины, которую он любил, и прижимал ее к себе все крепче и крепче на раскаленном маленьком островке посреди вихря пламени...
Дракула умирал.
Мальчик и вампир слились в огненный шар... пламя объяло их... вулкан содрогнулся и выплюнул их из себя, и они воспарили в ночное небо, и взорвались вспышкой суперновой звезды, в свете которой померкли Луна и все звезды, усыпавшие небосклон, и...
Пи-Джей поцеловал Хит, и она открыла глаза.
— Я себя чувствую прямо Спящей Красавицей, — сказала она.
И мир содрогнулся и загрохотал. Огромные камни раскалывались прямо у них под ногами, и падали в кратер, и...
— Мы умрем! — прошептала Хит.
...гроб все еще плавал на поверхности лавы...
— Быстрее. Давай заберемся в него.
Он поднял ее, бережно положил в гроб, забрался туда же, лег рядом с ней и закрыл крышку. Их окутала тьма. Мир снаружи рушился, но, лежа в лоне пылающей смерти, они ощущали покой. И опять целовались. А потом, просто от радости, оттого, что они все еще живы в самом эпицентре погибели мира, они снова занялись любовью.
Они все еще занимались любовью, когда гроб взлетел в поднебесье, подхваченный очередной волной извержения...
Возрождение
Долгая тишина во тьме. Она не видела снов в этом забвении.
Когда она проснулась, любопытство все-таки победило страх, и она сдвинула крышку гроба, привстала, испуганно вскрикнула. Этот крик разбудил Пи-Джея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Привет, Эйнджел, — сказал Пи-Джей. Но это означало: прощай.
— Видишь, — продолжал Эйнджел, — как в этом месте пересекаются все линии жизни и смерти? Все наши пути сошлись в одной точке... и все эти люди, которых мы знали, они собрались в одном месте... словно реки, впадающие в одно море. Посмотри, как красиво. Как классно.
— Вот где настоящий Вампирский Узел, — сказал Тимми.
— Смотри, — сказал Эйнджел.
Он расправил крылья. Здания обрушивались под потоками лавы, поезда срывались с рушащихся мостов, Рим, Лондон, Теночтитлан, даже сама Атлантида погружались в огненно-красные волны, и мертвецы танцевали на поверхности бурлящей воды. Там была Памина, не ее кожа, а она сама... она смеялась, вальсировала со своей тетей Амелией между нагромождениями гробов, то тонувших, то вновь всплывавших на поверхности магмы. Там был Стивен Майлз, он дирижировал хором и оркестром, состоявшими из одних скелетов. И Карла Рубенс, во взвихренной мандале цвета рубина, и Джейсон Сирота, в медленном и прекрасном танце на сцене... темные фигуры истории, восседавшие на мерцающих тронах, их черные мантии колыхались на горячем ветру. Вот Жиль де Рэ, посаженный на кол, обращается в дым. Картины Караваджо... Кит Марло, умирающий во второй раз... гора трупов в печи Освенцима, где однажды пытались сжечь Тимми, приняв его за цыгана.
И умирающий Влад Цепеш завет Раду, не постаревшего, не изменившегося.
Пламя
Склон холма пылал. Тела молдаван медленно тлели. Шатры были объяты пламенем. Океан пылающих тел — вплоть до самого лагеря турецких войск...
— Раду.
— Да, Дракула.
— Ведь это ты, да? Они хотят сделать тебя князем. Но ты совершенно не постарел. Вот только глаза... Словно им тысячи лет.
— Так и есть, Дракула.
— Раду, Раду — ведь ты не мой брат, ты совсем не мой брат? Ты — дьявол, ты дважды то зло, которое творят язычники своей сатанинской алхимией. И теперь они сделают тебя князем, и Валлахией будут править демоны...
— Нет, Дракула, — сказал Раду, когда носильщики опустили его рядом с умирающим князем. Лицо ребенка, которого мальчик-вампир встретил когда-то в турецкой темнице, было совершенно неузнаваемо. Все в морщинах, рубцах и шрамах. Глубокие складки у губ создавали впечатление, будто Дракула вечно хмурился. Десятки ран на теле князя сочились кровью; над ним склонился лекарь, но ему уже ничто не могло помочь. Его голова сжата помятым шлемом, с губ срываются стоны, тело сотрясает дрожь. Раду знал, что в его предсмертном бреду были проблески истины.
— Я не иллюзия, сотворенная колдунами, — сказал он тому, кого когда-то назвал братом. — Я — совершенно иное. Люди видят во мне лишь то, что хотят увидеть, они никогда не видят моей истинной сущности. Разве что перед самой смертью.
Пламя
Эйнджел и Тимми разговаривали друг с другом.
Пи-Джей стоял совсем рядом, он не мог разобрать ни единого слова в реве вулкана. Пот ручьями стекал по лбу, заливая глаза. Но у него была одна задача. Дух, явившийся ему в образе летучей мыши, наделил его даром, и теперь он знал, что все в этом мире может стать собственной противоположностью. Приветствие — прощанием. День — ночью. Бегство с поля боя — кровавым побоищем. А смерть может стать жизнью, преобразованная силой любви.
Секс — великая магия, думал он. Миллиарды лет этот мир жил без секса, в нем было только подобие жизни — всякие там амебы, которые размножались делением, жили на и в других амебах и никогда не умирали. Секс стал той магией, которая породила тысячи разнообразных форм жизни. Двуногих и четвероногих. Летающих и плавающих, творений морей, воздуха и земли. Все они родились в результате плотской любви, любви, которая создала жизнь, а значит, и смерть.
Что люди делают с трупами? Один брезгливо отвернется. Другой закопает его глубоко в землю или сожжет в огне. А что сделает тот, кто все делает наоборот? Своей любовью поднимет умершего из могилы.
Бережно, нежно он поднял женщину из гроба. И положил ее на базальтовую плиту, по которой клубились пары дыма из недр земли. Она была такая холодная, но жар вулкана быстро проник в ее тело и растопил ее застывшую кровь. На ее теле уже появились едва заметные следы разложения. Еще немного — и будет поздно. Он раздел ее и сложил всю одежду обратно в гроб. А потом он вложил всю свою боль и надежду в невозможное — и столкнул гроб в пылающее море.
Делать все не так, как от тебя ожидают. Вот в чем секрет твоей магии.
Вулкан содрогнулся. Огромные глыбы сорвались с внутренней стороны кратера и полетели в жерло. Выплеснулась лава. Она обожгла его руки, бедра; он прикрыл собой Хит, защищая ее от летящих осколков.
Я люблю тебя, думал он. И целовал ее мертвые губы. И нежно гладил застывшую твердую грудь. Он ласкал языком ее каменные соски. Боже, она действительно была мертва, мертва, мертва. Он бил ее по щекам, чтобы кровь прилила к лицу. Он приникал губами к следу укуса вампира, словно он мог высосать из нее этот яд. Боже мой, она мертва, мертва, мертва, думал он. Но я люблю эту мертвую плоть... разве можно любить что-то мертвое? И он вспомнил ее последние слова, брошенные в пылу гнева.
И теперь эта ярость клокотала уже в нем самом, сотрясая его тело дробью. Сердце бешено колотилось в груди. Ты умерла, ненавидя меня, думал он. Может быть, мне нужно возненавидеть тебя. Ты считала меня дикарем, дрессированной обезьяной для твоей богатой семьи? И вместе с ненавистью родилось возбуждение... пробуждение...
Пламя
— Ты готов прыгнуть? — спросил его Эйнджел.
Тимми задумался в нерешительности.
— Не знаю. Наверное.
— Две тысячи лет — очень большой срок. Ты хочешь забвения.
— Да, но почему его хочешь ты? Ведь ты даже еще не попробовал всего того, что значит быть вампиром. У тебя впереди еще тысячи лет, пока сострадание не сделается для тебя слишком тяжелым грузом.
Раскаленное море лавы ревело.
— Сбрось с себя этот налет бессмертия, — рассмеялся Эйнджел. — Я знаю, ты можешь.
— Вот так? — спросил Тимми. Его голос дрожал. В конце концов, он всего лишь маленький мальчик, подумал Эйнджел, ребенок. На краю небытия он наконец-то стал тем, кем всегда хотел стать. — Сорвать с себя бессмертие, словно старую кожу, и бросить в бездну? А что, если кто-то ее поймает?
— Непременно поймает. Вулкан может извергнуться в любую минуту. И ты сможешь оказаться в любом мгновении прошлого или будущего. Ты можешь стряхнуть с себя это проклятие на кого-то другого, заново переписав книгу времени так, что в ней уже не будет места ни мне, ни тебе.
— А ты много знаешь. Откуда?
— Я — это ты, или ты уже забыл?
— Тогда пойдем.
Пламя
Ярость придала ему сил. Он где-то читал, что апачи насиловали женщин до тех пор, пока те не умирали, а может быть, он это видел в каком-то фильме. Ненавижу тебя, думал он, ненавижу тебя, мать твою, как же я ненавижу тебя. Я тебя сейчас выебу. Прямо в зад. Она уже не была для него женщиной, которую он так любил... она вообще не была для него женщиной... она стала воплощением всего, что он так ненавидел в жизни... в себе самом... пламя вошло в него, растеклось по венам, его мозг полыхал, его руки были объяты огнем, его пенис был пылающим факелом, и он вонзил в нее этот факел...
Пламя
Стоп, думал Тимми, остановись, Боже, что это, твою мать, с меня сходит кожа, слой за слоем, так быстро, не подхватить, не удержать, она протекает сквозь пальцы, как жидкое пламя, и...
Пламя
— Я видел Раду тридцать лет назад... Мехмет посадил его на кол, — сказал Раду.
— Но ты здесь...
— Нет. Я только тень. Отражение, которое не отражается само.
И Дракула закричал в предсмертном экстазе:
— Значит, я истязал этих людей ни за что! И убил их ни за что!
Пламя
Часть Тимми-Эйнджела, то, что было их общим бессмертием, вырвалась из-под их власти.
Эйнджел обнял Тимми своими темными крыльями.
Знал ли я свою маму? — подумал Тимми. В те мрачные времена, еще до того, как я попал в пещеру Сивиллы, кем я был?
— Слишком поздно, — сказал Эйнджел.
Камни, воздух, бурлящее море огня, хор проклятых душ, все они закричали в голос: попробуй меня. Полюби меня. Прыгни вместе со мной. Умри вместе со мной. Люби меня.
Прямо в пылающую пустоту...
Vanitas!
Было приятно думать о пустоте. Так приятно: броситься в смерть, все еще неся в себе радость жизни.
Пламя
— О, Раду, — рыдал умирающий князь, — неужели у тебя нет для меня ни единого дара, чтобы унять мою боль? Как же я ненавидел Раду, я считал его низким, никчемным, продажным мерзавцем! Как мне хотелось убить его, убивать его снова и снова, с каждым движением кола, который как будто вбивали в меня! Каждый раз — в меня! А теперь ты говоришь, что все, во что я верил, было ложью. Меня обманули...
— Нет, — ответил Раду. — Никто тебя не обманывал. Ты сам хотел обмануться, ты видел лишь то, что хотел видеть. Мир — всего лишь проявление твоих иллюзий; действительность — это всего лишь сон.
— Но почему этот сон должен закончиться именно сейчас, когда мне открываются проблески истины? Ты пришел ко мне в самом конце моей жизни, полной ненависти и злобы, лишь для того, чтобы сказать мне, что все, чего я достиг, — это vanitas? О, Раду, сделай меня духом, таким же, как ты...
Внезапно Раду почувствовал присутствие множества других Раду, которые были как тени в темнеющем воздухе. Откуда они появились? Словно части его самого, что явились из разных мест и времен. Они приближались, эти другие Раду. Их скрывал кроваво-красный туман, клубящийся над океаном мертвых тел. Они умоляли его: Отдай свою силу сейчас, и когда-нибудь в будущем, пусть еще очень нескоро, но ты все же обрящешь покой.
— У меня есть один дар для тебя, — сказал он едва слышно, — и я передам тебе этот дар. Скажи лекарю, пусть снимет повязки с твоих ран, чтобы я мог испить твоей крови...
И он склонился над телом умирающего князя, чтобы подарить ему поцелуй смерти.
— Прости меня, Раду, — прошептал князь, который правил людьми, а вскоре будет править одной лишь тьмой.
— Я люблю тебя, маленький дракон, — сказал Раду.
Пламя
А в это время... совсем в другом времени и пространстве... но в то же мгновение...
Просто мальчик и мальчик-вампир падали в бездну. И растворялись в падении.
Пи-Джей задыхался от ярости.
И тогда...
Забвение
Сначала была только боль. Тимми был объят пламенем. Облака серы врывались в легкие, обжигали плоть. Ему еще никогда не было так больно... может быть, только тогда, в миг рождения в смерть, при извержении Везувия... потом прошли целые тысячелетия, тысячелетия без боли... потом — этот короткий год человеческой жизни и боли... но та боль была как булавочные уколы по сравнению с этой всепоглощающей болью, которая разрывала его тело, от которой вскипала кровь... Тимми кричал... кричал в объятиях мальчика, который был им самим, мальчика, который не чувствовал боли...
Но после боли...
...был голос, нежный и тихий. И была тьма, еще более темная, чем тьма мира вампиров. Вселенная свернулась, провалилась в себя и всосалась в черную дыру своего сердца. Тимми и ангел остались одни.
Образы из его памяти. Глаза. Улыбка. Мама.
И Эйнджел тоже видел ее. Видел маму, которой у него не было, когда он был живым; нет, это была не та мать, которую он пытался убить даже после того, как убил, а что-то далекое... странное... из тех времен, когда он был в материнской утробе или где-то еще дальше.
Близнецы присосались к груди матери-тьмы. Это покой вне понимания. Это нирвана.
Пламя
Запасы ненависти иссякли, и Пи-Джей вышел из транса, в котором все было наоборот. Он вдыхал аромат, исходивший от женщины, которую он любил, и прижимал ее к себе все крепче и крепче на раскаленном маленьком островке посреди вихря пламени...
Дракула умирал.
Мальчик и вампир слились в огненный шар... пламя объяло их... вулкан содрогнулся и выплюнул их из себя, и они воспарили в ночное небо, и взорвались вспышкой суперновой звезды, в свете которой померкли Луна и все звезды, усыпавшие небосклон, и...
Пи-Джей поцеловал Хит, и она открыла глаза.
— Я себя чувствую прямо Спящей Красавицей, — сказала она.
И мир содрогнулся и загрохотал. Огромные камни раскалывались прямо у них под ногами, и падали в кратер, и...
— Мы умрем! — прошептала Хит.
...гроб все еще плавал на поверхности лавы...
— Быстрее. Давай заберемся в него.
Он поднял ее, бережно положил в гроб, забрался туда же, лег рядом с ней и закрыл крышку. Их окутала тьма. Мир снаружи рушился, но, лежа в лоне пылающей смерти, они ощущали покой. И опять целовались. А потом, просто от радости, оттого, что они все еще живы в самом эпицентре погибели мира, они снова занялись любовью.
Они все еще занимались любовью, когда гроб взлетел в поднебесье, подхваченный очередной волной извержения...
Возрождение
Долгая тишина во тьме. Она не видела снов в этом забвении.
Когда она проснулась, любопытство все-таки победило страх, и она сдвинула крышку гроба, привстала, испуганно вскрикнула. Этот крик разбудил Пи-Джея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54