Вновь приняв человеческое обличье, он спрятался в тени ясеня на самом краю поляны. Ясень не причинял ему никакого вреда, хотя и считается, что лучший кол, чтобы пронзить сердце вампира, должен быть из древесины ясеня, потому что именно ясень использовали для волшбы большинство древних магов; и весь этот мир держится на ветвях ясеня, как говорят руны, пришедшие к нам с севера. Прильнув к стволу, он смотрел.
Три человека вышли на поляну. В тусклом свете луны их лица казались какими-то странными, потусторонними. Они смеялись. Среди них была женщина с иссиня-черными волосами, очень серьезная, с тихим голосом. Вторым был молодой мужчина с жиденькой бородкой и экстравагантным воротником, а третьим — юноша, практически ребенок, в камзоле, расшитом жемчугом. Нэд узнал этого мальчика. Он его видел у Марло. Это был Гарри Райотсли, граф Саутгемптон.
— И правда тут ведьмин круг, — сказал он, указав на поганки. — Давайте посмотрим.
— Лучше войдем в него, Гарри, — сказала женщина. — Луна такая яркая, и уже скоро полночь.
— Ты что же, боишься гоблинов, ведьм, эльфов и злых духов? — Молодой граф встал в круге поганок и принялся раскланиваться и подначивать друзей, чтобы те присоединились к нему.
Нэд разглядел, что в самом центре поляны поганки образовывали правильный круг. Черноволосая женщина и молоденький мальчик с торжественным видом вошли внутрь круга. Все трое встали на равном расстоянии друг от друга и взялись за руки, так что внутри круга образовался треугольник. Нэд пододвинулся ближе, заинтригованный чудным ритуалом этой странной троицы; почему-то ему показалось, что один из них любил другого, а тот, в свою очередь, был влюблен в третьего, и получалось, что никто из них не был любим тем, в кого влюблен сам; это было понятно по взглядам, которые они бросали друг на друга, один — на другого, а тот — на третьего, и так дальше, по кругу, как в хороводе, у которого нет конца. Для них это было всего лишь игрой, а ставкой в этой игре были их собственные сердца.
— Только прошу вас, давайте сегодня без сонетов. — Это был светловолосый юноша. — Я бы предпочел пьесу: смех и слезы, месть и воздаяние.
— Так давайте сыграем пьесу, — рассмеялась женщина. — Для Уила. А эти грибы тоже пусть будут нашими зрителями с галерки.
— О нет, поганки должны иметь утонченный вкус, — возразил Уил. — Но хватит пустой болтовни, здесь прекрасное место, чтобы разыграть нашу пьесу: вот там, в кустах, будет гримерка, ведьмин круг станет сценой, а вместо свечей будет Луна.
— Для тебя весь мир — сцена, Уил, — сказал юный граф и поцеловал его в губы, провоцируя на продолжение; женщина смущенно рассмеялась, прикрыв рот рукой. В глазах Шекспира Нэд разглядел замешательство и отражение внутренних мук.
— Что не так? — спросил Гарри. — Мы невидимы внутри ведьминого круга; сейчас май, колдовской месяц; все не таково, каким кажется: ни день, ни ночь... ни любовь, ни смерть... ни мужчина, ни женщина...
— Гарри, Гарри, ты говоришь загадками.
— Никаких загадок, Уил, только видения! — Он сорвал маленький бархатный мешочек, висевший у него на рукаве, помахал им перед носом Шекспира и объявил: — Свежий мускатный орех, плоды которого, если их долго и тщательно пережевывать, повергают тебя в состояние, что зовется «сном в летнюю ночь»... когда обостряются чувства, и ты видишь духов и фей, чудовищ и ведьм, детей света и тьмы, танцующих в воздухе... завихрения, узорчатые золотые кружочки...
Черноволосая женщина рассмеялась, взяла из мешочка орех и положила себе в рот.
— Горько, — сказала она, и мгновение спустя: — А теперь сладко. — И вновь залилась звонким смехом. Ее грудь была едва различима под платьем. Какая она молодая, какая юная, подумал Нэд.
— Я не любитель искусственно вызванных галлюцинаций, — сказал поэт. — Мой разум и так пылает в лихорадочном огне. — Его товарищи рассмеялись. — Но я посмотрю, что будешь делать ты, Гарри.
— Ты это видел уже столько раз, — сказал Райотсли, — с моей мамушкой-графиней.
— А если тебя облачить в женское платье? — спросила черноволосая женщина. — Хотелось бы мне посмотреть...
— Я покажу тебе, если ты того хочешь. Дай мне свое платье. Но тогда ты, госпожа теней, должна будешь играть мужчину.
— Сначала мускат! — сказала она.
И вслед за этим они покинули ведьмин круг и удалились под покров теней, оставив Уила одного в лунном свете. Ближе, подумал Нэд, надо подойти ближе. С земли уже поднималась дымка тумана, и Нэд растворился в этом тумане, стал его частью, и воспарил над головой поэта, вдыхая каждый его выдох, прохладное и чистое дыхание в отличие от Кита Мар-ло, дыхание которого всегда отдавало гвоздикой и вином. Поэт бормотал себе под нос:
Есть холм в лесу: там дикий тмин растет,
Фиалка рядом с буквицей цветет,
И жимолость свой полог ароматный
Сплела с душистой розою мускатной...
Снова музыка, подумал мальчик, музыка, превосходящая даже ту, что творил Марло. Неужели я вправду решился покинуть ее, эту музыку... скрыться в сумраке?
Мальчик и темноволосая женщина снова вышли на поляну. Они поменялись одеждой. Дама стала изысканным денди, при гофрированном воротнике, в жемчугах. Ее рука отдыхала на инкрустированном драгоценными камнями эфесе шпаги. А мальчик, затянутый в корсет, облаченный в парчу и атлас, был похож на прелестную девушку. Действие муската кружило им головы. Они смеялись, показывали друг на друга пальцами и рассказывали, что они видят:
— Обезьяна!
— Осел!
Господин Шекспир наблюдал молча.
Они принимали театральные позы, произносили целые монологи, выкрикивали несвязные реплики; поэт изредка улыбался их выходкам; и наконец, совершенно измотанные, они упали на холмик в самом центре ведьминого круга; а Уил преклонил перед ними колени.
— Любовь моя, моя страсть, — тихо прошептал он, но Нэд, бывший ночным туманом, не понял, кому из двоих адресованы эти слова, и он обнял их, всех троих, своими туманными руками.
Гарри попросил:
— Расскажи про свою новую пьесу.
На что Шекспир ответил:
— Пока что не о чем рассказывать. Могу сказать только, что действие будет происходить на волшебной поляне, такой, как эта. И зачарованный царь эльфов и его супруга будут биться за право обладать мальчиком, ин... — он задумался на мгновение, — мальчиком из Индии.
— Обладать — в смысле плотского обладания? — спросил Гарри. — Но ведь это уже было. У мастера Марло.
Они с девушкой вновь рассмеялись.
Полевая мышь стремительно пересекла ведьмин круг. Женщина испуганно подскочила. На мгновение Нэд потерял контроль над своим обликом. Но уже в следующую секунду он, словно ртуть, вновь растворился в тумане.
— Смотрите... там кто-то есть... прелестный мальчик явился к нам из тумана, — сказал Уил. — Помедли, дивное видение! О небеса, какое дивное дитя! Вот кому бы сыграть мою Джульетту вместо этого жалкого Альфреда Уолмсли, который вечно сопит, как беременная свинья. Вернись, дитя! — И он попытался выхватить Нэда из тумана.
— Ты тоже перебрал муската? — спросила женщина.
— Нет, — отозвался Уил, — я видел его: стройного бледного мальчика, словно сотканного из тумана и лунного света.
— Это был лесной дух, — сказал Гарри.
Уил присел на траву, углубившись в раздумья.
— Представьте себе: дитя ночи на сцене, — размышлял он вслух. — Это было бы настоящее волшебство.
— Но как? — спросила женщина. — Они не выходят при свете солнца.
— Да, — подтвердил Гарри, — они боятся рассвета, свет солнца отправляет их в диких мучениях прямиком в преисподнюю.
— Но если, — продолжал Уил, — ночь обернется днем...
— О да! — воскликнул Райотсли. — Тысячи и тысячи свечей... огромный зал в каком-нибудь старом замке... сколотим там подмостки... король и придворные в расшитых золотом одеяниях... я слышал, они собираются устроить нечто подобное в «Блэкфрайарзе»... и обязательно мальчики из какого-нибудь церковного хора. Восхитительное зрелище на самом деле все эти молоденькие хористы в своих просторных одеяниях... в свете горящих свечей.
— Да... именно в таком месте, именно в эти часы творение тьмы и должно декламировать мои стихи... как они будут звучать... их будет петь не голос простого смертного, а сам воздух. Ведь поэзия — это и есть воздух, а наше ухо — лишь воздуха наследник. Нет, «ухо» — слишком коряво сказано. Надо будет подумать...
Нет, теперь я уже не уйду, думал вампир, который называл себя Нэдом Брайантом. Я просто обязан увидеть этот новый театр, где представления будут идти по ночам... да, я не уйду. Я стану этим творением тьмы, которое признает поэт; я стану его бессмертным голосом...
За те пятнадцать веков, что он был вампиром, он совершил столько зла, что в конце пришел к выводу, что абсолютного зла не существует. Он переборол свои суеверия и уже не шарахался прочь от крестов, служителей церкви и святой крови Христовой. Да, мне нужна кровь, чтобы поддерживать эту призрачную полужизнь, думал он; но ведь есть и другие вещи, которые нужны мне не меньше, чем кровь; даже чудовище может познать красоту, и томиться в стремлении к красоте, и петь на других языках, отличных от голоса ночи.
Итак, назад. В Лондон...
Поиск видений
...он повис высоко над Лондоном, зацепившись коленями за стальную балку, глаза в глаза с этим созданием ночи... он пристально всматривался в глаза летучей мыши и видел в них ад, и рай, и далекие земли... он просил подсказать ему:
— Что мне делать? Скажи...
И летучая мышь снова ответила: наоборот...
Поиск видений
Когда Тимми вошел к себе в номер, она сидела перед телевизором и рыдала. Он увидел кровь у нее на губах, кровь, высыхающую у нее на руках, ее разорванную футболку, тоже всю в крови, — и предположил самое худшее. Но все было даже еще хуже.
— Кто? — спросил он ее, твердя про себя: пусть это будет какой-нибудь бомж, музыкант из тех, что тренькают в переходах подземки.
— Дамиан Питерc.
— Ты убила Дамиана Питерса?!
— И выпила его кровь. Кажется, всю. Потому что не смогла больше выжать из него ни капли.
— Вот блядь, — только и смог произнести Тимми, медленно опустившись на край кровати; он не хотел приближаться к ней. — Ты убила его?
— Э? А не ты ли убил мою тетю Амелию?
— Она и так уже была мертва!
— Боишься сказать «да»?
— Боюсь? — задумался Тимми. Господи, что за ирония! Та, которая хочет стать вампиром, просит о снисхождении у бывшего вампира. — Он был нашим другом.
— Но вел он себя как-то недружелюбно. Чуть не изнасиловал меня прямо на улице. И пользовался твоим именем. Говорил, что сможет устроить мне встречу с тобой, но только после того, как он меня трахнет.
Тимми вздохнул. Он знал, что Памина не врет. Когда Дамиан Питерc забросил свою телецерковь и понял, что ему больше не нужно держать в узде свою неуемную похоть, он, как говорится, пустился во все тяжкие. И еще Тимми подозревал, что какая-то часть Дамиана стремилась к смерти с тех самых пор, как Бог оставил его... ну или он — Бога.
И что ему делать? Идти в полицию? Памину арестуют, привлекут к суду, который признает ее невиновной в связи с явным расстройством психики? И как она объяснит свое специфическое безумие?
— Ты стала хуже, — сказал он, — с тех пор, как присоединилась к нам. Может быть, в этом есть и моя вина, я дал тебе попробовать мою кровь... и не стал тебя разубеждать, что бессмертие — это красиво и удивительно.
— Я тебя видела в зеркалах, — сказала она, — только это был не ты. На твоем лице в зеркале было столько страсти, столько вожделения... и тот ты, из зеркала, был сильнее, он не отворачивался от правды...
— Это не я, это Эйнджел, — тихо проговорил Тимми. — Ты видела Эйнджела Тодда.
— Хит как-то упоминала его.
— Эйнджел сейчас в заточении. Но его устремления настолько сильны... или это не его устремления, а твой собственный самообман... но, как бы там ни было, мне кажется, он может вырваться через тебя.
— Я его видела. Он был там, когда я убивала Дамиана. Но я не знаю, что я тогда чувствовала. Когда я рвала его на части, я испытывала такой восторг, я просто взрывалась от наслаждения... а сейчас... мне грустно и плохо... я хочу убить себя... но какая-то часть меня говорит где-то внутри: убивай снова, убивай, чтобы забыть боль этого убийства, убивай снова, потому что твоя суть — убийство. Тимми, что я такое? Помоги мне, пожалуйста. Ты должен мне помочь. — Она разрыдалась, но Тимми не бросился ее утешать. Она напугала его до усрачки. То, во что она превратилась... это было противно и гадко. Но кого в этом винить? Сколько людей он убил за последние две тысячи лет? Он давно потерял счет. И сейчас, когда он попытался вспомнить их всех... нет, это слишком его угнетало. Может быть, именно поэтому он, когда был вампиром, старался вообще не терзаться подобными мыслями. Вампир есть вампир.
— Памина, — сказал он, — мы — плохая компания для тебя, ты должна нас покинуть, вернуться назад к родителям; может быть, показаться хорошему психиатру.
— Психиатру! И мою величайшую в жизни страсть объявят детским неврозом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54