11
Волшебная флейта
Тени
Она прождала его весь день. А до этого целую ночь простояла перед кассами и первой купила билет. Ей нужно было его увидеть — во что бы то ни стало.
Она без труда прошла мимо охранников: хрупкая, стройная девушка, одета во все черное. Улыбнувшись одному из охранников — и тем самым полностью обезоружив его, — она скользнула в тень широкой колонны. Сама — как тень.
Ей нужно увидеть его! Это — ее единственное желание. Мечты. Кошмары. Кровь, кровь, кровь. Мне надо с ним поговорить; надо, чтобы он сказал мне то, что, как мне кажется, он должен сказать... иначе я просто умру.
Все было готово. Она сто раз повторила все, что собиралась сказать ему, стоя перед зеркалом в ванной комнате, — раз за разом, опять и опять, пока у нее не получилось как надо.
И если у меня действительно все подучится, думала она, мне больше уже никогда не придется смотреться в зеркало... никогда... больше никто не увидит моего отражения, моей тени.
Концерт
Как называется этот город? Гамбург, Гейдельберг, нет... в общем, какой-то там бург или берг... Тимми никак не мог вспомнить название. Песня была в погранично тяжелом стиле, «как будто утонченная гармония композиций „Cure“ подверглись перекрестному опылению со смерти подобным, грохочущим ритмом Курта Кобейна». Не сказать, чтобы оригинальное наблюдение, удрученно подумал Тимми, и тем не менее — прямая цитата из «L.A. Weekly».
Так, ладно. Все посторонние мысли — отставить. Мельтешение огней, грохот ударных и завывание синтезаторов... Это была идея Пи-Джея: вставить длинный проигрыш на середине песни, чтобы дать отдых связкам — потому что вся песня была дикая вакханалия надрывного крика. Текста как такового не было. Тимми импровизировал прямо на сцене. Часто бывало, что он выдавал просто поток сознания. Сегодня он поймал себя на том, что первую строчку пропел по-немецки:
Der Holle Rache kocht in meinem Herzen
В груди моей пылает пламя ада,
Смерть и отчаяние!
Это были слова из его прошлой жизни... он был маленьким мальчиком с чистейшим сопрано и участвовал в постановке «Волшебной флейты»... здесь, в оперном театре в Тауберге... да, теперь Тимми вспомнил... город называется Тауберг...
Толпа просто сошла с ума, услышав, как он поет по-немецки... и да, даже эти подростки конца девяностых годов двадцатого века знали «Волшебную флейту»... здесь, в Германии... в Тауберге... они смеялись и аплодировали ему, но никто по-настоящему не вдумывался в смысл этих слов... горящее сердце... отчаяние... смерть. И все-таки зрителей было мало. То есть не то чтобы мало, но не так много, как раньше. Но зато все, кто пришел на концерт, были в полном готическом облачении. В этом году в моде были стигматы, и многие мальчики-девочки в зале тянули вверх руки, демонстрируя ладони, пробитые серебряными гвоздями, как на обложке CD-сингла «Распни меня дважды».
Тимми пел и танцевал в белых вспышках стробоскопа, выкрикивая слова песни, смысл которых ничего не значил для этой толпы фанатов, горланивших, вопивших, бившихся в танце, как будто в конвульсиях, в проходах между рядами кресел. Тимми закончил песню пронзительным воплем и лег в черный гроб, и крышка закрылась, отрезая его от музыки и огней; гроб опустился в люк и съехал вниз по крутому скату — прямо в гримерку.
У него была пара минут, чтобы перевести дыхание. Сверху до него доносился грохот и топот ног. Заключительные аккорды песни. Он сделал глоток диетической «колы», присел на потертый диван и уставился на стену, где висел его постер. В черно-белом шиндлеровском стиле: руки раскинуты, одна ладонь пробита модным серебряным гвоздем, черная кровь стекает рваными каплями на надпись:
ТИММИ ВАЛЕНТАЙН
Victory Tour
Всего лишь афиша, подумал он. Просто концерт. И народу пришло немного... может быть, так и надо... представление для избранных, для тех, кто понимает... и все же...
Кто-то тронул его за плечо. Он вскочил, развернулся, перепрыгнул через диван, схватил нежданного гостя за обе руки и подтянул к себе.
— Ты кто? И как ты здесь оказалась?
Это была девчонка. Молоденькая. Длинные волосы выкрашены в черный цвет, лицо выбелено, глаза густо накрашены черным; серебряное колечко в носу, серебряная штанга на правой брови. Ладони... нет, ладони не пробиты. Но на тыльной стороне — татуировки гроздей. Еще одна фанатка. Но не из тех, истерично-настырных, которые бросались на него когда он шел к зданию театра; кто-то из них даже бросился на булыжную мостовую прямо перед его лимузином... да, у них в Тауберге еще остались булыжные мостовые... Фанаты приехали на автобусах, потому что иначе им просто негде было бы припарковаться в этих узеньких средневековых улочках... нет, эта девушка — не такая, как все оголтелые фаны. Хотя бы уже потому, что она испекла ему торт. Она поставила коробку на кофейный столик, открыла крышку. Улыбнулась Тимми, но как-то грустно.
— Сегодня твой день рождения, — сказала она. — Вот. Надеюсь, тебе понравится.
— Сегодня не мой день рождения, — сказал Тимми. — Это в редакции «Teen Beat» решили, что у меня день рождения. Но зато у тебя вроде как повод... ну, чтобы оправдать это вторжение. На самом деле у меня больше нет дня рождения, у меня нет даже жизни.
— Ты чего такой кислый? Смотри...
Торт был сделан в форме гроба, а под корочкой крышки, в углублении, залитом густым вишневым вареньем, лежал маленький марципановый Тимми Валентайн, одетый в черный смокинг.
— Это кровь, — пояснила девочка. — Меня зовут Памина, как в «Волшебной флейте».
— Красивый торт. Но... — Он не хотел говорить ей, что у него нет времени, что он смертельно устал и ему хочется спать. Суперзвезды не спят. Они должны бодрствовать все время, чтобы поклонники имели возможность боготворить их двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Наверное, она хотела с ним переспать. Если бы она знала...
— Памина Ротштайн, — сказала она. — Такое звенящее имя... как колокол... Меня правда зовут Ротштайн...
Она смотрела на него... у нее были пурпурные глаза... словно два отполированных аметиста... наверное, это цветные линзы, подумал Тимми... таких глаз не бывает. И все же... ему показалось, что он уже видел такие глаза. Где-то, когда-то... Раньше, когда Тимми был бессмертным, он совершенно не чувствовал времени. И помнил все — как будто у него в голове включался диск с фильмом, и его можно было остановить в любом месте. Но теперь, когда он снова стал смертным, его мозг просто не мог вместить в себя столько воспоминаний. Из какого мгновения его прошлой жизни пришли эти глаза? Что-то связанное именно с этим местом... превосходный новый концертный зал, выстроенный на месте старого оперного театра... и в этой девочке было что-то подобное... что-то из прошлого... но в новом обличье.
Заверещал интерком. Это был Пи-Джей.
— Ты там в порядке? — спросил он. — Мне надо в аэропорт — встретить Хит.
— Ладно, я как-нибудь сам доберусь до отеля. Да, попроси там, чтобы мне сюда принесли шампанское и все такое. Кажется, у меня сегодня день рождения.
— У тебя нет дня рождения, — сказал Пи-Джей. — Только не говори мне, что... а, понял. Очередная поклонница?
Тимми рассмеялся и повесил трубку.
— Может быть, эта фотография поможет тебе вспомнить, — сказала Памина.
Фотография лежала в коробке с тортом. Пока Памина ее доставала, Тимми залез пальцами в вишневую кровь, выловил свою фигурку и откусил от нее сладкую голову. Ему нужен сахар... это было как отголосок былой жажды крови. Наверно, подумал он, вампир — это всего лишь мертвая вариация диабетика. Эта мысль его рассмешила.
— Вот теперь ты смеешься, — сказала Памина. — У тебя так быстро меняется настроение, вот как сейчас... Ой, прикольно. У тебя все губы в вишневом варенье, словно в застывшей крови. Тебе очень идет. Я тоже мажу губы вишневым соком, когда выхожу ночью на улицу. — Они говорили по-немецки. Тимми начал говорить на немецком, как только вышел из самолета во франкфуртском аэропорту. Это получилось само собой. — Может, сейчас, когда ты посмотришь на этот снимок, у тебя снова изменится настроение.
На снимке был Тимми Валентайн.
Выцветшая черно-белая фотография, подкрашенная сепией. Тимми в египетском костюме и гриме: белое призрачное лицо, темные губы. Рядом с ним стоит роскошная женщина в белых одеждах. Она тоже в гриме — тоже в египетском стиле, с подведенными глазами. В тщательно уложенном парике. Тимми вспомнил...
Можно я там полижу? Как котенок?
Вкус густой менструальной крови...
— Это правда ты? Ты так смотришь на эту фотку... А это моя тетя, Амелия Ротштайн... ну, знаешь, всемирно известное сопрано. Она дала свой последний концерт десять лет назад... пела Юдит в «Замке герцога Синяя Борода». Потом она стала меццо-сопрано. Ты знал ее, правда? Этот снимок сделали в 1947 году.
— Я...
— Ты не бойся. Ты практически член нашей семьи. И это наш фамильный секрет. Тетя Амелия сейчас живет в доме престарелых, но когда она приехала к нам в Гольдбах погостить на прошлой неделе и увидела на стене твой постер, ее чуть удар не хватил, но после чашечки кофе с kasetorte, творожным тортом, она достала эту фотографию и сказала мне:
— Отдай ее Конраду, моей любви. Так тебя, кажется, звали в то время? Конрад Штольц.
Тимми молчал. На самом деле он едва помнил Амелию Ротштайн. Все, что он мог вспомнить, — лишь несколько отрывочных образов. Оперный театр, да... он пел здесь, в Тауберге... мальчик-пастух в «Тоске»... или Иньольд в «Пеллеасе и Мелизанде» Дебюсси... И там была эта женщина. И он превратился в котенка... маленького черного котенка, который вылизывал ее под юбкой. Амелия Ротштайн: молодая певица, невероятно красивая и развратная. Они любили друг друга. Да. Это была настоящая любовь... насколько это вообще возможно между существами двух разных видов.
— Я увидела эту фотку и сразу все поняла: что тут творится на самом деле. У меня к тебе столько вопросов... столько всего... как ты решился исчезнуть, ведь ты был таким знаменитым... как ты придумал свой новый образ... что ты сделаешь со своими банковскими счетами, когда тебе снова придется стать кем-то другим, пока никто не заметил, что ты совсем не стареешь...
— Я не хочу говорить об этом, — тихо проговорил Тимми. — Теперь все это в прошлом.
— То есть как в прошлом?! Я тут целое исследование провела. Как я понимаю, ты на этой земле уже очень-очень давно. И ты должен помочь мне. Мне нужно, чтобы ты мне ответил на все вопросы. Мне действительно нужно знать. Это не простое любопытство. Я тоже из избранных. Я — вампир.
Он взял ее за руку. Под бледной кожей бежала кровь: настоящая кровь, как у обычного смертного человека. У вампиров другая кровь — густая, вялая, мертвая. Кожа Памины была теплой и нежной. Он отпустил ее руку и прикоснулся к ее щекам; под мертвенной белизной неоготической белой пудры была живая теплая плоть. Нет, она не вампир.
— Ты мне не веришь, да? — спросила она.
— Нет, не верю, — ответил Тимми. И тут в гримерку вошел один из рабочих сцены, с подносом, на котором стояла бутылка «Bollinger» и два бокала. Он открыл шампанское, наполнил бокалы и незаметно исчез. — Знаешь, я повидал стольких людей, которые утверждали, что они — вампиры. Они слушали мои песни, собирали все книги Энн Райс и Нэнси Коллинз... О них даже как-то была передача по телевизору. Но вряд ли кто-то из них был вампиром.
— Ты сказал: вряд ли. А «вряд ли» не значит «нет».
— Пойми, я кое-что понимаю в таких вещах.
— Значит, все-таки это правда... Я так и знала!
— Нет, Памина, ты пришла слишком поздно. Теперь я ничем тебе не помогу. Иди домой. — Тимми залпом осушил бокал шампанского. Он весь вспотел. Ему было странно и неуютно — он еще не привык к тому, что теперь он потеет. Она прикоснулась к его щеке. Он вздрогнул. Взял ее руку, с тихой грустью отметил, что татуировка-стигмат была всего лишь переводной картинкой: заполняешь купон, который есть в каждой коробке с его компакт-диском, отправляешь по адресу, и тебе высылают набор таких переводилок. — И даже стигматы, — сказал Тимми, подцепил ногтем переводную картинку и без труда отлепил ее. Девушка хохотнула. — Тебе так хочется стать вампиром? Почему?
— Ты знаешь почему. И не надо смеяться. Пожалуйста. Ты, возможно, единственный, кто способен меня понять, а мне так нужно, чтобы кто-нибудь меня понял.
— Может быть... раньше... но не теперь...
— Укуси меня!
— Я говорил, я уже не...
— Да, но я должна быть уверена...
— Уверена? Что ты имеешь в виду: уверена? Вампиров нет. В реальном мире вампиров нет... это просто фантазия или сон... или придуманная реальность моих песен... а на самом деле их нет. Ни вампиров, ни единорогов, ни великанов-людоедов... это все вымышленные существа.
— Но реальность и вымысел — это понятия относительные. Иногда, где-то в тени, на границе яви и сна, или в каких-то изъянах в законах природы...
— Это все полный бред. Ты просто цитируешь мое интервью для журнала «Stern». И ты сама знаешь, что я ничего этого не говорил. Всю эту чушь написали мои агенты. Им за это деньги платят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54