— Я совсем не собирался осуждать тебя, — сказал он, — мне что, теперь уже и удивиться нельзя? Изумиться, испытать потрясение? Не каждый все же день дочь торговца совершает такие поступки. Но это вовсе не значит, что я…
— Да иди ты в жопу, Уинтроу! — грубо выругалась она. — Ты-то ведешь себя именно так, как и пристало сыну Кайла Хэвена!
Это было уже оскорбление, причем незаслуженное. Уинтроу понадобилось усилие, чтобы ответить ровным голосом:
— Ты несправедлива ко мне. Тебе хочется на ком-то сорвать зло, вот ты и выискиваешь в моих словах издевку, которой там не было и в помине. А сама даже труда себе не дала моим мнением поинтересоваться. Между тем я не говорил, будто не верю тебе!
— Да начхать мне, что ты там говоришь или не говоришь. Ты руками и ногами на стороне Кеннита, так что без разговоров ясно, кому ты поверил. Вали отсюда, короче. И говно это с собой забери!
Она высунула ногу из-под одеяла и презрительно сбросила на пол шкатулку.
Уинтроу повернулся и пошел к двери.
— А может, я не на стороне Кеннита, — все же сказал он. — Я на стороне моего корабля!
— Да заткнись ты наконец! — взревела она. — Избавь меня от своих оправданий! Хватит, досыта наслушалась!
— Будешь вести себя точно припадочная, люди и будут соответственно с тобой поступать, — резко предупредил он.
И не то чтобы хлопнул дверью — просто крепко притворил ее за собой. С другой стороны о деревянные доски с треском разлетелась бутылочка благовоний. В коридоре было безлюдно и темновато. Уинтроу прислонился к двери спиной и некоторое время стоял так, прикрыв глаза. Себе не соврешь: следовало признать, что некоторые из теткиных обвинений были вполне справедливы. А еще ему не следовало бы верить ей. В ее россказнях не было ни смысла, ни логики. Уинтроу весьма сомневался, чтобы хоть один человек на борту поверил ее бредням про Кеннита.
За одним исключением — самого Уинтроу. И вовсе не потому, что ее слово имело для него такой уж непререкаемый вес.
Его убедила Этта.
ГЛАВА 30
ВСЕ СХОДИТСЯ
— НУ ВОТ И ВСЕ. Придется только дырочку в мочке уха просверлить. Потерпишь?
— После всего, что ты со мной вытворяла, даже и не замечу! Только можно я сначала пощупаю?
Янтарь положила крупную серьгу на подставленную ладонь Совершенного.
— Держи. Знаешь, ты вообще-то мог бы просто открыть глаза и посмотреть. У тебя нет больше необходимости все делать ощупью.
— Не время еще мне глаза открывать, — отвечал Совершенный. А про себя подумал: зря она на эту тему заговорила. Потому что он все равно не взялся бы толком объяснить ей, почему он покуда не мог открыть глаза и обрести зрение. Не время — и все. Он взвесил серьгу на ладони и улыбнулся, радуясь ощущениям, которые дарило ему новое лицо. — Ага, — сказал он. — Похоже на сеточку, составленную из резных звеньев! А в сеточке что-то еще и перекатывается! Там что, кусочек застрял?
— Какое лестное описание, — усмехнулась Янтарь. — Во всяком случае, согласно замыслу, это серебряная сеть с запутавшимся в ней голубым камнем. Я сама ношу такую сережку. Так… Я сейчас сижу на поручнях. Ну-ка подержи меня так, чтобы я добралась до твоего уха.
Совершенный подставил ей широкую ладонь, и резчица ступила на нее без сомнений и без опаски. Он поднес ее к своей голове и даже не вздрогнул, когда в мочку уха вонзилось сверло. Даром ли она переделывала ему все лицо! Пока Янтарь делала свое дело, то, что он испытывал, не было болью в человеческом понимании. Она прижималась к его щеке, балансируя в такт налетавшим волнам. Сверло вызывало странное пощипывание, тонкие стружки диводрева сыпались вниз и падали в подставленный широкий фартук Янтарь. Когда она кончит работу, он их проглотит. Так он поступал в конце каждого дня. Ничто из его воспоминаний не оказалось утрачено.
Он более не делал секрета из того, что хранила его память. Мама каждый день приходила на бак и подолгу сидела с ним рядом, читая старые бортжурналы. Если шел дождь, она пряталась вместе с книгами под парусиновым пологом. Она читала вслух, вернее невнятно бормотала, поскольку когда-то ей вырезали язык, но это не имело большого значения. Она усаживалась на его палубу и прислонялась к поручням, а ее глаза скользили по страницам, и в его памяти все оживало, ибо бортжурналы содержали скупые пометки, сделанные его капитанами в течение множества лет, — и сколько всего стояло за краткими, порой корявыми строчками! Он следовал им, точно путеводным вехам, и его покалеченная память оживала, оживала…
Сверло прошло мочку насквозь. Янтарь извлекла его и, повозившись немного, пристроила на место серьгу, застегнув с тыльной стороны хитроумный замочек. И отстранилась, глядя, как он воссоединяется с позаимствованным у него кусочком диводрева. Когда слияние произошло, он для пробы подергал серьгу, потом тряхнул головой, привыкая к болтающемуся украшению.
— Мне нравится, — заявил он. — Ну как, угадал я с цветом?
— И мне тоже нравится, — удовлетворенно отозвалась резчица. — А цвет как занятно проявлялся! Серое сначала порозовело, а сейчас так сверкает серебром, что мне даже глаза режет! И камешек что надо. Перекатывается, мерцает синим среди серебра. Прямо как море под солнцем. Жалко, ты сам не хочешь взглянуть.
— Взгляну, — пообещал Совершенный. — Со временем.
— В любом случае, твой новый облик готов, — сказала она. — Конечно, еще понадобится где-то что-то доработать, но так, по мелочи. Сразу предупреждаю: с окончательной отделкой и полировкой я буду долго возиться.
И ее обнаженные ладони снова прошлись по его лицу. Такое странное движение: наполовину ласка, наполовину — поиск шершавых мест и иных недоделок. Янтарь явилась к нему со всем своим инструментом, когда Ключ-остров еще толком не скрылся за горизонтом. Без большого шума обвязалась страховочным концом и перелезла через фальшборт. Она тщательно измерила его лицо и принялась размечать его куском древесного угля, мурлыча себе под нос какую-то песенку. Скоро через поручни выглянула Мама и невнятно что-то спросила.
«Я ему глаза чиню, — пояснила Янтарь. — И заодно лицо переделываю. Он сам меня попросил его изменить. Там набросок лежит, я его колотушкой прижала, чтобы не улетел. Посмотри, если любопытно!»
Говоря так, Янтарь лазила туда и сюда по его необъятной груди. Она еще берегла ошпаренную сторону тела, и Совершенный осторожно подставлял ладони, чтобы в случае чего ее подхватить.
Когда Мама вернулась к поручням, в ее бормотании слышалось одобрение. С тех пор она неизменно наблюдала за работой Янтарь. Для этого требовалось немалое терпение и упорство, поскольку резчица трудилась над носовым изваянием чуть не круглые сутки. Сперва она орудовала пилой и большой стамеской, откраивая порядочные ломти от его физиономии, причем не только от бороды, но и от лба и даже от носа. Потом занялась его плечами и грудью.
«Это чтобы соблюсти пропорции», — сказала она.
Он ощупывал себя, слегка холодея, но покамест осязал лишь отдаленные намеки на новые черты лица. Этот страшноватый этап, впрочем, быстро миновал, поскольку трудилась она с рвением, какого Совершенному доселе не приходилось встречать. Ни дождь, ни ветер не могли ее запугать. Когда солнце уходило с небес, она развешивала светильники и знай продолжала точить и резать; Совершенный крепко подозревал, что временами она, как и он, руководствовалась больше осязанием. Однажды Брэшен предостерег ее, что этак недолго и перетрудиться. Она ответила капитану, что работа исцеляла ее душу лучше всякого сна. И продолжала свое дело, менее всего обращая внимание на боль от затягивавшихся ожогов. И, что самое занятное, действовала она не только фигурными стамесочками и подпилками. Она обнаружила способность управляться с диводревом и просто пальцами! Прикосновение у нее было попросту чудотворное. Нажатие кончиков пальцев вполне могло распрямить морщину древесных слоев, а поглаживание — закруглить острый угол. Даже и теперь, когда дошло до тонкой отделки, ее пальцы порхали по его лицу, и мелкое зерно диводрева с радостью подчинялось щекочущему, покалывающему прикосновению.
— Ты любил его, верно? — спросила она.
— Еще как любил. Зачем спрашиваешь?
Порою, когда она занималась его лицом, он чувствовал, как нравится ей вновь созданный облик. Она совсем убрала ему бороду, свирепый пожилой воин превратился в молодого мужчину. Это гораздо более прежнего соответствовало и его голосу, и внутреннему самоощущению. Равно как и пробуждало свербящее любопытство: не было ли его новое лицо лицом какого-то человека, которого некогда любила Янтарь? Сама она ни о чем прямо не говорила, но иногда прикосновение ее пальцев передавало ему образ, стоявший перед ее внутренним оком.
— Теперь я точно слоеный пирог, — заметил он однажды, подсаживая ее обратно на палубу. — Два дракона друг на дружке верхом, над ними Совершенный, то бишь Парагон Ладлак, а еще выше… этот, как его там. Может, ты еще и его имя мне дашь?
— «Совершенный» подходит тебе как нельзя лучше, — ответила она. И тихо переспросила: — Два дракона друг на дружке верхом?
— Добрый вечер, до свидания, спасибо, пожалуйста, — отшутился он, но шутка была шуткой лишь отчасти. Его драконы оставались глубоко его личным делом. В точности как и персона человека, чье лицо он отныне носил, оставалась личным делом Янтарь.
Брэшен вышел к ним на бак. Увидев Янтарь, устало перелезавшую через перила, молодой капитан нахмурился и сурово заметил:
— Не нравится мне, что ты повадилась лазить там без страховки. Мы, знаешь ли, под всеми парусами идем! Вот свалишься в воду — пока кто-нибудь заметит, пока туда, пока сюда… можем и опоздать!
Совершенный на это заявил со всей торжественностью:
— Ты в самом деле веришь, Брэшен, что она свалится в воду и некому будет заметить?
Брэшен стоял у форштевня и рассматривал сомкнутые веки носового изваяния, его чистый юношеский лоб. Совершенный с самым безмятежным видом ждал от него ответа. Брэшен внутренне поежился и сказал:
— Долг капитана — предупреждать людей о возможной опасности, кораблик. — И сменил тему, обратившись к Янтарь: — А Ты молодец. Славная получилась сережка! Стало быть, у тебя к концу дело движется?
— Да я уже, собственно, кончила. Кое-где на лице надо только немножко пошлифовать. — И она задумчиво поджала губы: — И еще я, возможно, вырежу кое-какой орнамент на его снаряжении.
Брэшен свесился наружу, придерживаясь за фальшборт, и критически оглядел обновленное изваяние. Ничего не скажешь, Янтарь за очень короткий срок свернула сущую гору работы. Причем, судя по невероятному количеству набросков, все это она планировала с момента их отплытия из Удачного — запреты там, не запреты. Помимо серьги, срезанные куски диводрева успели превратиться в широкий медный браслет на запястье Совершенного и в боевую перевязь, пришпиленную к груди незаметными нагелями. Помолодевший воин остался воином: с перевязи свисал боевой топорик на коротком топорище.
— Замечательно, — провозгласил Брэшен. Потом понизил голос и осведомился: — А нос ему исправлять будешь?
— Его нос полностью соответствует замыслу, — ответила Янтарь тоном, содержавшим недвусмысленное предупреждение.
— Ну… Я как бы… — Брэшен еще раз проследил глазами неровную линию. — Пожалуй, моряку, а тем более воину не повредит парочка шрамов на физиономии! А сломанный нос ему такое решительное выражение придает… Ну а топориком ты его тоже, наверное, не случайно снабдила?
— У меня осталось диводрево, его надо было использовать, — несколько рассеянно пояснила Янтарь. — Впрочем, топорик чисто декоративный. Совершенный хоть и придал ему окраску настоящего оружия, но диводрево от этого не превратилось в металл.
Мама сопроводила ее слова согласным кивком. Она сидела на палубе, скрестив ноги, на коленях у нее лежал раскрытый бортжурнал. Казалось, она вовсе не покидала носовой палубы — и знай себе бормотала да бормотала. Ее рвение напоминало тот молитвенный восторг, с которым иные особо набожные люди читают и перечитывают Эдикты Са.
— Верно, топорик придает ему некую завершенность, — с удовольствием согласилась Янтарь. Она подобрала с палубы и натянула перчатки, потом принялась собирать инструменты. — Ох, как же я вдруг устала…
— Ничего удивительного, — хмыкнул Брэшен. — Вот что, давай поспи немного, потом приходи ко мне. Ветер быстро несет нас в Делипай; надо загодя обсудить, как мы будем держаться и что делать.
Янтарь криво улыбнулась.
— Я-то думала, — сказала она, — мы уже решили, что никаких далеко идущих планов строить не будем: просто явимся в Делипай — и объявим во всеуслышание, что намерены выменять Кеннитову матушку на Альтию.
Ясные глаза Мамы кристально следили за Брэшеном и Янтарь. При этих словах она снова кивнула, выражая согласие.
— И ты не усматриваешь особых препятствий на пути к успеху? — осведомился Брэшен. — А что, если весь город ополчится на нас в едином порыве, чтобы вырвать Маму из наших лап и тем завоевать расположение Кеннита?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83