Он строил планы на завтра.
Дольфусс ждал Майджстраля, распахнув дверь своего номера. Майджстраль вкатил туда тележку. Как только Дольфусс закрыл дверь, Майджстраль отключил свой голографический камуфляж, отстегнул колпак костюма-невидимки и встряхнул длинными волосами.
— Все прошло хорошо, сэр? — спросил Дольфусс.
— Да, очень хорошо.
Майджстраль поднял шестнадцатифутовый алмаз — снабженный антигравитационным аппаратом, он был невесом. На миг он нахмурился и направился к шкафу.
— Там уже полным-полно шедевров, — напомнил ему Дольфусс.
— Ладно. — Майджстраль опустил алмаз на пол. — Придется ему постоять в углу.
— Лучше бы больше не красть ничего такого громоздкого, сэр, — выразил пожелание Дольфусс.
Майджстраль снял с пальца перстень, надетый поверх перчатки, и, стаскивая костюм-невидимку, отозвался:
— Я больше вообще ничего красть не собираюсь. Мудрый грабитель, — добавил он, — всегда делает это вовремя — пока он впереди.
— Я бы сказал, у вас есть все причины радоваться. — Дольфусс взял лежавшее на крышке бюро «Эльтдаунское Крылышко». — Жаль, я не видел, как вы его добыли.
Темный камень мягко светился на его ладони.
— Но плебеев — даже тех, кто притворяется плебеем, — на светские вечеринки не приглашают. Я весь вечер древнюю пьесу смотрел. «Принц Тирский» Шаксберда. Ну и дрянь!
— Мне больше другие его вещи нравятся. — Майджстраль, прищурившись, посмотрел на актера. — Вам бы «Лир» подошел. И возраст подходящий для главной роли.
— Очень тоскливая пьеса. Я больше уважаю сатиру.
— Сатира устаревает быстрее, чем прочие комедийные пьесы.
— Это верно, сэр. Но сатирические пьесы живут, они здорово кусаются.
— А я подписался на переводы Аристида. В следующем томе — «Комедия ошибок».
— Фарс. Еще хуже. Вот уж дрянь так дрянь.
— Но если учесть события последних дней, фарс не так далек от жизни.
— И я так думаю, сэр. Если мое мнение что-то для вас значит.
— Отложим литературные споры на потом, пожалуй. Сейчас мне бы под душ да поспать.
— Ну тогда я пойду, сэр, — сказал Дольфусс.
— А тележку можете захватить, Дольфусс? Просто оставьте ее где-нибудь, и все.
— Как скажете, сэр. — Но Дольфусс вдруг растерялся и, сдвинув брови, посмотрел на лежащее на ладони «Крылышко». — Мистер Майджстраль, а вам кажется, что «Крылышко» стоило всего этого? Всех жизней, что отданы за него?
Майджстраль довольно улыбнулся:
— Моей жизни отдавать, во всяком случае, не пришлось.
Дольфусс улыбнулся:
— Угу.
Он положил ожерелье на бюро и направился к двери.
— Доброй ночи, сэр.
— И вам.
— Ваш покорный слуга.
Дольфусс выкатил из номера тележку. Майджстраль дал команду комнатному освещению убавить яркость, а туалетной комнате приготовить ванну. Из ванной послышался плеск наливаемой воды.
Майджстраль посмотрел на висевший на стуле костюм Грэта Дальтона и улыбнулся. Даже братьям Дальтонам ни разу не удавалось столько награбить, сколько ему.
Как Дрекслер, как Фу Джордж, как оператор загадочной информационной сферы, он был крайне доволен собой.
А где-то в ночи, никем не видимое, происходило чудо. Обернутые в темную ткань, лежащие в уголке комнаты, два странных предмета преображались. По их поверхности пробегал холодный огонь: вспыхивал красным, фиолетовым, электрически-зеленым светом… они мерцали, переливались, они были прекрасны.
Бесшумные. Невидимые. Совершенно неожиданные.
9
— Мисс Асперсон? Киоко? — Грегор барабанил в дверь номера. Ответа не было. «Наверное, спит крепко», — подумал он, сунул руку в карман, вытащил проволочку-отмычку, открыл замок и вошел в номер. — Киоко?
В номере было пусто. Шесть сиротливых информационных сфер кружили над кроватью, словно спутники, лишенные планеты. Видеомагнитофон работал.
Он снова и снова повторял все известные подробности биографии мистера Сана — начальника службы безопасности станции Сильверсайд. Несколько минут Грегор смотрел на экран и, не узнав ничего интересного для себя, покинул номер. Наверное, Киоко подготовилась к интервью. «Бедолага Сан», — подумал Грегор и ухмыльнулся.
Жаль, что его сердце похитила такая ранняя пташка.
Секс и смерть, увы, печально объединены в сознании хозалихов. С колыбели каждый ребенок в Империи воспитывается на рассказах об опозоренной мадам Фоун и впечатляющем самоубийстве ее любовника, барона Хейла, чьи внутренние органы, согласно его завещанию, хранились замурованными в памятник — в назидание молодежи.
Любопытствующие антропологи доказали, что сексуальное влечение у хозалихов выражено почти так же сильно, как у людей, однако адюльтер среди них — явление крайне редкое, и, хотя многие хозалихи вступают в брак поздно, им удается хранить воздержание в холостяцкий период жизни. Случайные и внебрачные связи, когда они все-таки имеют место, зачастую сопровождаются физическими и моральными страданиями, которые, по мнению Юлия Безумного (человека остроумного и задиристого), почти так же смешны, как и сам акт соития. После того как бедняга Юлий отпустил эту шутку, его изгнал из Города Семи Сверкающих Колец император, который, испытывая по поводу адюльтера чувства весьма болезненные и противоречивые, всю свою жизнь страдал от напрасной и целомудренной любви к жене одного из своих министров. (Известно, что хозалихские императоры редко одобряют шутки, которые, как им кажется, задевают их лично.)
Отношение людей к сексу и соответствующее этому отношению поведение во все времена вызывали у хозалихов негодование (и восторг) и, увы, сказались на том, как они стали воспринимать человечество в целом, а именно, считать всех людей фривольными и развратными. Если люди не могут всерьез относиться к сексу — так рассуждают хозалихи, — то к чему же они могут относиться серьезно?
Однако факт остается фактом: человек, уличенный в адюльтере, крайне редко испытывает по этому поводу искреннее раскаяние. А для хозалиха, обнаруженного в чужой постели, нет другого выхода, как написать покаянную предсмертную записку (которая впоследствии будет обнародована) и, перед тем как застрелиться, громко пожелать долгой жизни и благоденствия императору. Большой популярностью пользуются также такие проявления раскаяния, как уход в монастырь, передача накопленного за жизнь состояния на нужды благотворительности и добровольное поступление на императорскую военную службу. Главное, чтобы покаяние было всеми замечено. Такая роскошь, как потаенные личные муки, считается непозволительной.
Человеческая Диадема самим своим существованием бросает дерзкий вызов хозалиху-обывателю. Ведь любовные похождения членов этой организации становятся известны миллиардам. И то, что среди этих миллиардов немало хозалихов, не осуждающих, а, наоборот, восторгающихся тем, что вытворяют звезды, несомненно, яркий пример проявления противоречивости как хозалихской, так и человеческой натуры.
Влюбленный хозалих — чаще всего хозалих страдающий, мучимый угрызениями совести. За одним его плечом стоит зловещий Высший Этикет, за другим — старуха с косой. И это справедливо, если противопоставить этим мукам чистой души безнравственное поведение Майджстраля, который не только предавался страсти с чужой женой, но и не собирался после этого раскаиваться в содеянном. Случись ему быть застигнутым на месте преступления, он бы не покончил с собой немедленно, а по возможности вообще попытался избежать смерти (ну по меньшей мере вынудил бы Котани взять это на себя). Мало того, вот вам ярчайшее свидетельство порочности его натуры — он ухитрился совершенно бессовестно уснуть крепким сном, когда вернулся к себе. Ну хотя бы поворочался с боку на бок для приличия!
Что же тут удивляться, что человечество оказалось неуправляемым. Удивляет другое: как люди сами с собой управляются!
Робот «Цигнус» вылетел в холл чересчур резво — ему дали такого пинка, что он чуть не перевернулся.
— Где она? — рявкнула Жемчужница голосом, в котором смешались гнев и нежелание верить в случившееся.
Подушки и постельное белье летели в разные стороны, ударялись о стену. Эдверт, сердце которой часто-часто билось, вышла из гардеробной и не без усилия успокаивающе улыбнулась подруге:
— Может быть, ты ее в другой комнате оставила?
— Я прекрасно помню, где я ее оставила, — буркнула Жемчужница почти угрожающе. Перл прохромала по комнате (от удара, которым она вышвырнула робота, нога заболела еще сильнее), выхватила саблю из ножен и, злобно размахивая ею, сказала: — Не могу поверить, что Фу Джордж или Майджстраль снова стащили ее (взмах). Это было бы уже… (взмах)… слишком.
— Может быть, на этот раз это сделал кто-то другой? Я хочу сказать не тот, кто украл ее первым. Может быть, он сделал это для того, чтобы отомстить первому вору? Кто бы ни был первым.
А фирменный знак Жемчужницы между тем лежал в одном из внутренних карманов Эдверт. Ей казалось, что она чувствует, как жемчужина прикасается к ее коже и весит намного тяжелее, чем на самом деле. От волнения Эдверт захихикала.
Перл свирепо зыркнула на нее:
— Что тут смешного?!
Эдверт снова рассмеялась:
— Да я просто подумала… Может быть, мне снова удастся одного из них нанять, чтобы вернуть ее. Ну как в прошлый раз.
Жемчужница выругалась:
— Спасибо, я это сделаю сама. — Сабля, очертив круг, срубила голову воображаемому противнику. — По-своему. — Сабля пролетела по комнате, снесла под корень ни в чем не повинный цветок, стоявший в прекрасной фарфоровой вазе, и вонзилась в стену.
— Но Перл… — (Настроение Эдверт, к ее огромной радости, с каждой минутой становилось все лучше.) — Тебе нельзя выходить из комнаты без фирменного знака. Киоко Асперсон сразу заметит, что жемчужины нет.
Жемчужница злобно взревела. Вторая сабля рассекла воздух подобно серебристой молнии. Перл сделала выпад, скривилась от боли и схватилась за бедро. Растянутая мышца напомнила о себе. Она снова швырнула саблю через всю комнату, и ее жертвой стал второй несчастный цветок. Вторая ваза закачалась, но не упала.
— Хорошо, Эдверт, — процедила сквозь зубы Жемчужница. — Ты права, мне нельзя рисковать. Иди, покажись на людях. Может быть, на тебя кто-то сам выйдет.
Сердце Эдверт радостно забилось.
— Ты получишь свою жемчужину обратно, — объявила она. — Вот и все.
Она повернулась и легко, будто танцуя, вышла из комнаты.
Ванесса-Беглянка сунула ноги в биосапожки и почувствовала, как они сами натягиваются на лодыжки, голени и поднимаются к середине бедра. Она наклонилась, разгладила руками темную кожу пруга и попросила «Цигнуса» принести ей жилет из такой же кожи.
— Джефф, — окликнула она Фу Джорджа, — как насчет завтрака? Мы еще не заказывали еду у Лебарона.
Фу Джордж вышел из ванной комнаты в халате. Вокруг его глаз белели набухшие биопластыри.
— Мне пока не хочется появляться на людях, Ванесса, — сказал он. — Пусть завтрак от Лебарона принесут сюда.
Робот принялся зашнуровывать жакет Ванессы. Она взяла мундштук — из слоновой кости, отделанный полосками кожи пруга, — и вставила в него «Серебрянку».
— Если мы собираемся грабить сокровищницу Майджстраля, — проговорила Ванесса, — нам не следует этого делать на голодный желудок.
За годы жизни с Ванессой Фу Джордж успел привыкнуть к этому царственному «мы».
— Торопиться некуда. Майджстраль рано не встанет. Сомневаюсь, что он появится раньше шестнадцати.
— Почему ты так думаешь, Джефф?
— В программе на день указано, что именно в это время он дает представление в Белой Комнате.
Огонек зажигалки замер на полпути до сигареты.
— А-а-а… — протянула Ванесса.
— Вот-вот. Его друзья не пропустят представление, так что награбленное скорее всего никто не будет охранять. Тогда-то мы и поработаем. — Фу Джордж, прищурив облепленные пластырем глаза, посмотрел на Ванессу. — Я хочу, чтобы ты пошла на представление. Можешь считать, что это твой наблюдательный пост. Не сомневаюсь, Майджстраль окружил свою сокровищницу ловушками, так что мне понадобятся и Челис, и Дрекслер.
— В шестнадцать. Значит, работать мы будем в это время?
Фу Джордж кивнул:
— Да, мы будем работать в это время.
Он, похоже, заразился этим «мы».
Дрейк Майджстраль перевернулся на другой бок и взбил кулаком подушку. Кулак уперся в шкатулку с сигнализацией, где лежало «Эльтдаунское Крылышко». Так и не проснувшись окончательно, Майджстраль улыбнулся и провалился в сон, в котором он, таинственный незнакомец в маске и черном плаще, являлся на пути братьев Дальтонов в Коффивиль и рассказывал им о сказочном драгоценном камне, который в соседнем городке только и ждал, чтобы его украли.
— Мисс Асперсон. Как вы рано встали.
— А я ранняя пташка, мисс Эдверт. У меня через несколько минут интервью. — Киоко улыбнулась. — А вы такая веселая. Прямо на крылышках летите.
— У меня секретное поручение.
— Да что вы говорите? — Информационные сферы немного переместились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Дольфусс ждал Майджстраля, распахнув дверь своего номера. Майджстраль вкатил туда тележку. Как только Дольфусс закрыл дверь, Майджстраль отключил свой голографический камуфляж, отстегнул колпак костюма-невидимки и встряхнул длинными волосами.
— Все прошло хорошо, сэр? — спросил Дольфусс.
— Да, очень хорошо.
Майджстраль поднял шестнадцатифутовый алмаз — снабженный антигравитационным аппаратом, он был невесом. На миг он нахмурился и направился к шкафу.
— Там уже полным-полно шедевров, — напомнил ему Дольфусс.
— Ладно. — Майджстраль опустил алмаз на пол. — Придется ему постоять в углу.
— Лучше бы больше не красть ничего такого громоздкого, сэр, — выразил пожелание Дольфусс.
Майджстраль снял с пальца перстень, надетый поверх перчатки, и, стаскивая костюм-невидимку, отозвался:
— Я больше вообще ничего красть не собираюсь. Мудрый грабитель, — добавил он, — всегда делает это вовремя — пока он впереди.
— Я бы сказал, у вас есть все причины радоваться. — Дольфусс взял лежавшее на крышке бюро «Эльтдаунское Крылышко». — Жаль, я не видел, как вы его добыли.
Темный камень мягко светился на его ладони.
— Но плебеев — даже тех, кто притворяется плебеем, — на светские вечеринки не приглашают. Я весь вечер древнюю пьесу смотрел. «Принц Тирский» Шаксберда. Ну и дрянь!
— Мне больше другие его вещи нравятся. — Майджстраль, прищурившись, посмотрел на актера. — Вам бы «Лир» подошел. И возраст подходящий для главной роли.
— Очень тоскливая пьеса. Я больше уважаю сатиру.
— Сатира устаревает быстрее, чем прочие комедийные пьесы.
— Это верно, сэр. Но сатирические пьесы живут, они здорово кусаются.
— А я подписался на переводы Аристида. В следующем томе — «Комедия ошибок».
— Фарс. Еще хуже. Вот уж дрянь так дрянь.
— Но если учесть события последних дней, фарс не так далек от жизни.
— И я так думаю, сэр. Если мое мнение что-то для вас значит.
— Отложим литературные споры на потом, пожалуй. Сейчас мне бы под душ да поспать.
— Ну тогда я пойду, сэр, — сказал Дольфусс.
— А тележку можете захватить, Дольфусс? Просто оставьте ее где-нибудь, и все.
— Как скажете, сэр. — Но Дольфусс вдруг растерялся и, сдвинув брови, посмотрел на лежащее на ладони «Крылышко». — Мистер Майджстраль, а вам кажется, что «Крылышко» стоило всего этого? Всех жизней, что отданы за него?
Майджстраль довольно улыбнулся:
— Моей жизни отдавать, во всяком случае, не пришлось.
Дольфусс улыбнулся:
— Угу.
Он положил ожерелье на бюро и направился к двери.
— Доброй ночи, сэр.
— И вам.
— Ваш покорный слуга.
Дольфусс выкатил из номера тележку. Майджстраль дал команду комнатному освещению убавить яркость, а туалетной комнате приготовить ванну. Из ванной послышался плеск наливаемой воды.
Майджстраль посмотрел на висевший на стуле костюм Грэта Дальтона и улыбнулся. Даже братьям Дальтонам ни разу не удавалось столько награбить, сколько ему.
Как Дрекслер, как Фу Джордж, как оператор загадочной информационной сферы, он был крайне доволен собой.
А где-то в ночи, никем не видимое, происходило чудо. Обернутые в темную ткань, лежащие в уголке комнаты, два странных предмета преображались. По их поверхности пробегал холодный огонь: вспыхивал красным, фиолетовым, электрически-зеленым светом… они мерцали, переливались, они были прекрасны.
Бесшумные. Невидимые. Совершенно неожиданные.
9
— Мисс Асперсон? Киоко? — Грегор барабанил в дверь номера. Ответа не было. «Наверное, спит крепко», — подумал он, сунул руку в карман, вытащил проволочку-отмычку, открыл замок и вошел в номер. — Киоко?
В номере было пусто. Шесть сиротливых информационных сфер кружили над кроватью, словно спутники, лишенные планеты. Видеомагнитофон работал.
Он снова и снова повторял все известные подробности биографии мистера Сана — начальника службы безопасности станции Сильверсайд. Несколько минут Грегор смотрел на экран и, не узнав ничего интересного для себя, покинул номер. Наверное, Киоко подготовилась к интервью. «Бедолага Сан», — подумал Грегор и ухмыльнулся.
Жаль, что его сердце похитила такая ранняя пташка.
Секс и смерть, увы, печально объединены в сознании хозалихов. С колыбели каждый ребенок в Империи воспитывается на рассказах об опозоренной мадам Фоун и впечатляющем самоубийстве ее любовника, барона Хейла, чьи внутренние органы, согласно его завещанию, хранились замурованными в памятник — в назидание молодежи.
Любопытствующие антропологи доказали, что сексуальное влечение у хозалихов выражено почти так же сильно, как у людей, однако адюльтер среди них — явление крайне редкое, и, хотя многие хозалихи вступают в брак поздно, им удается хранить воздержание в холостяцкий период жизни. Случайные и внебрачные связи, когда они все-таки имеют место, зачастую сопровождаются физическими и моральными страданиями, которые, по мнению Юлия Безумного (человека остроумного и задиристого), почти так же смешны, как и сам акт соития. После того как бедняга Юлий отпустил эту шутку, его изгнал из Города Семи Сверкающих Колец император, который, испытывая по поводу адюльтера чувства весьма болезненные и противоречивые, всю свою жизнь страдал от напрасной и целомудренной любви к жене одного из своих министров. (Известно, что хозалихские императоры редко одобряют шутки, которые, как им кажется, задевают их лично.)
Отношение людей к сексу и соответствующее этому отношению поведение во все времена вызывали у хозалихов негодование (и восторг) и, увы, сказались на том, как они стали воспринимать человечество в целом, а именно, считать всех людей фривольными и развратными. Если люди не могут всерьез относиться к сексу — так рассуждают хозалихи, — то к чему же они могут относиться серьезно?
Однако факт остается фактом: человек, уличенный в адюльтере, крайне редко испытывает по этому поводу искреннее раскаяние. А для хозалиха, обнаруженного в чужой постели, нет другого выхода, как написать покаянную предсмертную записку (которая впоследствии будет обнародована) и, перед тем как застрелиться, громко пожелать долгой жизни и благоденствия императору. Большой популярностью пользуются также такие проявления раскаяния, как уход в монастырь, передача накопленного за жизнь состояния на нужды благотворительности и добровольное поступление на императорскую военную службу. Главное, чтобы покаяние было всеми замечено. Такая роскошь, как потаенные личные муки, считается непозволительной.
Человеческая Диадема самим своим существованием бросает дерзкий вызов хозалиху-обывателю. Ведь любовные похождения членов этой организации становятся известны миллиардам. И то, что среди этих миллиардов немало хозалихов, не осуждающих, а, наоборот, восторгающихся тем, что вытворяют звезды, несомненно, яркий пример проявления противоречивости как хозалихской, так и человеческой натуры.
Влюбленный хозалих — чаще всего хозалих страдающий, мучимый угрызениями совести. За одним его плечом стоит зловещий Высший Этикет, за другим — старуха с косой. И это справедливо, если противопоставить этим мукам чистой души безнравственное поведение Майджстраля, который не только предавался страсти с чужой женой, но и не собирался после этого раскаиваться в содеянном. Случись ему быть застигнутым на месте преступления, он бы не покончил с собой немедленно, а по возможности вообще попытался избежать смерти (ну по меньшей мере вынудил бы Котани взять это на себя). Мало того, вот вам ярчайшее свидетельство порочности его натуры — он ухитрился совершенно бессовестно уснуть крепким сном, когда вернулся к себе. Ну хотя бы поворочался с боку на бок для приличия!
Что же тут удивляться, что человечество оказалось неуправляемым. Удивляет другое: как люди сами с собой управляются!
Робот «Цигнус» вылетел в холл чересчур резво — ему дали такого пинка, что он чуть не перевернулся.
— Где она? — рявкнула Жемчужница голосом, в котором смешались гнев и нежелание верить в случившееся.
Подушки и постельное белье летели в разные стороны, ударялись о стену. Эдверт, сердце которой часто-часто билось, вышла из гардеробной и не без усилия успокаивающе улыбнулась подруге:
— Может быть, ты ее в другой комнате оставила?
— Я прекрасно помню, где я ее оставила, — буркнула Жемчужница почти угрожающе. Перл прохромала по комнате (от удара, которым она вышвырнула робота, нога заболела еще сильнее), выхватила саблю из ножен и, злобно размахивая ею, сказала: — Не могу поверить, что Фу Джордж или Майджстраль снова стащили ее (взмах). Это было бы уже… (взмах)… слишком.
— Может быть, на этот раз это сделал кто-то другой? Я хочу сказать не тот, кто украл ее первым. Может быть, он сделал это для того, чтобы отомстить первому вору? Кто бы ни был первым.
А фирменный знак Жемчужницы между тем лежал в одном из внутренних карманов Эдверт. Ей казалось, что она чувствует, как жемчужина прикасается к ее коже и весит намного тяжелее, чем на самом деле. От волнения Эдверт захихикала.
Перл свирепо зыркнула на нее:
— Что тут смешного?!
Эдверт снова рассмеялась:
— Да я просто подумала… Может быть, мне снова удастся одного из них нанять, чтобы вернуть ее. Ну как в прошлый раз.
Жемчужница выругалась:
— Спасибо, я это сделаю сама. — Сабля, очертив круг, срубила голову воображаемому противнику. — По-своему. — Сабля пролетела по комнате, снесла под корень ни в чем не повинный цветок, стоявший в прекрасной фарфоровой вазе, и вонзилась в стену.
— Но Перл… — (Настроение Эдверт, к ее огромной радости, с каждой минутой становилось все лучше.) — Тебе нельзя выходить из комнаты без фирменного знака. Киоко Асперсон сразу заметит, что жемчужины нет.
Жемчужница злобно взревела. Вторая сабля рассекла воздух подобно серебристой молнии. Перл сделала выпад, скривилась от боли и схватилась за бедро. Растянутая мышца напомнила о себе. Она снова швырнула саблю через всю комнату, и ее жертвой стал второй несчастный цветок. Вторая ваза закачалась, но не упала.
— Хорошо, Эдверт, — процедила сквозь зубы Жемчужница. — Ты права, мне нельзя рисковать. Иди, покажись на людях. Может быть, на тебя кто-то сам выйдет.
Сердце Эдверт радостно забилось.
— Ты получишь свою жемчужину обратно, — объявила она. — Вот и все.
Она повернулась и легко, будто танцуя, вышла из комнаты.
Ванесса-Беглянка сунула ноги в биосапожки и почувствовала, как они сами натягиваются на лодыжки, голени и поднимаются к середине бедра. Она наклонилась, разгладила руками темную кожу пруга и попросила «Цигнуса» принести ей жилет из такой же кожи.
— Джефф, — окликнула она Фу Джорджа, — как насчет завтрака? Мы еще не заказывали еду у Лебарона.
Фу Джордж вышел из ванной комнаты в халате. Вокруг его глаз белели набухшие биопластыри.
— Мне пока не хочется появляться на людях, Ванесса, — сказал он. — Пусть завтрак от Лебарона принесут сюда.
Робот принялся зашнуровывать жакет Ванессы. Она взяла мундштук — из слоновой кости, отделанный полосками кожи пруга, — и вставила в него «Серебрянку».
— Если мы собираемся грабить сокровищницу Майджстраля, — проговорила Ванесса, — нам не следует этого делать на голодный желудок.
За годы жизни с Ванессой Фу Джордж успел привыкнуть к этому царственному «мы».
— Торопиться некуда. Майджстраль рано не встанет. Сомневаюсь, что он появится раньше шестнадцати.
— Почему ты так думаешь, Джефф?
— В программе на день указано, что именно в это время он дает представление в Белой Комнате.
Огонек зажигалки замер на полпути до сигареты.
— А-а-а… — протянула Ванесса.
— Вот-вот. Его друзья не пропустят представление, так что награбленное скорее всего никто не будет охранять. Тогда-то мы и поработаем. — Фу Джордж, прищурив облепленные пластырем глаза, посмотрел на Ванессу. — Я хочу, чтобы ты пошла на представление. Можешь считать, что это твой наблюдательный пост. Не сомневаюсь, Майджстраль окружил свою сокровищницу ловушками, так что мне понадобятся и Челис, и Дрекслер.
— В шестнадцать. Значит, работать мы будем в это время?
Фу Джордж кивнул:
— Да, мы будем работать в это время.
Он, похоже, заразился этим «мы».
Дрейк Майджстраль перевернулся на другой бок и взбил кулаком подушку. Кулак уперся в шкатулку с сигнализацией, где лежало «Эльтдаунское Крылышко». Так и не проснувшись окончательно, Майджстраль улыбнулся и провалился в сон, в котором он, таинственный незнакомец в маске и черном плаще, являлся на пути братьев Дальтонов в Коффивиль и рассказывал им о сказочном драгоценном камне, который в соседнем городке только и ждал, чтобы его украли.
— Мисс Асперсон. Как вы рано встали.
— А я ранняя пташка, мисс Эдверт. У меня через несколько минут интервью. — Киоко улыбнулась. — А вы такая веселая. Прямо на крылышках летите.
— У меня секретное поручение.
— Да что вы говорите? — Информационные сферы немного переместились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39