Мне пишут: вы кого нам присылаете — бойцов или экспертов по правам человека? И мне нечего ответить! Они требуют, чтобы я возместил им стоимость склада и двух джипов, уничтоженных вашей девчонкой! И они еще не знают, что вы отпустили ее нарочно!
Гнат молчал.
Господин Вэйдер взял себя в руки. И вновь взял в руки стакан. Пригубил.
— Конечно, все у нас будет по закону, и поэтому еще неделю вы считаетесь моим мальчиком, — сказал он. Разговор отчего-то явно доставлял ему удовольствие, Гнат даже удивился слегка. Между ними, казалось Гнату прежде, за последние три года возникло некое подобие приятельских отношений. И вот вдруг выясняется, что господин Вэйдер все это время таил и лелеял некую жабу в душе, лишь придерживал ее, поскольку дело требовало, — а вот теперь с наслаждением дал ей волю. — Официальное уведомление вручит вам Дроед при выходе. У вас семь оплаченных дней чтобы найти новую работу. На протяжении недели у вас сохраняются все наши документы, все привилегии… но потом — не взыщите.
— Не взыщу, — чуть хрипло сказал Гнат.
— И о реальной оплате, несомненно, речи быть не может. Мои адвокаты, конечно, постараются, насколько возможно, уменьшить сумму штрафных выплат… докажут, что и джипы были старые, и на складе пусто… Но все равно — уж ваше-то жалованье, Гнат, уйдет на покрытие этих издержек полностью и с лихвой.
— Понятно, — бесстрастно сказал Гнат.
— Долго считалось, — неостановимо разглагольствовал господин Вэйдер, — что русские по крайней мере как солдаты хороши. Туповаты, но исполнительны, храбры и неприхотливы. Однако, я смотрю, это оказалось очередным мифом. Очередной русской идеей. Может, в прошлом, когда они защищали любимую Родину, все так и было — за давностью лет не видел, не знаю. Но, видимо, когда Родина перестала быть любимой… да когда ее вовсе не стало… Словом, как контрактники русские не стоят ни черта. Гроша ломаного, как у вас говорят. Так что вы свободны, Гнат.
— Я имею честь быть украинцем, господин Вэйдер, — напомнил Гнат. Он изо всех сил старался сдерживаться, но голос его заскрежетал. Он был уверен, что господину Вэйдеру прекрасно сей факт известен, и вербовщик лишь старается уколоть его побольнее.
— Ну, это ваша личная проблема, — широко улыбнулся господин Вэйдер и сделал очередной глоток из своего стакана.
— Да пошел ты……… на……… — довольно пространно и очень изобретательно ответил Гнат, а затем безо всякой торопливости вышел из кабинета бывшего начальника.
Обиднее всего, думал он, спускаясь по лестнице с врученными ему Дроедом бумагами, что даже посылать этих козлов на члены не столь отдаленные приходится по-русски. Кем бы ни был господин Вэйдер, к какой бы нации ни принадлежал — по-украински он вряд ли бы понял.
— Как это — нету денег? — спросила она, и руки ее, баюкавшие принесенный Гнатом царственный букет, судорожно вздрогнули — словно захотели было выкинуть никчемный веник, но в последнее мгновение сдержались.
— Ну нет, — повторил Гнат виновато. — Так получилось.
Она была на восемнадцать лет моложе Гната. Сама она Украины и в глаза не видела, гордо считала себя коренной петербурженкой. Родители ее, еще не знавшие друг друга в ту давнюю пору, каждый своим путем и своей судьбой покинули нэньку, чтобы повстречаться в чужой стране, в тогдашнем Ленинграде. Назвали доньку совсем уж по-общечеловечески: Эльвирой, и на мове дивчина не розмовляла вовсе, да и не стремилась; но кровь не обманешь — по-русски она говорила с той южной мягкостью и напевностью, от которой у Гната сладко щемило сердце.
Она владела Гнатом полностью и безраздельно.
— Нет, погоди, Гнат! Как это — получилось? Я жду тебя, сохну… вся в долги залезла… Нету денег! Надо же — нету денег! Ты что ж, там не работал совсем?
— Работал, — примирительно прогудел Гнат.
— А почему же нету денег?!
— Так получилось…
Не рассказывать же ей.
— Меня удивляет твое спокойствие! Интересно, а зачем ты вообще там околачивался полгода? Из любви к острым ощущениям?
— Ну, не волнуйся так, Эленька, сэрдэнько мое… Уладим. Честное слово, уладим. Ну, ушел я от Вэйдера, так не сошелся ж на Вэйдере свет клином, не один он вербовщик в вашем Петербурге… Отдохну вечерок — и пойду с утра по офисам. Найду другого хозяина, получу аванс… отдашь ты свои долги! Ты уж лучше похвастайся мне, покажи, что купила…
— Нет, Гнат, я гляжу, я тебя вконец избаловала. Ты даже не понимаешь, как меня подвел. Будь ты не таким эгоистом, ты начал бы с поисков работы и с аванса. Начал бы, понимаешь? А ты? Приходишь пустой, как бомж, и заявляешь, что тебе надо отдохнуть вечерок! Нашел дом отдыха! Вот будут деньги — будет и вечерок. А пока не появятся деньги…
И тут Гнат не выдержал. Словно из какой-то ракеты его нежданным толчком в спину выпихнули в космическую пустоту — кровь от перемены давления закипела в единый миг, и в красной жгучей пене утонули мозги вместе со всеми мыслями и нежными чувствами.
— Деньги, деньги! — заорал Гнат, остервенело передразнивая ее «г». — Хохлушка чертова!
И жахнул дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка, а на посудных полках надолго затянул свою заунывную песнь хрусталь.
Водку Гнат выбирал с большим тщанием.
В ближайшем к дому Эльвиры винном бутике он толкался более четверти часа, чуть ли не обнюхивая фигурные бутылки, прозрачные и матовые, худосочно-вытянутые, что твои доктора богословия, и пузатые, ровно польские магнаты в летах… Ушел. Спустился в соседний, тот, что напротив. И там остановился наконец на фугасе «Царевича Дмитрия», формой он Гнату особенно по сердцу пришелся — хоть противотанковую пушку им заряжай. И этикетка под настроение: молодой, интеллигентный и грустный правитель Московии, первым из всех тщетно (как и все последуюшие) возжелавший реформировать ее в цивилизованное европейское государство, обнимал хрупкую красотку Марину Мнишек с младенцем на руках — а сзади на них наваливалась, обещая вот-вот захлестнуть, мрачная чугунная стена с загнутым, точно у девятого вала, пенным гребнем; символизировала она бессмысленный и беспощадный русский бунт, спровоцированный Мининым и Пожарским. Точь-в-точь стометровый скульптурный комплекс, который пару лет назад Церетели в Москве на Берсеневской набережной нагрохал; душевная была этикетка.
Гнат очень хотел ребенка от Эли. Сколько можно мотаться-блукаться… Гнат мечтал о семье.
До сегодняшнего дня.
С Саней Голощаповым они еще по Советской Армии знакомы были, смолоду. И хотя общались нечасто, поскольку работы у обоих хватало выше горла, — не существовало для Гната человека ближе в Питере.
Особенно с сегодняшнего дня.
Служил Саня в какой-то смутной конторе — районном отделении наблюдательного отдела Международного фонда содействия развитию славянской письменности имени генерала Калугина. Он о работе не распространялся — как, впрочем, и сам Гнат. Ну, сообщил он другу в свое время, что служит в Общественном центре споспешествования, — и что? Стало быть, споспешествует кому-то. Так и Гнат себе отложил: раз наблюдательный отдел — стало быть, наблюдает за кем-то или чем-то Саня Голощапов, и никак иначе. А за чем и за кем — какое до того Гнату дело? Наверное, за теми, кто развитие славянской письменности тормозит…
Не очень, правда, понятно, куда ее еще развивать, — но опять-таки не Гнатово то дело.
Саня был на работе. Гнат позвонил ему с мобайла на мобайл, стоя с фугасом под мышкой напротив метро «Проспект Меньшевиков», — и в первый момент то, что друг занят, ровно киянкой его отоварило. Но друг на то и друг; по голосу понял, как Гнату хреново. И сам же предложил: ну и что, что я на работе? Сижу, дежурю в офисе… Приходи, прям здесь полянку раскинем.
Все понял друг Саня.
И окончательно Гнат растаял, когда, сорока минутами позже войдя в довольно-таки закрытый офис Голощапова (хорошо, что Саня встретил у входа, — проникнуть внутрь можно было лишь в три приема, через три тамбура, и сканеров в них гнездилось явно побольше, чем даже у Вэйдера перед входом), Гнат увидел четким строем марширующую по широкому рабочему столу шеренгу бутылок пива — да не простого, не здешнего. Где Саня взял их в этом городе за то малое время, покуда Гнат тащился в подземке, — лучше не спрашивать; друг дарит радость так, как если бы она ему ничего не стоила, как если бы прямо из кармана он вынул шесть бутылей родной и уж, честно сказать, полузабытой «Оболони».
— Ну ты даешь, — только и вымолвил Гнат, озирая уже почти раскинутую полянку: колбаса вареная и колбаса копченая на газетке, открытая баночка рыбных консервов… Оазис юности.
Но вот одноразовые пластмассовые стаканчики, замершие в повышенной боевой готовности с разинутыми ртами, — ровно шахты с баллистическими уже открылись, и вот-вот запуск по целям… Не придумали еще таких стаканчиков, когда Соляк с Голощаповым служили в одной и той же, причем — не наемной, армии. Либо из гранёнычей пили тогда, либо из горла…
Гнат разлил. Саня тем часом открыл пиво на запивку.
— Серьезные планы у тебя, — сказал Гнат, обведя взглядом пивной строй.
— У меня? — поднял брови Саня. — У меня планы исключительно производственные. Я так понял, что оттяг тебе нужен. — И, подчеркнув голосом слово «тебе», Саня двинул к Гнату по столу стакан.
— Министерство охороны здоровея попэрэджуе: надмирнэ вжывання алкоголю шкодыть вашому здороввю. — Назидательно выставив крепкий и узловатый, как корень, указательный палец, Гнат подмигнул, а затем взялся за стакан.
— Прекрати свои антирусские выходки и пей! — ответил Саня.
Слово за слово, глоток за глоток — пошел разговор на любимую тему, изредка прерываемый то звонками по телефону (их Голощапов резко обрывал — не до вас, мол), то позвякиванием факса. Как так получалось, что, о чем бы ни начали они беседовать, всегда уже после третьей-четвертой заносило их непременно в трясину русско-украинских отношений, — то была загадка.
Конечно, не о работе же говорить.
Тем более что говорить о ней нельзя. Верно, и Сане нельзя.
И не о бабах же…
Тем более — что мог после сегодняшнего о них сказать Гнат? Одни матюки…
— Для вас, для русских, негр — это негр, грузин — это грузин, даже татарин какой-нибудь — это именно татарин. А вот украинец для русских — это всего лишь тот же русский, только с какой-то нелепой придурью. Русский, который не хочет быть русским, а вздумал именоваться как-то иначе! Потому вы с нашей независимостью и не можете смириться до сих пор!
— Да какая придурь! — крякая после очередной заглоченной толики «Царевича», возмущался Саня. — Будь ты хоть сто раз нерусский и независимый, ради бога — только врагом не будь!
— А у вас спокон веку: кто перед вами не стелется — тот уже и враг, — гнул свою линию Гнат. — Так что вам теперь все враги…
Спорщик менее опытный начал бы отмазываться: да я не враг, да при чем тут враг… И безнадежно проиграл бы — потому что позволил бы разговору пойти о том, что правильно и что неправильно делает Украина; а поскольку она, по мнению самого же Гната, после единственно правильного своего действия, то есть выхода из Союза, делала неправильно решительно все, Саня разделал бы на этом поле Гната вчистую. Россия ж тоже делала неправильно все — и Саня это тоже вполне признавал, — поэтому говорить надо было исключительно о России. Главное — не дать сбить себя с России и перевести разговор на Украину.
— Это почему это у нас все враги?
— А потому. У кого нет целей — у того не может быть друзей.
— Ой, Гнат, ты лучше выпей.
— И выпью. И ты выпей.
— Да я-то как раз выпью…
— И я выпью. А вот ты — выпей! Ага! Пьешь! Ответить нечего!
— Да как это нечего? Как это мне нечего? Это тебе нечего, повторяешь баланду десятилетней давности! Да мы этого от вас еще в ельцинские времена наслушались! В кравчуковские! Идти с Россией вместе, мол, нельзя, потому что она никуда не идет…
— А то не так?
— А вспомни: стоило ей куда-то хоть попробовать пойти — сразу вой: имперские амбиции!
— А кто ж вам виноват, что вы только в эту сторону ходить умеете?
— Да для вас любая попытка России защитить свое достоинство и свою территорию — была имперская амбиция!
— Свою? Ваша территория — Владимир да Тула! Кто на нее нападал? От кого вы ее защищали? Вам свои колонии отдавать не хотелось!
— А, ну конечно! А Крымщина, Харьковщина да Львовщина — это, разумеется, исконно украинские земли?
— Да уж не русские!
Так они могли до бесконечности, пока в бутылке не кончалось.
Странно, думал Гнат. Вот спорим, горячимся, кулаками по столу стучим, прямо-таки защищаем друг от друга свои страны, как от агрессоров — будто они еще есть: Украина, Россия… И будто сами-то мы им служим, им, а не… один наемником уж скоро семь лет — это я, и нанимает меня не Украина, и не Россия даже, а невесть кто. Вэйдер какой-то нанимает! И за кого я под пулями скачу и ребят своих подставляю? За дензнаки, а не за Украину; и даже не за Россию… А Саня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Гнат молчал.
Господин Вэйдер взял себя в руки. И вновь взял в руки стакан. Пригубил.
— Конечно, все у нас будет по закону, и поэтому еще неделю вы считаетесь моим мальчиком, — сказал он. Разговор отчего-то явно доставлял ему удовольствие, Гнат даже удивился слегка. Между ними, казалось Гнату прежде, за последние три года возникло некое подобие приятельских отношений. И вот вдруг выясняется, что господин Вэйдер все это время таил и лелеял некую жабу в душе, лишь придерживал ее, поскольку дело требовало, — а вот теперь с наслаждением дал ей волю. — Официальное уведомление вручит вам Дроед при выходе. У вас семь оплаченных дней чтобы найти новую работу. На протяжении недели у вас сохраняются все наши документы, все привилегии… но потом — не взыщите.
— Не взыщу, — чуть хрипло сказал Гнат.
— И о реальной оплате, несомненно, речи быть не может. Мои адвокаты, конечно, постараются, насколько возможно, уменьшить сумму штрафных выплат… докажут, что и джипы были старые, и на складе пусто… Но все равно — уж ваше-то жалованье, Гнат, уйдет на покрытие этих издержек полностью и с лихвой.
— Понятно, — бесстрастно сказал Гнат.
— Долго считалось, — неостановимо разглагольствовал господин Вэйдер, — что русские по крайней мере как солдаты хороши. Туповаты, но исполнительны, храбры и неприхотливы. Однако, я смотрю, это оказалось очередным мифом. Очередной русской идеей. Может, в прошлом, когда они защищали любимую Родину, все так и было — за давностью лет не видел, не знаю. Но, видимо, когда Родина перестала быть любимой… да когда ее вовсе не стало… Словом, как контрактники русские не стоят ни черта. Гроша ломаного, как у вас говорят. Так что вы свободны, Гнат.
— Я имею честь быть украинцем, господин Вэйдер, — напомнил Гнат. Он изо всех сил старался сдерживаться, но голос его заскрежетал. Он был уверен, что господину Вэйдеру прекрасно сей факт известен, и вербовщик лишь старается уколоть его побольнее.
— Ну, это ваша личная проблема, — широко улыбнулся господин Вэйдер и сделал очередной глоток из своего стакана.
— Да пошел ты……… на……… — довольно пространно и очень изобретательно ответил Гнат, а затем безо всякой торопливости вышел из кабинета бывшего начальника.
Обиднее всего, думал он, спускаясь по лестнице с врученными ему Дроедом бумагами, что даже посылать этих козлов на члены не столь отдаленные приходится по-русски. Кем бы ни был господин Вэйдер, к какой бы нации ни принадлежал — по-украински он вряд ли бы понял.
— Как это — нету денег? — спросила она, и руки ее, баюкавшие принесенный Гнатом царственный букет, судорожно вздрогнули — словно захотели было выкинуть никчемный веник, но в последнее мгновение сдержались.
— Ну нет, — повторил Гнат виновато. — Так получилось.
Она была на восемнадцать лет моложе Гната. Сама она Украины и в глаза не видела, гордо считала себя коренной петербурженкой. Родители ее, еще не знавшие друг друга в ту давнюю пору, каждый своим путем и своей судьбой покинули нэньку, чтобы повстречаться в чужой стране, в тогдашнем Ленинграде. Назвали доньку совсем уж по-общечеловечески: Эльвирой, и на мове дивчина не розмовляла вовсе, да и не стремилась; но кровь не обманешь — по-русски она говорила с той южной мягкостью и напевностью, от которой у Гната сладко щемило сердце.
Она владела Гнатом полностью и безраздельно.
— Нет, погоди, Гнат! Как это — получилось? Я жду тебя, сохну… вся в долги залезла… Нету денег! Надо же — нету денег! Ты что ж, там не работал совсем?
— Работал, — примирительно прогудел Гнат.
— А почему же нету денег?!
— Так получилось…
Не рассказывать же ей.
— Меня удивляет твое спокойствие! Интересно, а зачем ты вообще там околачивался полгода? Из любви к острым ощущениям?
— Ну, не волнуйся так, Эленька, сэрдэнько мое… Уладим. Честное слово, уладим. Ну, ушел я от Вэйдера, так не сошелся ж на Вэйдере свет клином, не один он вербовщик в вашем Петербурге… Отдохну вечерок — и пойду с утра по офисам. Найду другого хозяина, получу аванс… отдашь ты свои долги! Ты уж лучше похвастайся мне, покажи, что купила…
— Нет, Гнат, я гляжу, я тебя вконец избаловала. Ты даже не понимаешь, как меня подвел. Будь ты не таким эгоистом, ты начал бы с поисков работы и с аванса. Начал бы, понимаешь? А ты? Приходишь пустой, как бомж, и заявляешь, что тебе надо отдохнуть вечерок! Нашел дом отдыха! Вот будут деньги — будет и вечерок. А пока не появятся деньги…
И тут Гнат не выдержал. Словно из какой-то ракеты его нежданным толчком в спину выпихнули в космическую пустоту — кровь от перемены давления закипела в единый миг, и в красной жгучей пене утонули мозги вместе со всеми мыслями и нежными чувствами.
— Деньги, деньги! — заорал Гнат, остервенело передразнивая ее «г». — Хохлушка чертова!
И жахнул дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка, а на посудных полках надолго затянул свою заунывную песнь хрусталь.
Водку Гнат выбирал с большим тщанием.
В ближайшем к дому Эльвиры винном бутике он толкался более четверти часа, чуть ли не обнюхивая фигурные бутылки, прозрачные и матовые, худосочно-вытянутые, что твои доктора богословия, и пузатые, ровно польские магнаты в летах… Ушел. Спустился в соседний, тот, что напротив. И там остановился наконец на фугасе «Царевича Дмитрия», формой он Гнату особенно по сердцу пришелся — хоть противотанковую пушку им заряжай. И этикетка под настроение: молодой, интеллигентный и грустный правитель Московии, первым из всех тщетно (как и все последуюшие) возжелавший реформировать ее в цивилизованное европейское государство, обнимал хрупкую красотку Марину Мнишек с младенцем на руках — а сзади на них наваливалась, обещая вот-вот захлестнуть, мрачная чугунная стена с загнутым, точно у девятого вала, пенным гребнем; символизировала она бессмысленный и беспощадный русский бунт, спровоцированный Мининым и Пожарским. Точь-в-точь стометровый скульптурный комплекс, который пару лет назад Церетели в Москве на Берсеневской набережной нагрохал; душевная была этикетка.
Гнат очень хотел ребенка от Эли. Сколько можно мотаться-блукаться… Гнат мечтал о семье.
До сегодняшнего дня.
С Саней Голощаповым они еще по Советской Армии знакомы были, смолоду. И хотя общались нечасто, поскольку работы у обоих хватало выше горла, — не существовало для Гната человека ближе в Питере.
Особенно с сегодняшнего дня.
Служил Саня в какой-то смутной конторе — районном отделении наблюдательного отдела Международного фонда содействия развитию славянской письменности имени генерала Калугина. Он о работе не распространялся — как, впрочем, и сам Гнат. Ну, сообщил он другу в свое время, что служит в Общественном центре споспешествования, — и что? Стало быть, споспешествует кому-то. Так и Гнат себе отложил: раз наблюдательный отдел — стало быть, наблюдает за кем-то или чем-то Саня Голощапов, и никак иначе. А за чем и за кем — какое до того Гнату дело? Наверное, за теми, кто развитие славянской письменности тормозит…
Не очень, правда, понятно, куда ее еще развивать, — но опять-таки не Гнатово то дело.
Саня был на работе. Гнат позвонил ему с мобайла на мобайл, стоя с фугасом под мышкой напротив метро «Проспект Меньшевиков», — и в первый момент то, что друг занят, ровно киянкой его отоварило. Но друг на то и друг; по голосу понял, как Гнату хреново. И сам же предложил: ну и что, что я на работе? Сижу, дежурю в офисе… Приходи, прям здесь полянку раскинем.
Все понял друг Саня.
И окончательно Гнат растаял, когда, сорока минутами позже войдя в довольно-таки закрытый офис Голощапова (хорошо, что Саня встретил у входа, — проникнуть внутрь можно было лишь в три приема, через три тамбура, и сканеров в них гнездилось явно побольше, чем даже у Вэйдера перед входом), Гнат увидел четким строем марширующую по широкому рабочему столу шеренгу бутылок пива — да не простого, не здешнего. Где Саня взял их в этом городе за то малое время, покуда Гнат тащился в подземке, — лучше не спрашивать; друг дарит радость так, как если бы она ему ничего не стоила, как если бы прямо из кармана он вынул шесть бутылей родной и уж, честно сказать, полузабытой «Оболони».
— Ну ты даешь, — только и вымолвил Гнат, озирая уже почти раскинутую полянку: колбаса вареная и колбаса копченая на газетке, открытая баночка рыбных консервов… Оазис юности.
Но вот одноразовые пластмассовые стаканчики, замершие в повышенной боевой готовности с разинутыми ртами, — ровно шахты с баллистическими уже открылись, и вот-вот запуск по целям… Не придумали еще таких стаканчиков, когда Соляк с Голощаповым служили в одной и той же, причем — не наемной, армии. Либо из гранёнычей пили тогда, либо из горла…
Гнат разлил. Саня тем часом открыл пиво на запивку.
— Серьезные планы у тебя, — сказал Гнат, обведя взглядом пивной строй.
— У меня? — поднял брови Саня. — У меня планы исключительно производственные. Я так понял, что оттяг тебе нужен. — И, подчеркнув голосом слово «тебе», Саня двинул к Гнату по столу стакан.
— Министерство охороны здоровея попэрэджуе: надмирнэ вжывання алкоголю шкодыть вашому здороввю. — Назидательно выставив крепкий и узловатый, как корень, указательный палец, Гнат подмигнул, а затем взялся за стакан.
— Прекрати свои антирусские выходки и пей! — ответил Саня.
Слово за слово, глоток за глоток — пошел разговор на любимую тему, изредка прерываемый то звонками по телефону (их Голощапов резко обрывал — не до вас, мол), то позвякиванием факса. Как так получалось, что, о чем бы ни начали они беседовать, всегда уже после третьей-четвертой заносило их непременно в трясину русско-украинских отношений, — то была загадка.
Конечно, не о работе же говорить.
Тем более что говорить о ней нельзя. Верно, и Сане нельзя.
И не о бабах же…
Тем более — что мог после сегодняшнего о них сказать Гнат? Одни матюки…
— Для вас, для русских, негр — это негр, грузин — это грузин, даже татарин какой-нибудь — это именно татарин. А вот украинец для русских — это всего лишь тот же русский, только с какой-то нелепой придурью. Русский, который не хочет быть русским, а вздумал именоваться как-то иначе! Потому вы с нашей независимостью и не можете смириться до сих пор!
— Да какая придурь! — крякая после очередной заглоченной толики «Царевича», возмущался Саня. — Будь ты хоть сто раз нерусский и независимый, ради бога — только врагом не будь!
— А у вас спокон веку: кто перед вами не стелется — тот уже и враг, — гнул свою линию Гнат. — Так что вам теперь все враги…
Спорщик менее опытный начал бы отмазываться: да я не враг, да при чем тут враг… И безнадежно проиграл бы — потому что позволил бы разговору пойти о том, что правильно и что неправильно делает Украина; а поскольку она, по мнению самого же Гната, после единственно правильного своего действия, то есть выхода из Союза, делала неправильно решительно все, Саня разделал бы на этом поле Гната вчистую. Россия ж тоже делала неправильно все — и Саня это тоже вполне признавал, — поэтому говорить надо было исключительно о России. Главное — не дать сбить себя с России и перевести разговор на Украину.
— Это почему это у нас все враги?
— А потому. У кого нет целей — у того не может быть друзей.
— Ой, Гнат, ты лучше выпей.
— И выпью. И ты выпей.
— Да я-то как раз выпью…
— И я выпью. А вот ты — выпей! Ага! Пьешь! Ответить нечего!
— Да как это нечего? Как это мне нечего? Это тебе нечего, повторяешь баланду десятилетней давности! Да мы этого от вас еще в ельцинские времена наслушались! В кравчуковские! Идти с Россией вместе, мол, нельзя, потому что она никуда не идет…
— А то не так?
— А вспомни: стоило ей куда-то хоть попробовать пойти — сразу вой: имперские амбиции!
— А кто ж вам виноват, что вы только в эту сторону ходить умеете?
— Да для вас любая попытка России защитить свое достоинство и свою территорию — была имперская амбиция!
— Свою? Ваша территория — Владимир да Тула! Кто на нее нападал? От кого вы ее защищали? Вам свои колонии отдавать не хотелось!
— А, ну конечно! А Крымщина, Харьковщина да Львовщина — это, разумеется, исконно украинские земли?
— Да уж не русские!
Так они могли до бесконечности, пока в бутылке не кончалось.
Странно, думал Гнат. Вот спорим, горячимся, кулаками по столу стучим, прямо-таки защищаем друг от друга свои страны, как от агрессоров — будто они еще есть: Украина, Россия… И будто сами-то мы им служим, им, а не… один наемником уж скоро семь лет — это я, и нанимает меня не Украина, и не Россия даже, а невесть кто. Вэйдер какой-то нанимает! И за кого я под пулями скачу и ребят своих подставляю? За дензнаки, а не за Украину; и даже не за Россию… А Саня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32