Хвастаться происхождением способны только полные ничтожества, которые не могут похвастаться делами. То, что волшебники всячески стараются показать простеням своё привилегированное положение, говорит только об одном — они чувствуют наше превосходство.
— Равновесница, — вмешался в разговор Лопатин, — ты соображай, что несёшь!
— Пашенька, а ты перечитай Генеральный кодекс. Кто от кого должен прятаться?
— Вовлеченцев дела простеньского мира не касаются. Мы принадлежим миру волшебному.
— И каково быть частью движимого имущества Серодворья? — поинтересовалась я. — Как у вас подразделяются орудия труда — на молчащие и говорящие или на мебель, электронику и вовлеченцев?
— Так же как и у вас, — с ненавистью ответил Павел. — Золотой треугольник, — кивнул он на мою брошь равновесницы, — не избавил тебя от метки принадлежности.
— Верно. Только я ещё не забыла, что миром правят простени, а не маги с оборотнями. Удел волшебников — на тараканий манер прятаться по щелям.
— Простени правят другим миром, — сказал Гаврилин. — Мы тот мир потеряли, и теперь живём в мире, которым правят волшебники.
— Только находится этот мир всё в том же Камнедельске, — заметила я.
— Нам это ничего не даёт, — ответил Павел.
— Ошибаешься, — уверенно сказала я. — Вам это даёт очень многое, только вы брать не хотите. Обо мне речи нет, я заурядная рабочая лошадь от лингвистики, таких на любом углу десяток. Но ты, Паша, отличный юрист, один из лучших на Урале, а может и во всей России. Без тебя Серодворье в первой же судебной разборке с другим двором или равновесным трибуналом на голую задницу усядется. Специалиста такого уровня надо на руках носить и пылинки сдувать. А Ольга Петровна и вся её свора обращаются с тобой хуже, чем с уличной шлюхой. Но ты терпишь. Или тебе всё это нравится?
— Ты тоже терпишь, — сипло проговорил Павел.
— Нет. Я на любой удар всегда даю сдачи.
— Толку-то, — буркнул Гаврилин.
— Потому что я одна. Если бы все вовлеченцы отстаивали свои честь и достоинство, ранговики считались бы с нами как с равными. Вся беда в том, что помнить о чести и достоинстве могут только те, у кого они есть.
— Это оскорбление, — дёрнулся Гаврилин.
— Это констатация факта, — ответила я. — Если вовлеченцы безропотно терпят оскорбления, то никаких чести и достоинства у них нет.
— «У них»?! — разъярился Гаврилин.
— Я сопротивляюсь.
— Бессмысленно сопротивляться тем, кто несоизмеримо главнее!
— Главнее тот, — ответила я, — без кого нельзя обойтись. Простени без волшебников обойтись могут. Волшебники без простеней — нет. Это волшебникам необходимы экономисты и сантехники, адвокаты и портные, рифмачи и повара. Исчезнут вовлеченцы — и волшебники не смогут существовать в мире простеней. А мы исчезновения чародеев даже не заметим.
— Не заметим исчезновения талисманов? — ехидно сказал Павел.
— А сколькими из них ты пользуешься? — поинтересовалась я. — И какие нельзя заменить технологией?
Лопатин и Гаврилин насупились — отвечать было нечего, талисманы нам доставались самые примитивные и легко заменяемые на технику.
— Но волшебники… — начал было Гаврилин.
Я перебила:
— …стадо высокомерных неумех, которые трусливо прячутся от простеней-незнанников и гаденько отыгрываются на простенях-вовлеченцах. Так себя вести могут только полные ничтожества.
— Вы готовы ответить за свои слова, вовлеченка Дробышева? — прозвучал у меня за спиной голос Люцина, чаротворца и директора Совета Равновесия.
Я обернулась. Весь зал смотрел на меня. Оказывается, наш спор давно слушали все присутствующие, от Люцина и большаков до подавальщиков-эльфов. Пришли даже повара с кухни, стояли в коридоре. Что отступать, что оправдываться уже поздно — теперь можно только продолжать атаку. Я встала, шагнула к Люцину.
— А вы готовы ответить за свои поступки на «мосту истины», директор Люцин? — спросила я.
В зале охнули — кто испуганно, кто возмущённо.
— Это вызов? — медленно проговорил Люцин, маленький и толстый брюнет лет тридцати пяти с обширной лысиной в обрамлении жиденьких кудряшек и с лоснящейся красной физиономией. В золотистой рясе он был похож на завёрнутого в парчу поросёнка.
Мне коротко ломануло виски, и по залу прошелестело хихиканье, поросячья ассоциация публику позабавила. Обереги вовлеченцам выдают слабенькие, пробить легче лёгкого, и, судя по тому, как побагровела от злости рожа Люцина, он крепко пожалел о собственной скупости.
— Это вызов? — повторил Люцин.
— Пока вопрос, — ответила я. — Но может стать вызовом.
— Не посмеешь!
— А ты проверь.
— Я не ступлю на «мост» с холопкой, — высокомерно бросил чаротворец.
— Отказ — это признание вины, — напомнила я. — Со всеми должными последствиями.
— Ты простеньша, — ответил он. — И не сможешь открыть «мост».
— Но ты чаротворец. И вроде бы должен справиться. А не сумеешь, открывателем может стать любой волшебник в этом зале, хоть нулевик.
Люцин взял меня за подбородок, приподнял голову и заглянул в глаза. Взгляд холодный, пронзительный и тяжёлый. Мне показалось, что я падаю в бездну. От ужаса я едва не завизжала, но сработали другие рефлексы. Я больно ударила Люцина по руке.
— Это оскорбление! — жёстко сказала ему.
Мои родители терпеть не могут, когда в фильмах мужчина приподнимает лицо женщины за подбородок. Или взрослый — лицо ребёнка. Унизительный жест. Если хочешь заглянуть человеку в глаза, прикоснись к его плечу так, чтобы он сам захотел на тебя посмотреть. А не умеешь — не стоишь того, чтобы на тебя смотрели.
Чаротворец смерил меня оценивающим взглядом.
— Извини, — слегка поклонился он. — К своему стыду, я не искушён в этикете.
— Извиняю.
Люцин хмыкнул.
— Новогодняя вечеринка неподходящее время для ссор, — сказал он. — Плохо, когда на общем празднике ссорятся даже люди разных дворов, и тем более негоже ссориться коллегам. А игнорировать столь роскошное угощение означает выказывать неуважение к искусству поваров. Это было бы несправедливо.
Он обернулся к домовым.
— Будьте любезны, принесите мне стул и прибор.
Сел чаротворец во главе нашего стола, и мы с Лопатиным Гаврилиным и серодворской вовлеченкой средних лет оказались на местах советников — сразу после директора. Мне это аппетита не испортило, Павел быстро освоился с ситуаций и азартно поддержал застольную беседу о вокальных достоинствах сегодняшних звёзд, а Гаврилину с сумеречной кусок в горло не шёл, сидели как на иголках. Демократия — ноша тяжкая, не всем по силам.
— Нина, — обратился ко мне Люцин, — кто посоветовал вам эту причёску и украшения?
— Имя я спросить не успела. Но если хотите, могу дать ментальную картинку. Сейчас он должен быть во внешнем зале.
— Парень талантлив, — ответил Люцин. — Но совершенно неопытен. Нельзя было столь откровенно раскрывать характер, выставлять человека на всеобщее обозрение. Слишком ярко получилось.
— Он сказал то же самое и предложил вернуться к прежнему образу. Я отказалась. Этот нравится мне больше.
— Ещё бы, — мрачно усмехнулся Люцин. — Но за порядок на сегодняшнем балу отвечают вампиры, и есть надежда, что всё обойдётся.
— Что именно? — насторожился Лопатин.
— А, ерунда. Не обращайте внимания, Павел. Это всего лишь брюзжание старого волшебника, у которого разболелась голова от слишком громкой музыки.
Беседа вернулась в прежнее русло, но неприятный осадок остался.
* * *
Поджидали меня в просторном коридоре, который вёл к подземному гаражу. На голову накинули тяжёлую портьеру, сильным толчком и подсечкой свалили на пол.
— Сука равновесная, — процедил мужчина и пнул в живот. От резкой боли я задохнулась. — Из-за тебя, твари выгрёбистой, всем достанется. — Он опять пнул в живот. — Падлы равновесные.
— А чё сразу равновесные? — истерично взвизгнула женщина. — Нам из-за этой дряни достанется не меньше!
Пинок её модной остроносой туфли пришёлся по рёбрам.
Дальнейшее слилось в боль и полные злобного страха выкрики вовлеченцев. Я пыталась сопротивляться, но их было не меньше десятка, и меня снова и снова сбивали с ног. Они мешали друг другу, толкались и матерились, визжали «Дай, дай, я врежу!». Боль затопила сознание, отняла силы и спустя нескончаемо длинную вереницу ударов бросила в беспамятство.
Очнулась я от холода. Сколько времени прошло, не знаю, но достаточно для того, чтобы взбудораженная масштабной вечеринкой гостиница успокоилась и заснула. Тишина была глубокой и давней.
Я кое-как поднялась на ноги и, держась за стену, поковыляла к гаражу. Тошнило, перед глазами мелькали зелёные пятна, тело превратилось в один сплошной синяк, но вроде бы ничего не отбито и не сломано.
И на кой чёрт я припёрлась в гараж? Машины у меня нет, микроавтобусы, которые должны были развозить нас по домам, давно разъехались. Я стояла посреди бетонной площадки и пыталась сообразить, куда же мне идти — в фойе или во двор, кто быстрее сможет вызвать такси, швейцар или охранник. Затем до меня дошло, что в руках я держу сумку, в которой есть сотовый телефон. Я попыталась достать мобильник, но руки не слушались, а когда я сосредоточилась на сумке, то потеряла контроль над телом. Меня сильно повело в сторону, я сделала несколько шагов и рухнула под колёса потёртой иномарки.
Взвизгнули тормоза, из машины выскочил мужчина. Я прикрылась от удара.
— На шлюху ты не похожа, — сказал мужчина, помогая мне подняться, — на богатую жену тоже. Так что били тебя не просто так. Журналистка?
— Почти, — ответила я. — Референт-переводчик.
— Понятно, — сказал мужчина и посадил меня в машину. — Ты как, в больницу хочешь или домой?
— Переломов нет, так что домой.
— Куда?
— Северная сторона кинотеатра «Сталевар», — начала объяснять я. — Бывшие заводские пятиэтажки…
Договорить не успела, сработали обереги и заручники. Полностью вылечить слабенькие талисманы не могли, но погрузить в целительный сон заряда хватило.
Проснулась я в десятом часу утра. Тело по-прежнему болело, трудно дышать — явно сломано несколько рёбер, глаза утонули в фингалах, но координация восстановилась и прошла тошнота.
Я огляделась. Лежу на диване в вечернем платье, укрыта пушистым клетчатым пледом. Рядом на стуле лежит сумочка.
Незнакомая двухкомнатная квартирка-распашонка. Палас и мебель ещё советских времён, но шторы и обои новёхонькие и недешёвые. Книжные стенки уставлены собраниями сочинений классиков девятнадцатого-двадцатого веков, военно-исторической литературой, политической публицистикой и книгами по страноведению, хорошими детективами и фантастикой. Немало книг на английском, арабском и фарси.
Понятно, владелец иномарки привёз к себе домой. Если талисманы усыпили меня прямо у него в машине, то мужчина совершенно безопасен. Можно спокойно поблагодарить за помощь и уйти. Я заглянула в сумочку. Повезло, денег на такси хватит, с такой рожей в кредит не повезут.
— Проснулась? — постучал в косяк мужчина. — Тогда иди умывайся, завтракать будем. Чистое полотенце и зубная щётка в ванной.
Я умылась, пригладила волосы, отряхнула платье. Распухшая лилово-зелёная физиономия меня не смущала, зубы на месте и ладно.
— Могла быть и хуже, — ободрил меня мужчина, едва я вошла в кухню. — Намного хуже.
Теперь я его разглядела. Лет тридцать восемь, тёмные глаза, чёрные волосы слегка тронуты сединой, высокий, жилистый. Сильно хромает на правую ногу. Травма недавняя, но к хромоте мужчина успел привыкнуть. Одет в старые джинсы, клетчатую рубашку и пуловер. Одежда чистая, аккуратная. И кухня чистая, ухоженная. Но холостяк, женатого бы супруга, даже если бы он привёз девицу-подранка домой, наедине с ней не оставила. Готовить мой спаситель тоже умеет, завтракать предстояло тушёным мясом с воздушным картофельным пюре и подливом восхитительного аромата. Я пригляделась внимательнее. Двигается мужчина легко и мягко, умеет держать плечи и поясницу. На бойцов троедворского спецназа похож. А спецназ, он и в Африке спецназ. Особенно, если речь идёт об офицерских группах. Я соотнесла возраст моего спасителя, набор литературы и город постоянного проживания.
— Я очень благодарна вам за помощь, полковник, и хотела бы узнать ваше имя. Меня зовут Нина Дробышева.
Мужчина улыбнулся.
— Олег Малышев. А куда вы меня служить определили?
— Вы отставник, демобилизованы по ранению. А служили в спецназе ФСБ. Для офицера ГРУ, как я их себе представляю, набор литературы немножко не такой. Слишком мало истории чисто военной и много политической.
— Понятно теперь почему вас избили как мужчину. С такой проницательностью легко нажить серьёзных врагов. Куда вы вляпались?
— Честное слово, никуда. И со вчерашним инцидентом смогу разобраться сама, — решительно взмахнула я рукой.
— Странные шрамы. — Олег взял мою ладонь, рассмотрел. — Андреевский крест получается, — сказал он. — Символ великой тайны, воинской силы и высшей цели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71