Смерть преисполненного высокомерием города принесет смерть и роду Тирана.
Лидиец, самая суть Саардсинмеи, был Амреком, Тенью.
Она лишь мгновение наблюдала за знаменитыми гонками с балкона, почти в конце Пятимильной улицы — колесницы промчались в ночь неистовой рекой, с криками и огнями факелов, и скрылись.
Он будет победителем. Она уже знала это.
В таверне у аллеи были куплены две птицы, зарезанные к ужину. Содрогаясь от прикосновения своих белых рук к падали, она отослала их туда, где, как знала, их не смогут не заметить, с посланием для Лидийца: «Победа недолговечна. На эту ночь город твой — передай ему это».
Землетрясение в море дало знать о себе еще раньше, словно обещание. Меч повис в звездном небе, и она являлась его посланницей…
Это был пик полета.
Мгновение спустя она рухнула ниже надира.
Она тоже умерла в Саардсинмее. Но не в волнах потопа. Ее смерть явилась раньше.
Она проснулась на рассвете. Розовые лучи-лепестки солнца сверкали на постели, где она лежала — в старом доме за кружевницами, на улице, которую называли улицей Драгоценных Камней…
И тогда неслышно надвигающуюся на город смерть разорвал низкий крик, который был ее собственным.
Ей еще не исполнилось девятнадцати. В тишине и одиночестве, на розовой заре, она сражалась внутри своего разума, пытаясь отогнать смерть прочь. Но огромный черный ястреб снова упал в ее сердце и устроился там, сложив крылья. И она решилась.
Она ясно, в деталях, представила, как это будет и как ее кончина отразится на нем — Лидийце, Тени. Он был ее смертью, а она — его, но в то же время, что странно, она была и его жизнью.
В трансе она встала и начала свой обычный день. Когда вечер ступил на улицы, она бесцельно бродила по городу без всякой охраны, выискивая способ. Она знала, что не может не найти его. Способом оказался экипаж стадионной танцовщицы, угольно-черной закорианки. Равновесие — это всегда тьма рядом со светом.
«Лидиец… расскажи мне, как сблизиться с ним».
Закорианка уклонилась от ответа. В ее мозгу все перемешалось и запуталось, и Аз’тира без труда проникла в него. «Благодарю тебя», — промолвила она, ледяная, словно несущие смерть снега.
Задержавшись под полночной колоннадой близ улицы Мечей, она увидела, как уверенно он идет, освещенный уличными фонарями. Регер, Лидиец.
Едва глянув, она распознала в нем совершенство. Дикость леопарда и льва — и мягкость голубя, спокойствие глубокой воды — и неистовая мощь огня. Но было и нечто незавершенное, что-то неправильное. Жизнь началась, но не шла по положенной дороге, подобно звезде, сорванной с небосклона. О, как пылает звезда… Ее пронизало насквозь его великолепие, и она осталась стоять, опаленная.
Амрек, Вис, смертный, бронзовый почти до черноты… свет из Тени…
«Что до меня — я люблю тебя, наверное, с того мгновения, как увидела».
Хотя он отверг ее, он должен будет прийти к ней. И, считая это неизбежным, она забыла о смерти.
(Аз’тира стояла, как статуя, перед застекленным окном башни в Ашнезии. Луна поднималась над крышей. Равнина за пределами городских стен была морем мрака.)
Затем они стали любовниками, и жизнь смешалась со смертью. Аз’тира заполучила его фокусами жрецов, в детской злобе своего безумного желания, наполовину заворожив себя признанием в страхе. Она выиграла его для себя через сделку со смертью. Она спасла Чакора, их жертву, чтобы не быть у него в долгу, вернула юношу назад после удара меча Регера, как вытащила бы животное из глубокой ямы, куда оно провалилось, напуганное ее голосом. Она испытывала три чувства — стыда, надменности и любви. Ее бросало с одной вершины на другую или в бездну, и все это она отчетливо показала Регеру, но не через мысленную речь, а обычными женскими способами.
Наконец она смогла стать для него только женщиной. Ей открылся мир счастья. Битва завершилась. С чувством неизбежности она отринула судьбу города и не прислушивалась к шагам собственной смерти.
Но даже в таком состоянии она распознала ее. И тогда поняла, как можно развязать затянувшийся узел, как в объятиях вихря ее смерть сохранит жизнь Регеру.
Она купила гробницу Пандав. Черное вместилище для своей белизны.
Пандав должна выжить. Аз’тира знала это так же хорошо, как и то, что в этот день в молоке окажется яд. Она щедро оплатила свое убийство, отсыпав монет за лилии и яд. Она была согласна.
И даже когда она писала письмо ему, своему любовнику, своей любви, то гордилась своей силой эманакир, отгоняющей боль. Она находилась в возбуждении от того, что больше не боялась умереть. Безвольно лежа на постели, она позволила себе свободно уплыть, как ей казалось, в огромное небытие, похожее на сон, ощутимое и обнимающее ее.
Благодаря ей он будет жить, теперь он не сможет забыть ее. Она оставила позади святилище из серебра и золота и могла спать спокойно.
Но, о, что произошло затем…
— Нет, — вслух произнесла женщина у окна.
Ужас, который она пережила там, в черной гробнице, пустой и залитой водой, нельзя было вспоминать. От ее крика, наполненного болью, беззвучно задрожала башня.
Сейчас там, в ночи, за пределами окна, террас и стен города, за пластами земли и темноты, ее возлюбленный искал ее. Не потому, что она позвала его, и даже не потому, что услышал стук ее сердца и шепот ее мыслей, здесь, в лесах на западном краю света.
Может быть, им было предназначено снова встретиться лишь из-за того, кто они такие. Из-за того, что каждый стал для другого ярким маяком посреди хаоса.
Для путешественника одолеть такую утоптанную дорогу без препятствий было делом нескольких дней. Когда перевалило за полдень второго дня, он вышел на расчищенное место, не похожее ни на одно из встреченных ранее. Лес, первобытный, густой, населенный разной живностью, обрывался там, как вода у берега. Для внимательного глаза граница начиналась слишком внезапно. За краем леса тянулась равнина.
Тому, кто ее видел, это пространство в самом чреве джунглей напоминало ровную поверхность южного Виса — Равнин, юга Мойхи. Правда, эти псевдо-Степи выветрились, располагаясь в другом климате.
Звуки здесь звучали громче и богаче, порой виднелись островки буйной растительности и даже леса.
Дорога обрывалась одновременно с лесом, и здесь, на грани с равниной, стояла арка высотой в семь футов, точеная, как фигурка для игры, и белая, как и прямое лезвие тракта шириной в пять колесниц, который начинался сразу за ней.
Тракт был вымощен большими плитами. В городах Дорфара, Кармисса, Зарависса или Элисаара такая дорога выглядела бы вполне обычно. Через равные промежутки по ее сторонам стояли белые мраморные обелиски с навершиями в форме золотых листьев, отражающими солнце.
На дороге не было ни следа, словно ее вымостили не более часа назад. Ничто не касалось ее. Ни колесо, ни копыто, ни нога, не пробегала ящерица, не садилась птица, не ложился лист, даже ветер не трогал ее.
Сужаясь к горизонту, она уводила к низким горам, вздымающимся над равниной в семи-восьми милях отсюда. У подножия гор, вершины которых светились снегом, находился город.
Город.
Его воздвигли на скальной платформе, и сверкающие снегом утесы стали его башнями и вершинами стен. Падающие лучи солнца отражались в зеркалах огромных окон. Сам по себе город был не очень большим.
Дорога взбегала на высокую насыпь, но там, где она подходила к платформе города, не виднелось никаких ворот или иного прохода. Стена выглядела абсолютной.
Там, где начиналась насыпь, у дороги высилась небольшая роща, также похожая на те, что росли на Равнинах. Здесь Регер сошел с вымостки и стал смотреть, как солнце закатывается за платформу и медный закат превращает белизну города в темноту.
Город казался ненастоящим. Он напоминал изображение или видение легендарного дорфарианского Корамвиса, разрушенного до основания Ральднором.
С запада на равнину подул ветер, впервые за все эти дни — теплый и тяжелый, пахнущий джунглями, за которые закатилось солнце. Ветер не принес с собой ни аромата духов, ни записки, ни отзвука голосов. Поднималась Застис.
Звезда тоже уронила красные лучи на плоскость равнины. Они мигали и переливались, как светящиеся ночные розы. Но на самом деле это была темная волна горящих глаз, скользящая над землей, как ветер.
Человек мог забраться на дерево — но и они тоже могли это… Кроме того, его смутила их медлительность, похожая на видение сна. Их запах оказался не таким, какой он помнил по зверинцам в Элисааре. В Мойхи на них охотился Чакор, но не Регер. А однажды, еще в искайском детстве, Тьиво подхватила его на руки, Орбин несся далеко впереди них, и косы матери били по его шее, пока она бежала к ферме с ним на руках…
Сегодня на запредельной равнине собралось пятьдесят или шестьдесят этих тварей — сильных, стелющихся над землей, как волна, без мерзкого запаха и воплей.
Они достигли рощи, вошли в нее и повернули десятки голов, чтобы посмотреть на него огненными впадинами глаз. Один из них положил передние лапы на ствол дерева и выпустил чудовищные когти.
Злые очертания головы этого зверя озадачили Регера, ее форма оказалась не такой, как он представлял…
Он не особенно тревожился, не делая ни одного движения, которое могли расценить как опасное, и не обнажил нож, оставив его спокойно лежать в ножнах. Когти тирра тоже остались на месте.
Аз’тира. Ее имя напоминало их название.
Тирр снова положил передние лапы на ствол поваленного дерева. Ветер пошевелил листья на деревьях, но больше не раздавалось ни единого звука.
Затем появился неслышный шум, что-то вроде свиста в ушах — или прямо в черепе. Тирры отозвались на него — сбились в стаю и отошли за стволы деревьев, откуда их глаза не прекращали мерцать и мигать.
Из-за деревьев вышли двое людей, сверкающих, как перламутр. Видимо, они удерживали тирров при помощи мысленной речи.
Регер не говорил и не думал. Если эманакир захотят покопаться в его мозгу, им придется потрудиться.
— Ты приблизился к городу, — разомкнул губы один из пришедших.
— Люди твоего рода не входят в Ашнезию, кроме тех, кто входит сюда как раб, — произнес другой таким же глухим, редко используемым голосом.
— Ашнезия, — повторил Регер. Его чувствительность обострилась, и ему казалось, что его мысли вылетают наружу стрелами гнева и великой ненависти. — Я слышал, что это одно из названий вашего города.
Словно слепые статуи, они повернули к нему свои змеиные взгляды. За рощей вставала луна, состоявшая с ними в родстве в любое время, кроме поры Застис. Они должны были чувствовать его гнев, сплетающий меж ними линии силы.
— Иди за нами, — сказал первый.
Когда они вышли на дорогу, тирры растворились в ночи, словно сама ночь создала их, позволила им двигаться, наделила их глазами, подобными звездам, а сейчас забрала их обратно.
Глава 21
Очаг
Ворота Ашнезии показались Регеру святилищем или гробницей, расположенной на вымощенной скальной платформе. Белые люди подули на них, и они раскрылись — он слышал о таких приспособлениях в их храмах. Проход закрылся за ними.
Под землю уходила лестница, ведущая в вырубленные людьми переходы, тускло и странно освещенные далекими факелами и дрожащим свечением, идущим непонятно откуда. Проход на первый этаж медленно поднимался вверх. Они вышли в закрытый двор-колодец. Горячая луна заливала один из его углов.
Город безмолвствовал.
Другой крытый переход, уводящий со двора, закончился тонкой дверью из циббового дерева. Внезапно послышался звук текущей воды. За дверью, на этот раз раскрывшейся от прикосновения, плавно разливался розовый лунный свет, разбивающийся в струях большого фонтана. Они спадали вниз каскадом, как занавес, заслоняя дорогу. Но рядом нашелся кусочек сухого пространства, через который пролегала дорога в сад.
Белый человек пошел впереди, не оборачиваясь, словно позабыв о варварском животном, которое они привели с собой.
Регер все же помедлил, желая осмотреть город эманакир. Он раскинулся на три стороны, озаренный луной и сотворенный из луны… Ряды домов с колоннами разделяли дороги, подобные замерзшим рекам, среди скоплений деревьев высились стройные башни, увенчанные изображениями морд несуществующих зверей. И хотя в прудах отражался свет окон и уличного освещения, город казался некрополем, весьма изящно построенным, но лишенным присутствия людей и вообще жизни, движений и звуков.
Белый человек замер на вершине садового склона, под стеной особняка. Рядом высилась башня, увенчанная головой змеи, в чьих глазах-окнах холодно пылал лунный свет.
Вслед за ним Регер поднялся на террасу и подошел к стене.
— Это ее дом?
Они посмотрели на него.
— Вы привели меня к ней, — сказал он. — К Аз’тире.
Он не научился читать в их умах. Просто им больше некуда было его вести.
Один из них поднял руку в указующем жесте, и Регер увидел еще одни ворота — железные, искусной ковки, раскрывшиеся в белой стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Лидиец, самая суть Саардсинмеи, был Амреком, Тенью.
Она лишь мгновение наблюдала за знаменитыми гонками с балкона, почти в конце Пятимильной улицы — колесницы промчались в ночь неистовой рекой, с криками и огнями факелов, и скрылись.
Он будет победителем. Она уже знала это.
В таверне у аллеи были куплены две птицы, зарезанные к ужину. Содрогаясь от прикосновения своих белых рук к падали, она отослала их туда, где, как знала, их не смогут не заметить, с посланием для Лидийца: «Победа недолговечна. На эту ночь город твой — передай ему это».
Землетрясение в море дало знать о себе еще раньше, словно обещание. Меч повис в звездном небе, и она являлась его посланницей…
Это был пик полета.
Мгновение спустя она рухнула ниже надира.
Она тоже умерла в Саардсинмее. Но не в волнах потопа. Ее смерть явилась раньше.
Она проснулась на рассвете. Розовые лучи-лепестки солнца сверкали на постели, где она лежала — в старом доме за кружевницами, на улице, которую называли улицей Драгоценных Камней…
И тогда неслышно надвигающуюся на город смерть разорвал низкий крик, который был ее собственным.
Ей еще не исполнилось девятнадцати. В тишине и одиночестве, на розовой заре, она сражалась внутри своего разума, пытаясь отогнать смерть прочь. Но огромный черный ястреб снова упал в ее сердце и устроился там, сложив крылья. И она решилась.
Она ясно, в деталях, представила, как это будет и как ее кончина отразится на нем — Лидийце, Тени. Он был ее смертью, а она — его, но в то же время, что странно, она была и его жизнью.
В трансе она встала и начала свой обычный день. Когда вечер ступил на улицы, она бесцельно бродила по городу без всякой охраны, выискивая способ. Она знала, что не может не найти его. Способом оказался экипаж стадионной танцовщицы, угольно-черной закорианки. Равновесие — это всегда тьма рядом со светом.
«Лидиец… расскажи мне, как сблизиться с ним».
Закорианка уклонилась от ответа. В ее мозгу все перемешалось и запуталось, и Аз’тира без труда проникла в него. «Благодарю тебя», — промолвила она, ледяная, словно несущие смерть снега.
Задержавшись под полночной колоннадой близ улицы Мечей, она увидела, как уверенно он идет, освещенный уличными фонарями. Регер, Лидиец.
Едва глянув, она распознала в нем совершенство. Дикость леопарда и льва — и мягкость голубя, спокойствие глубокой воды — и неистовая мощь огня. Но было и нечто незавершенное, что-то неправильное. Жизнь началась, но не шла по положенной дороге, подобно звезде, сорванной с небосклона. О, как пылает звезда… Ее пронизало насквозь его великолепие, и она осталась стоять, опаленная.
Амрек, Вис, смертный, бронзовый почти до черноты… свет из Тени…
«Что до меня — я люблю тебя, наверное, с того мгновения, как увидела».
Хотя он отверг ее, он должен будет прийти к ней. И, считая это неизбежным, она забыла о смерти.
(Аз’тира стояла, как статуя, перед застекленным окном башни в Ашнезии. Луна поднималась над крышей. Равнина за пределами городских стен была морем мрака.)
Затем они стали любовниками, и жизнь смешалась со смертью. Аз’тира заполучила его фокусами жрецов, в детской злобе своего безумного желания, наполовину заворожив себя признанием в страхе. Она выиграла его для себя через сделку со смертью. Она спасла Чакора, их жертву, чтобы не быть у него в долгу, вернула юношу назад после удара меча Регера, как вытащила бы животное из глубокой ямы, куда оно провалилось, напуганное ее голосом. Она испытывала три чувства — стыда, надменности и любви. Ее бросало с одной вершины на другую или в бездну, и все это она отчетливо показала Регеру, но не через мысленную речь, а обычными женскими способами.
Наконец она смогла стать для него только женщиной. Ей открылся мир счастья. Битва завершилась. С чувством неизбежности она отринула судьбу города и не прислушивалась к шагам собственной смерти.
Но даже в таком состоянии она распознала ее. И тогда поняла, как можно развязать затянувшийся узел, как в объятиях вихря ее смерть сохранит жизнь Регеру.
Она купила гробницу Пандав. Черное вместилище для своей белизны.
Пандав должна выжить. Аз’тира знала это так же хорошо, как и то, что в этот день в молоке окажется яд. Она щедро оплатила свое убийство, отсыпав монет за лилии и яд. Она была согласна.
И даже когда она писала письмо ему, своему любовнику, своей любви, то гордилась своей силой эманакир, отгоняющей боль. Она находилась в возбуждении от того, что больше не боялась умереть. Безвольно лежа на постели, она позволила себе свободно уплыть, как ей казалось, в огромное небытие, похожее на сон, ощутимое и обнимающее ее.
Благодаря ей он будет жить, теперь он не сможет забыть ее. Она оставила позади святилище из серебра и золота и могла спать спокойно.
Но, о, что произошло затем…
— Нет, — вслух произнесла женщина у окна.
Ужас, который она пережила там, в черной гробнице, пустой и залитой водой, нельзя было вспоминать. От ее крика, наполненного болью, беззвучно задрожала башня.
Сейчас там, в ночи, за пределами окна, террас и стен города, за пластами земли и темноты, ее возлюбленный искал ее. Не потому, что она позвала его, и даже не потому, что услышал стук ее сердца и шепот ее мыслей, здесь, в лесах на западном краю света.
Может быть, им было предназначено снова встретиться лишь из-за того, кто они такие. Из-за того, что каждый стал для другого ярким маяком посреди хаоса.
Для путешественника одолеть такую утоптанную дорогу без препятствий было делом нескольких дней. Когда перевалило за полдень второго дня, он вышел на расчищенное место, не похожее ни на одно из встреченных ранее. Лес, первобытный, густой, населенный разной живностью, обрывался там, как вода у берега. Для внимательного глаза граница начиналась слишком внезапно. За краем леса тянулась равнина.
Тому, кто ее видел, это пространство в самом чреве джунглей напоминало ровную поверхность южного Виса — Равнин, юга Мойхи. Правда, эти псевдо-Степи выветрились, располагаясь в другом климате.
Звуки здесь звучали громче и богаче, порой виднелись островки буйной растительности и даже леса.
Дорога обрывалась одновременно с лесом, и здесь, на грани с равниной, стояла арка высотой в семь футов, точеная, как фигурка для игры, и белая, как и прямое лезвие тракта шириной в пять колесниц, который начинался сразу за ней.
Тракт был вымощен большими плитами. В городах Дорфара, Кармисса, Зарависса или Элисаара такая дорога выглядела бы вполне обычно. Через равные промежутки по ее сторонам стояли белые мраморные обелиски с навершиями в форме золотых листьев, отражающими солнце.
На дороге не было ни следа, словно ее вымостили не более часа назад. Ничто не касалось ее. Ни колесо, ни копыто, ни нога, не пробегала ящерица, не садилась птица, не ложился лист, даже ветер не трогал ее.
Сужаясь к горизонту, она уводила к низким горам, вздымающимся над равниной в семи-восьми милях отсюда. У подножия гор, вершины которых светились снегом, находился город.
Город.
Его воздвигли на скальной платформе, и сверкающие снегом утесы стали его башнями и вершинами стен. Падающие лучи солнца отражались в зеркалах огромных окон. Сам по себе город был не очень большим.
Дорога взбегала на высокую насыпь, но там, где она подходила к платформе города, не виднелось никаких ворот или иного прохода. Стена выглядела абсолютной.
Там, где начиналась насыпь, у дороги высилась небольшая роща, также похожая на те, что росли на Равнинах. Здесь Регер сошел с вымостки и стал смотреть, как солнце закатывается за платформу и медный закат превращает белизну города в темноту.
Город казался ненастоящим. Он напоминал изображение или видение легендарного дорфарианского Корамвиса, разрушенного до основания Ральднором.
С запада на равнину подул ветер, впервые за все эти дни — теплый и тяжелый, пахнущий джунглями, за которые закатилось солнце. Ветер не принес с собой ни аромата духов, ни записки, ни отзвука голосов. Поднималась Застис.
Звезда тоже уронила красные лучи на плоскость равнины. Они мигали и переливались, как светящиеся ночные розы. Но на самом деле это была темная волна горящих глаз, скользящая над землей, как ветер.
Человек мог забраться на дерево — но и они тоже могли это… Кроме того, его смутила их медлительность, похожая на видение сна. Их запах оказался не таким, какой он помнил по зверинцам в Элисааре. В Мойхи на них охотился Чакор, но не Регер. А однажды, еще в искайском детстве, Тьиво подхватила его на руки, Орбин несся далеко впереди них, и косы матери били по его шее, пока она бежала к ферме с ним на руках…
Сегодня на запредельной равнине собралось пятьдесят или шестьдесят этих тварей — сильных, стелющихся над землей, как волна, без мерзкого запаха и воплей.
Они достигли рощи, вошли в нее и повернули десятки голов, чтобы посмотреть на него огненными впадинами глаз. Один из них положил передние лапы на ствол дерева и выпустил чудовищные когти.
Злые очертания головы этого зверя озадачили Регера, ее форма оказалась не такой, как он представлял…
Он не особенно тревожился, не делая ни одного движения, которое могли расценить как опасное, и не обнажил нож, оставив его спокойно лежать в ножнах. Когти тирра тоже остались на месте.
Аз’тира. Ее имя напоминало их название.
Тирр снова положил передние лапы на ствол поваленного дерева. Ветер пошевелил листья на деревьях, но больше не раздавалось ни единого звука.
Затем появился неслышный шум, что-то вроде свиста в ушах — или прямо в черепе. Тирры отозвались на него — сбились в стаю и отошли за стволы деревьев, откуда их глаза не прекращали мерцать и мигать.
Из-за деревьев вышли двое людей, сверкающих, как перламутр. Видимо, они удерживали тирров при помощи мысленной речи.
Регер не говорил и не думал. Если эманакир захотят покопаться в его мозгу, им придется потрудиться.
— Ты приблизился к городу, — разомкнул губы один из пришедших.
— Люди твоего рода не входят в Ашнезию, кроме тех, кто входит сюда как раб, — произнес другой таким же глухим, редко используемым голосом.
— Ашнезия, — повторил Регер. Его чувствительность обострилась, и ему казалось, что его мысли вылетают наружу стрелами гнева и великой ненависти. — Я слышал, что это одно из названий вашего города.
Словно слепые статуи, они повернули к нему свои змеиные взгляды. За рощей вставала луна, состоявшая с ними в родстве в любое время, кроме поры Застис. Они должны были чувствовать его гнев, сплетающий меж ними линии силы.
— Иди за нами, — сказал первый.
Когда они вышли на дорогу, тирры растворились в ночи, словно сама ночь создала их, позволила им двигаться, наделила их глазами, подобными звездам, а сейчас забрала их обратно.
Глава 21
Очаг
Ворота Ашнезии показались Регеру святилищем или гробницей, расположенной на вымощенной скальной платформе. Белые люди подули на них, и они раскрылись — он слышал о таких приспособлениях в их храмах. Проход закрылся за ними.
Под землю уходила лестница, ведущая в вырубленные людьми переходы, тускло и странно освещенные далекими факелами и дрожащим свечением, идущим непонятно откуда. Проход на первый этаж медленно поднимался вверх. Они вышли в закрытый двор-колодец. Горячая луна заливала один из его углов.
Город безмолвствовал.
Другой крытый переход, уводящий со двора, закончился тонкой дверью из циббового дерева. Внезапно послышался звук текущей воды. За дверью, на этот раз раскрывшейся от прикосновения, плавно разливался розовый лунный свет, разбивающийся в струях большого фонтана. Они спадали вниз каскадом, как занавес, заслоняя дорогу. Но рядом нашелся кусочек сухого пространства, через который пролегала дорога в сад.
Белый человек пошел впереди, не оборачиваясь, словно позабыв о варварском животном, которое они привели с собой.
Регер все же помедлил, желая осмотреть город эманакир. Он раскинулся на три стороны, озаренный луной и сотворенный из луны… Ряды домов с колоннами разделяли дороги, подобные замерзшим рекам, среди скоплений деревьев высились стройные башни, увенчанные изображениями морд несуществующих зверей. И хотя в прудах отражался свет окон и уличного освещения, город казался некрополем, весьма изящно построенным, но лишенным присутствия людей и вообще жизни, движений и звуков.
Белый человек замер на вершине садового склона, под стеной особняка. Рядом высилась башня, увенчанная головой змеи, в чьих глазах-окнах холодно пылал лунный свет.
Вслед за ним Регер поднялся на террасу и подошел к стене.
— Это ее дом?
Они посмотрели на него.
— Вы привели меня к ней, — сказал он. — К Аз’тире.
Он не научился читать в их умах. Просто им больше некуда было его вести.
Один из них поднял руку в указующем жесте, и Регер увидел еще одни ворота — железные, искусной ковки, раскрывшиеся в белой стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55