Регер ждал, пока Йиланец поднимется.
«Снимай свои жалкие обноски», — приказал он испуганной девушке в покрытом снегом Зарависсе.
Йиланец уже был на ногах, тряся головой, как поверженный лев.
Амрек. Регер. Сны и воспоминания носились в его крови…
Воин рядом с ним, молодой здоровенный оммосец, который через год станет еще сильнее, если сумеет прожить столь долго, нанес удар напарнику Йиланца. Тот сумел увернуться, лишь слегка задетый, и вернул удар, ткнув оммосца кинжалом под ребра.
— Вот это тебе понравится, любитель мальчиков.
Оммосец повалился на землю рядом с Регером. Тот отскочил. Йиланец, теперь работая кинжалом, попытался поднырнуть под меч Лидийца, но Регер легко отвел удар, перекинул меч в левую руку, а в правую взял кинжал. Меч в левой руке столкнулся с клинком Йиланца и выбил его — кинжал отлетел далеко во двор. Йиланец зарычал, теперь уже разозлившись по-настоящему. Как правило, на тренировочном дворе бьются тупым оружием — но только не сегодня. Сейчас Застис, когда остры не только чувства, но и клинки…
Кинжал и меч Лидийца снова поменялись местами. Он проделал это еще дважды.
— Значит, смог только три раза, — усмехнулся Йиланец. — Берег силы для меня?
Неожиданно оммосец, который все еще катался по земле, вцепился зубами в ногу человека, который его ударил. Раздались хохот и брань, наставник заворчал и топнул ногой. За грязный бой положено снимать привилегии. Придется оммосцу обойтись этой ночью без мальчиков…
Что с того, что в нем течет кровь королей? Сейчас эта кровь может пролиться, а он — раб Саардсинмеи… Осторожнее с мечом. Мечи могут оказаться замаскированными змеями.
«Я пугаю тебя. О, Регер, предупреди этот город…»
Кто-то закричал, сильно и звучно, но далеко отсюда — какая-то тварь в недрах планеты… Регер вскинул голову — солнце мешало видеть. Его левая рука безжизненно повисла.
— Ты позволил мне ранить тебя, — на лице Йиланца застыло изумление.
Кровь королей покидала его.
Мгновенно оказавшись рядом, наставник приподнял его руку, чтобы осмотреть. Лидиец позволил это. Рука, с открытой раной от локтя до запястья, больше не принадлежала ему. Она принадлежала городу.
Остальные квадраты продолжали сражаться.
— Глубоко задето. Старый шрам на запястье смягчил удар — хоть в этом повезло. Боги ослепили меня, Лидиец. Я не помню, чтобы ты позволял так глупо поранить себя с одиннадцати лет.
Регер ушел со двора. Он старался удерживать кровь Амрека в себе, но она все равно сочилась на землю сквозь его пальцы.
— Выпей, — хирург указал на чашу с вином. — И расслабься.
Эхо утренних слов Катемвала.
Регер сделал так, как было сказано. Хирург шесть раз проткнул его кожу серебряной иглой, стягивая края раны ниткой из кишок, ученик врача наложил повязку.
— Ты не сможешь сражаться десять дней. Пропустишь два состязания, они все истомятся по тебе. Сейчас я объясню, какие упражнения тебе делать нельзя, а какие можно.
— Ты знаешь что-нибудь о корле? — спросил Регер, когда поток наставлений иссяк.
— Вчера меня тут не было. И уверяю тебя, Лидиец — я не знаю никого из стадионных хирургов, кто был здесь вчера.
На улице к нему подошла хорошенькая шлюха, одна из тех, что держали для услады молодых Клинков. Она хитро усмехалась, приспуская платье с плеч.
— Говорят, Йиланец задел тебя? Вижу, так оно и есть. Я-то все знаю! Раз ты допустил это, значит, можешь быть с той женщиной, не так ли? Провести все дни и ночи Застис только с нею.
Регер пришел туда своими ногами, закутавшись в плащ с капюшоном. На миг он замер — кто-нибудь мог узнать его по росту.
Но три факельщика, которые всегда приветствовали его, не обратили на него внимания, двигаясь по главному бульвару Саардсинмеи и помогая распуститься желтым цветам огня на столбах. Девушки тоже не подходили к нему, так же, как хозяева лавок и аристократы, которым он помог выиграть.
Несколько шумных гуляк прохаживались по улице Драгоценных Камней, кто-то танцевал перед фонтаном, молодые женщины трясли бусами и юбками. Двое офицеров из войск наместника обсуждали новость: Лидийцу рассекли руку на тренировке, да так, что он не сможет сражаться дней тридцать, а может быть, и вообще никогда. Дайгот пожевал его и выплюнул. Интересно, как теперь будут делаться ставки?
Ее дом стоял в темноте. Даже из сада не было видно ни одного освещенного окна. Регер поднялся на верхнюю ступеньку — лампа не горела. Забыв про колокольчик, он несколько раз ударил кулаком в доски.
Когда девушка-полукровка распахнула дверь, ему стало неловко.
— Все в порядке, сладкая. Я всего лишь хотел, чтобы меня услышали.
Она ничего не ответила, не попыталась его остановить — просто отошла в сторону. Он молча вошел в дом, закрыв за собой дверь. Повсюду лежали тени, в комнате никого не было. Но Регер чувствовал ее аромат, повисший в воздухе, как пыльца.
Он подошел к решетке, у которой она стенала. За окном лежал сад, погруженный в безмолвие. Взошла луна, висская луна времени Застис, красная, как волосы красноволосой принцессы — а в холодные месяцы белая, как эманакир. Его рука ныла и горела, пальцы утратили гибкость. Хирург не сказал ему, что даже при самом лучшем лечении в рану могла попасть какая-нибудь зараза, и рука может нагноиться. Рука… Теперь она потеряна для него. Кто-то выбирает жизнь, чтобы подметать двор, чистить уборные, наполнять массажным маслом кувшины в бане… бегать по поручениям Клинков… Кто-то возвращается на стадион и вскоре умирает там, жалкий и осмеянный, но превозносимый после смерти. Такова милость Дайгота — быстро убить искалеченного.
— Аз’тира, — прошептал Регер во тьму и ароматную пустоту. Он пересек гостиную и попытался открыть двери в смежные комнаты. Все они оказались незапертыми. Во многих комнатах не было даже мебели. В некоторых имелись некие темные формы, ничем не оживленные.
С балкона, опоясывающего дом, на крышу вела лестница. Он начал медленно подниматься.
«Прежде я исцелялся от всех своих ран, — думал он и возражал сам себе: — Я был моложе. А эта рана — не чета прежним».
На крыше были высажены садовые деревья, только с юго-западной стороны открывался вид на пляшущие огни улицы и аллею, словно охваченную пламенем. Ему показалось, что он слышит шум моря, как если бы снова оказался в таверне или на берегу, погруженный в золотую плоть Велвы. Равнинная девушка сидела на парапете, бледнея сквозь тьму. Распущенные волосы, лишенные украшений, ниспадали вокруг нее на крышу, точно водопад. Она не обернулась.
— Твое имя Аз’тира? — произнес он.
Она не ответила.
— Аз’тира, ты должна исцелить меня, как исцелила корла. Сегодня меня ранили в руку, и это твоя вина, — он подошел ближе, но она даже не взглянула на него. Над восточными деревьями повисла луна, роняя лучи ей на лоб — уже не красная, всего лишь цвета розового янтаря. — Кроме того, я принес вещь, которую мой отец оставил моей матери. Это монета. Знающие способны что-то прочесть с вещи о ее прежнем владельце. В Элисааре это могут или говорят, что могут. Я хочу расспросить тебя об этом человеке — если ты согласна взять монету и рассказать мне. Его звали Йеннеф. Моя мать никогда не могла правильно выговорить его имя. И я не мог, пока не оказался здесь, — он стоял совсем рядом с ней, а темнота вокруг тревожила и нашептывала. — Ты слышишь, Аз’тира? И еще есть сон, который мне очень надо разгадать…
Она обернулась. Когда она встала, ее волосы растеклись серебряным дымом. Ее глаза казались звездами, отраженными в воде. Она подняла руки, ее пальцы легли на плечи Регеру. В нем билась сила, страстная и горячая, как вино. Все раны и проблемы куда-то отступили. Он обнял ее за талию и приподнял, пока ее серебряные руки не обвили его шею, пока ее сердце не забилось напротив его, пока их губы не встретились.

Книга третья
Элисаар
Глава 8
Проданная и купленная
О храме не шло и речи. Корл направился прямиком в публичный дом.
Где-то остался кошмар смерти. Где-то. Но здесь не стоило думать о нем.
Чакор проиграл, потерял себя и покинул комнаты под стадионом. Чтобы утолить досаду, он пришел сюда, в дом у берега моря. У него еще осталось немного денег. Когда они утекут сквозь пальцы, его выбросят на пахнущую рыбой гальку. Хозяйка будет ругаться, девицы опечалятся. И только тогда он уйдет.
— Я принц Корла, — говорил он девицам. Они не верили ему. Но им нравилось его красивое лицо и крепкое мужское достоинство. — Пойдем ко мне во дворец. Будь моей королевой Корла.
— Ах, отстань, — отвечали они.
Ложе было усыпано темными элисаарскими бархатцами, гранатовыми анемонами и крапчатыми топазовыми лилиями, растущими в холмах. Слуги накормили его, принесли вина и белого кармианского спирта, который заставляет думать, что ты умеешь летать. («Летим со мной в Корл». — «Отстань».)
В первую ночь, около рассвета, его разбудило огромное стадо вьючного скота, мычащее откуда-то из-под воды. Но откуда там взяться стаду?
Девушка закричала, лежа на его животе и вцепившись ему в плечи. Он добрался до вершины чуть раньше нее и, открыв глаза, увидел сквозь ее искаженное лицо другое, белое, как череп. В его груди каталась боль, от шеи к грудной кости. Лидиец нанес ему удар щитом. Это ошеломило его. Ладно…
— Теперь я, — сказала другая девица, проскальзывая к Чакору.
— О, Коррах, нет. Я умер.
Они тоже слышали те самые слухи, но не поверили им, хотя верили в любое проявление запредельного — в дурной глаз и несчастливые вещи, в чары, в призраки и демонов.
— Ах, Чакор. Солнце садится, восходит Звезда. Взгляни, что это?
Он почувствовал, как поднимается его плоть в тонких ласковых руках. Когда она погрузила его в себя, он был на редкость живым.
Закутавшись в черный шелковый плащ с отложным воротником, расшитым черными агатами, Пандав стояла и смотрела. Мужчина-полукровка, одетый бедно в сравнении с ее роскошным рабским нарядом, снова потряс открытыми мешками.
— Пять сотен слитков, обычный расчет. Попробуй их на вес, если угодно.
— Ты ее слуга, — произнесла Пандав. Она щелкнула пальцами своей служанке, приказывая следовать за нею через крытый двор, в здание театра.
— Нет. Но она вправе приказать мне. Ее милость всегда может сделать это.
— Я вижу. Возвращайся и скажи ей — пусть побережет свои деньги.
— Они тяжелые, — мужчина бросил взгляд на мешки.
— Ах, я плачу кровавыми слезами.
Мужчина обозвал ее черной закорианской шлюхой. Пандав развернулась и угрожающе подошла к нему. Она могла убить его без всякого оружия, одними руками и ногами — ее тоже учили бороться на стадионе, как и любого профессионального танцора-акробата в этом городе. Но это вышло бы за всякие рамки. Он был полукровкой, одним из тех, кому Ясмат оборвала орудие между ног. И мальчиком на посылках у эманакир.
Танцовщица устала от этой эманакир. Достаточно и одной встречи. Что дальше?
Когда Пандав зашла за кулисы театра, ее ждало новое открытие.
— Она здесь, — с презрительным выражением на лице управляющий нервно оглядел сцену, заставленную реквизитом и окруженную любопытными.
— Кто — «она»?
— Твоя змеиная женщина.
— Она не моя, — твердо заявила Пандав.
— Неважно. Я отвел ее в комнату художников. Иди и поговори с ней, во имя всех богов.
Развернувшись, Пандав направилась в комнату художников.
— Должно быть, ты влюблена в меня, — с порога бросила она эманакир. — Можно ли мне отказаться? Те, кто тренируется на стадионе, избегают пить молоко.
— Я хочу только того, о чем сказала тебе.
— И на что я не согласилась, как ты знаешь. Иначе почему ты здесь, когда твои грязные деньги встретили меня снаружи?
— Назови свою цену, закорианка.
Пандав едва сдержала поток бурных слов. Но помимо всего прочего, ею овладело любопытство. Сегодня вечером эманакир была облачена в одежды разных светлых оттенков, словно хамелеон. Ее сказочные волосы и даже лицо скрывала газовая вуаль.
— Зачем ты хочешь купить ее? — спросила Пандав.
Эманакир вздохнула — прозрачная ткань всколыхнулась, — но не произнесла ни слова.
— Думаешь, она понадобится тебе? — настаивала Пандав. — Причем раньше, чем мне?
— Именно так.
— Пожалуй, мне не стоит радоваться этому, а то ты можешь сразить меня. Я слышала, твой народ умеет убивать молнией из разума. Но где ты будешь потом? К тому же мой камень черен, госпожа.
— Люди Равнин используют черный камень.
— И сжигают своих мертвых.
— Здесь я живу не по своим законам. Я уважаю обычаи стран, которые посещаю. Они влияют на меня.
— Ты чего-то не договариваешь, — произнесла Пандав. Ее блестящие глаза, словно сделанные из такого же агата, какой украшал ее воротник, сощурились.
— А что ты хочешь услышать?
— Почему именно моя?
— Это суть равновесия, закорианка, которую ты не в силах понять. Кроме того, твоя — одна из лучших, гордость каменщика. Самая крепкая.
— Ты боишься, что саардсинцы взломают ее и осквернят?
По движению вуали танцовщица угадала, что эманакир усмехнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55