Я подумал так, стоя около садовой ограды. Она была из посеревших слег, надежно притянутых проволокой ко вкопанным в землю столбикам-опорам. Пара столбиков – совсем свежие, недавно смененные. Дед сменил. Может быть, в тот самый день.
Непроизвольно вздохнув, я оглянулся. День был пасмурным, но теплым, сад зеленел, над какими-то цветами жужжали пчелы, в траве копошилась разная насекомая мелочь. Из-под густых кустов крыжовника пахло сырой землей. На тропинке, уводившей вниз по откосу в полусумрак речного берега, сидел и умывался здоровенный рыжий котище.
Этот сад посадил и вырастил дед. И работал в нем каждый день. В нем и умер, в нем его и нашел почтальон. Ну и что?
Ничего вокруг не изменилось. И, может быть, так же сидел и умывался, глядя на мертвого хозяина, этот кот.
– Пош-шел! – заорал я, и кот электрической искрой порскнул в кусты. Я сплюнул и зашагал к дому.
Дом стоял посреди большого сада. Парадной дверью на тропинку, ведущую к калитке, открывавшейся на грунтовку; черным ходом – на спускающийся к реке склон. Около этой, задней, двери стоял колодец-журавель с привязанным гусеничным траком для противовеса, хотя в доме были водопровод, газ и газовая колонка для нагрева воды.
Сад занимал не меньше полугектара. Дом в саду был просто-напросто неразличим, хотя строили его в шесть окон по фасаду и в два этажа. Точнее, в два с половиной – эта «половина» называлась «мезонин» и раньше, говорят, была популярна, как рыцарские башенки на новорусских особняках. Последние десять лет – после смерти бабушки – дед жил в этом огромном домище один.
Дом не понравился маме. Я это понял сразу, потому что на лбу у нее собралась морщинка, еще когда я отвалил приржавевшие ворота и мы через сад подъехали к дому. Она ничего не сказала. ВООБЩЕ ничего – и молчала весь день, пока мы с отцом и двое ребят из его фирмы таскали и кантовали мебель, которая так и не нашла себе места среди старомодной обстановки комнат дедова дома – вернее, мы смогли ее расставить, но смотрелась она идиотски. Замучились мы жутко, и я даже не осмотрел толком две доставшиеся мне комнаты – каждая больше моей в городской квартире. Я решил, что одну оборудую как спальню, а вторую – как рабочий кабинет. Раз она есть – не пропадать же ей без дела?
Ближайшие наши соседи – в похожем здоровенном домище – жили метрах в двухстах, за нашим и их садом и признаков жизни не подавали. В свою первую ночь я несколько раз просыпался именно от противоестественной тишины и лежал без сна чуть ли не по полчаса, прислушиваясь, как шуршит, поскрипывает и вздыхает дом. Честно говоря, было жутковато…
Именно об этой ночи я вспомнил, когда на третий день пребывания в «родовом гнезде» (все вещи уже почти нашли свои места и коридор у входной двери почти ничего не загромождало) отец, хмурясь, сказал мне, что им с мамой надо на два дня съездить в Тамбов и решить кое-какие вопросы с городской квартирой. Маме это очень не понравилось (мне тоже), и она сказала – точнее, приказала, что с ней бывает редко:
– Позвони Вадику, пусть приедет и заночует, вдвоем будет веселее.
Я, конечно, пообещал позвонить, а про себя подумал, что Вадим, конечно, уже в лагере. Отец ничего не говорил, но перед отъездом молча показал мне, где лежат патроны к моему «стволу». Похоже, они с мамой ухитрились крепко поссориться незаметно для меня, и я проводил их с максимально веселой физиономией, как будто был невероятно счастлив.
Черта с два я был счастлив! И сейчас, шагая к дому, думал лишь о предстоящей ночи, хотя только-только наступило утро.
Я не трус и не боюсь темноты. Не боялся я ни маньяков, ни грабителей каких-нибудь, ни тем более бомжей, которые любят ночевать в пустых дачах. Я бы, пожалуй, даже пустил к себе на ночлег с кормежкой какого-нибудь бомжа, только бы не сидеть одному в двухэтажной пустоте, слушая тишину.
Говорят, если вот так ее слушать – можно услышать все, что угодно. И проверять это мне не хотелось.
Я бы занялся осмотром дома, но вот беда – осмотреть я успел почти все, кроме мезонина. И ничего заслуживающего внимания тут не было. Словно не контрразведчик тут жил, а профессор или врач знаменитый. Никаких признаков профессии. Неосмотренным остался лишь мезонин – запертый на висячий замок.
– Глупости все это, – сказал я в сад, останавливаясь на крыльце. – Ничего с тобой не может случиться.
Кроме шуток – я совершенно точно знал, что не бывает ничего сверхъестественного. Ничего такого, что показывают в ужастиках. Да, бывают крезанутые или просто бандиты. Но ни тем, ни другим нечего делать в таких местах И все-таки я знал – наступит темнота, и все эти рассуждения забудутся, и я буду сидеть, запершись в своей комнате и поставив рядом с креслом заряженный и взведенный «тигр», хотя отец мне бы руки оборвал, узнав о таком. И даже в обнимку с «тигром» я буду думать о серебряных пулях и прочей ерунде… которая кажется ерундой только днем. Вот блин!!!
Закрыв за собой дверь, я решил все-таки заняться осмотром мансарды. Даже если для этого мне придется взломать дверь! Не знаю, чего уж меня так заело, но я зло протопал вверх по лестницам и остановился у коричневой двери, обитой дермантином, как во многих городских квартирах.
Замок тут был не врезной, а висячий – могучий, в чешуе ржавчины, из тех, для которых – знаете? – ключи делались с дырочками. Сейчас таких не делают, кажется, а на этом замочке под слоем ржавчины вполне могло быть клеймо Тульского императорского оружейного завода. Во всяком случае, делали его, похоже, из отходов танковой брони, и он наглядно демонстрировал собой несокрушимость тоталитарного строя.
Примерно с минуту я с ним повозился – просто так, ради интереса. Подергал дужку, исследовал утопленную в дверь и косяк скобу с пробоями. Похоже, она готова была «сопротивляться всем видам взлома», как пишут в рекламе, ближайшие четверть века…
Я перешел к дверным петлям. Их не было. Ну, они были, конечно, но прятались где-то в дермантиновых глубинах. Я расковырял складным ножом обивку. Хренушки, не в дермантиновых, а в стальных – под дермантином серела хмурая металлическая поверхность.
Теперь я был уверен, что за дверью – все самое интересное, что только может быть в этом доме. Не знаю, что – коллекция оружия, секретные документы КГБ, золотые червонцы… Но что-то, очень дорогое деду. Мысли о предстоящем ночном одиночестве отодвинулись даже не на задний план, а за горизонт. Я вылез из рубашки, повесил ее на перила лестницы и, отойдя на шаг, окинул дверь мрачным взглядом.
Стоп. Самое простое – с разбегу биться в эту конструкцию телом, пока не посинеет. Тело, конечно. Но ГОРАЗДО умнее – подумать. Дед ведь как-то входил туда? Жил он в доме один. Умер внезапно. Значит, по идее, ключ не должен быть запрятан так уж хитро… Хотя – с другой стороны! – может, он клал ключ в место, казавшееся ему вполне обычным. А для других – век не найдешь…
Звонок у парадной двери раздался до такой степени неожиданно, что я без преувеличения подпрыгнул и обернулся. Звонок повторился – короткий, деликатный, но как бы предупреждавший, что посетитель не уйдет, пока ему не ответят. Проще всего, кстати, и было бы – не отвечать, но я внезапно рассердился. Кто-то будет там трезвонить, а я – стоять на лестничной площадке МОЕГО дома, обливаясь потом, и ждать, когда он соизволит уйти?! Черта с два!
С нарочитым грохотом я спустился по лестнице, сунулся не в тот коридорчик, вернулся и открыл дверь как раз когда визитер поднял руку, чтобы позвонить в третий раз. Вместо этого перед ним предстал я.
Он удивился, это точно. Но я не знаю, кто удивился больше.
Человек, стоявший на парадном крыльце, был гигант. Во мне – метр семьдесят восемь, для своих лет я очень и очень высокий и вовсе не хлипкого сложения. Так вот он был выше меня на голову. Нет, больше. Но дело не только в росте. В дверь этот неожиданный гость вряд ли смог бы пройти иначе, чем боком. И при виде его в моей памяти всплыла строчка из «Борьбы за огонь» Жоржа Рони Старшего: «На его груди могла улечься пантера». Могла. Запросто. И не одна, а с выводком.
Кожаной курткой, потертыми джинсами и офицерскими сапогами гость напоминал байкера или еще кого-то неформала. Сходство усиливали диких размеров и густоты усы, заложенные (!!!) за уши. Но в самом лице ничего неформального не было. Напротив, оно было весьма официальным и жутковатым – грубо загорелое, с длинным шрамом справа. Лицо человека, который всю свою жизнь проводит на свежем воздухе. В том числе – на очень свежем.
– Здравствуйте, – наклонил он голову, и в его речи тут же проскользнуло что-то, из-за чего она казалась неуловимо странной. Хотя я и не смог бы объяснить, в чем эта странность…
– Здрась, – рассеянно вякнул я. – Вам кого?
– Я хотел бы видеть товарища генерал-майора. Товарища Марычева, – сказал он, и я понял, что визитер говорит про деда.
– А вы кто? – бесцеремонно спросил я, рассматривая его в упор.
– Я друг его старых сослуживцев, – терпеливо и спокойно ответил усач. – Так товарищ Марычев дома?
Он говорил безупречно вежливо – никаких «позови его, мальчик» или «это тебя не касается, пацан», хотя меня это и правда не касалось. Поэтому я и не стал задавать больше вопросов, а просто ответил:
– Вы извините… вы, наверное, были в отъезде, но дедушка, к сожалению, умер.
Впервые в жизни я увидел, как у человека каменеет лицо. Только что было живое, хотя и странноватое. И вот – каменная маска, даже глаза застыли, словно кусочки серого гранита. Мне даже жалко его стало, хотя я и сам не понял, почему.
– Это не может быть ошибкой? – тихо спросил он, шевеля только губами.
– Нет, это не ошибка, – покачал я головой. – Теперь тут живем мы, дедушка оставил нам этот дом по завещанию.
Он не стал уточнять – ни кто это «мы», ни сколько нас. Но спросил:
– Товарищ Марычев… он ничего не оставлял… для друзей?
– Я не знаю, – пожал я плечами. – Дедушка умер внезапно… Если хотите, приезжайте дня через два, отец освободится, и вы узнаете все точно.
Я нарочно не стал говорить, что родителей нет дома. Пусть думает, что они просто заняты. На всякий случай… хотя, похоже, его уже не интересовали ни дом, ни сам я лично.
– Очень жаль, – сказал он, глядя мимо меня, но не в коридор, а вообще – мимо. – Спасибо. Может быть, я зайду через два дня. До свиданья.
Он повернулся и тяжело, но быстро спустился с крыльца и пошел по дорожке, не оглядываясь и не глядя по сторонам. Я смотрел ему вслед, пока широкая спина, обтянутая кожей, не скрылась за деревьями, потом передернул плечами – стало холодно.
Странные у деда были знакомые. Похоже, он из вояк. Хотя – какие они еще могли быть у отставного генерала КГБ? Я спустился по ступенькам, вышел на тропинку – человека уже не было.
И все-таки странно он говорил. И вел себя странновато. Что должен был оставить ему дед? У меня в мозгу закопошились подозрения. А может, дед и правда не умер? В смысле – не сам. Может, его убили, потому что он знал какие-то секреты… и хотел их передать кому-то… Вот его и убрали. А что если те, кто убил деда, явятся за его бумагами… или из-за чего там его убили?! А тут я! Да ни одна в мире спецслужба не станет церемониться с пятнадцатилетним пацаном, оказавшимся у нее на пути! Вколют какую-нибудь дрянь и скажут, что умер от «золотого укола» и вообще был наркоман со стажем…
Куда в таких случаях звонят?! В ФСБ? А вдруг это не иностранные спецслужбы, а наши? Скажут спасибо и тут же примчатся… спасать.
Я провел рукой по лбу – он был весь мокрый. Ну и дичь в голову лезет. Это одиночество виновато, не привык я к такому. Да любая спец-служба сто раз уже слазила бы в дом, пока он стоял пустой. По-другому только в дурацких голливудских триллерах бывает. Мало ли, что и кому должен был оставить дед?!
Повернувшись, я нашел взглядом два окна мансарды. И вдруг понял, что влезать в них довольно легко. И нечего мучиться с дверью. Выставлю или, на худой конец, вышибу стекло. И все!
Высоты я никогда не боялся и в два счета взлетел на крышу второго этажа, на которой, как домик Карлсона, стояла мансарда. Отсюда в просветы между древесными кронами можно было видеть дорогу и дом соседей. Нет, я все-таки не один на белом свете… Окончательно успокоившись, я подошел к перильцам балкончика и обнаружил, что одно из окон – вовсе не окно, а небольшая дверь, которая, кстати, открылась, когда я нажал на ручку. Просто открылась, и все.
Обеими руками я медленно развел шторы. Сердце неизвестно почему стучало где-то в горле…
Первое, что я увидел в мансарде, был лозунг, выписанный напротив окна, над входной дверью, белой краской по темным бревнам.
БОЙСЯ ГОВОРЯЩЕГО О МИЛОСЕРДИИ!

* * *
Мансарда изнутри не была ни оштукатурена, ни хотя бы обшита досками – голые бревна с ровными ниточками шпаклевки между ними. На полу из некрашеных досок лежала дорожка-половик. Такие можно встретить в деревенских домах – из разноцветных лоскутков. Под вторым окном стоял широкий стол, на нем – пишущая машинка в чехле, стопки бумаги – чистой и с текстом, копирка нескольких цветов, какие-то книги;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52