– Поздно примачивать, – заметил отец. – Ладно, это мелочи…
– Какие мелочи, Сашка?! – сердито обернулась она. – Чем тебя так?! – это снова мне. – Кто?!
– Бейсбольной битой, – отец явно развлекался. – Олег, ты ей скажи. Скажи, кто, пусть сбегает разберется, кто ее маленького обидел… Светка, отойди от парня!
– А в следующий раз он придет без глаза! – воинственно заявила мама.
– Не приду, – заверил я. – Это я в конце года расслабился. А… он у меня еще получит. Потом.
– Господи боже! – Мама схватила меня за уши и несколько раз помотала моей головой из стороны в сторону. – Неужели нельзя решать споры не кулаками?!
Отец за столом захрюкал и забулькал. Я пожал плечами:
– Можно… Разными местами можно. Коленька Левшин, например, с первого класса проблемы задним местом решает, даже трусы не носит, чтоб не мешали… Только мне кулаками привычней.
– Гадости говоришь… – поморщилась мама, усаживаясь на табурет.
– Какие гадости, если правда… – начал я, но отец показал мне кулак и строго потребовал:
– Дневник.
Я ногой выдвинул из-за двери рюкзак и, протянув отцу требуемое (никаких опасений это у меня не вызывало, потому что там все было нормально), присел к столу и взял из хлебницы сухарь. Мама заглянула отцу через плечо, заметив:
– Олежка, терпимей нужно относиться…
– Ы, – ответил я, разгрызая сухарь с каменным треском, – ыхау, – проглотил я кусок и пояснил: – Не хочу терпимее… А чего вы шумели? Наследство получили?
Отец аккуратно закрыл мой дневник с портретом Мэла Гибсона в роли Уоллеса на обложке и отложил на край стола. Они с мамой обменялись непонятными взглядами, и я заволновался, сам не понимая, почему:
– Что случилось, товарищи производители?
– Наследство получили, – буркнул отец, а мама вновь сердито сказала:
– Поздравляю, сын, мы переезжаем на Эльдорадо. Твой… производитель, – она метнула на отца испепеляющий взгляд, – собирается продать квартиру и переезжать.
Я подавился вторым куском сухаря и захлопал глазами. Переезд в мои планы не входил. Во-первых, я вполне уютно чувствовал себя в нашей школе, а переезд означал новую школу. Во-вторых – это что же, уезжать от Вадима, от фехтования, от скачек?! В третьих, я не понимал, зачем продавать квартиру, в которую полгода назад вбухали кучу денег, соединив нашу нижнюю и купленную у соседей наверху. В четвертых – Эльдорадо! Это ж километров двадцать отсюда, в зоне отдыха! Красиво там, это да, но жить?!. Да и как же отец со своей мастерской?!
– Не понял, – выдал я наконец, откладывая сухарь. – А как же вы…
– Тебе купим мотоцикл, – прервал меня отец, – ты давно мечтал.
– Еще чище, – почти удовлетворенно вставила мама.
Я ничего не имел против мотоцикла, как средства передвижения, но по-прежнему не мог врубиться, о чем идет речь. Отец продолжал:
– И я вполне могу оттуда на работу добираться.
– А я застрелюсь от скуки в двадцати пустых комнатах, – скорбно сказала мама. – Олег, твой отец сумасшедший. Это наследственное…
– Заведем второго. – Отец моргнул мне. – Тогда скучать будет некогда.
Мама просто покрутила пальцем у виска и промолчала.
– Да вы про что разговариваете?! – не выдержал я. – Какие двадцать комнат?! Какое наследство?! Объяснит кто-нибудь хоть что-нибудь!
– Отец оставил нам свой дом, – сказал отец, И мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять: он говорит про СВОЕГО отца, моего деда, тоже Олега, который умер неделю назад.

* * *
Моя комната располагалась как раз на втором этаже нашей квартиры и имела свою лоджию, которую я решил не застеклять. С нее было видно парк, а на него здорово смотреть даже зимой, когда деревья голые и черные, а снег расчерчен параллельными следами лыж. Летом смотреть вообще классно. Только сейчас мне этого делать не хотелось.
Сложившаяся ситуация требовала всестороннего обдумывания.
Переодевшись, я обрушился в мягкое кресло и обвел комнату пристальным взглядом. Как будто это могло помочь.
Да, семья у нас не бедная. У меня в комнате – полный набор, даже сверх того, и ни одна вещь не вырвана с мясом из родительского бюджета. Я и не замечал, как все это появлялось – телик с видео, комп, центр… Еще масса всего по мелочи. Приятные вещи, делающие жизнь удобнее и веселей. Не могу сказать, что у меня не получится без них обойтись, но с ними – лучше.
Правда, есть в комнате вещи, которые я на самом деле ценю. И, кстати, не самые дорогие в денежном исчислении.
Конечно, горка с моими призами и грамотами. Это – мое, это я сам завоевал, не заработал даже. Кое-кто похохатывает, а мне начхать с «Минтоном».
Еще – винтовка. Настоящая. Десятизарядный «тигр» под патрон 9,3, могучая штука, купленная отцом на прошлый день рождения. Записана она, конечно, пока на него, но это ничего не меняет, он сам так сказал.
Наперекрест с ней – шпага. Не спортивная, а настоящая, с метровым почти широким лезвием и гардой из переплетенной бронзовой проволоки. Весит эта штука больше двух килограмм, и посмотрел бы я на японца, который решил бы выйти против нее со своей катаной. Это подарили мне ребята из фехтовального клуба после моей победы, специально заказывали.
И – последнее. Наверное, самое важное, хотя я и не могу объяснить, почему мне так кажется.
Это тоже подарок на прошлый день рождения, но только не от отца, а от Вадима – картина. Метр на метр, в простой рамке. Вадим рисовал ее сам, он вообще здорово рисует. Я не великий ценитель живописи. Вообще не ценитель. Могу сказать – нравится, не нравится, и никто меня не убедит, что в «Черном квадрате» Малевича есть хоть какой-то смысл.
Так вот, эта картина… Над бескрайним лесом горит алый закат. Холм, увенчанный каменным столбом с полустертыми загадочными знаками. Около столба – группа ребят и девчонок, все – в современной одежде, один – с бумбоксом на плече… но у всех средневековое оружие, в основном – мечи. Стоят и задумчиво смотрят на закат, на солнце, уходящее за лес, левее которого – еще два маленьких диска, белесый и зеленый, оба поменьше Луны. Вадим ничего не объяснял – просто подарил мне эту картину… За год до этого я прочитал «Нарнию» Клайва Льюиса и час-то (сам от себя скрывая эти мечты: они казались мне детскими!) представлял себе, как оживает все, нарисованное на картине. Оживает… и можно, перемахнув обрез рамы, отправиться исследовать бесконечный лес с пятнами озер, отражающих закат, спускаться по жилкам далеких рек к морю, которого нет на картине, но которое, конечно, есть где-то там, за ее краем, где лежит большой и неизведанный мир… Я завидовал тем, кто был нарисован на полотне. У них впереди был весь мир.
Вадим знал, что мне дарить.
Сидя в кресле, я пытался понять, почему мне так грустно. Как будто я расстаюсь со всеми этими вещами! Это ведь ерунда, я их увезу с собой на новую квартиру – в новый дом – и там, если придет фантазия, могу расставить их в том же порядке, что и здесь…
И все-таки я понял. Я оставлю тут то, что увезти нельзя. Двор оставлю. Парк. Улицу, остановку на ней, стадион, знакомых. Ко всему этому я привык – и как раз всего этого с собой не взять.
Уезжать не хотелось.
Дотянувшись до центра, я толкнул в него диск «Hay», и Бутусов негромко запел для меня:
Последний поезд на небо
Отправится в полночь
С полустанка, укрытого
Шапкой снегов.
Железнодорожник
вернется в каморку
и уляжется в койку, не сняв сапогов…
Надо было позвонить Вадиму, и я, не дослушав песни, поднялся, набрал его номер. Довольно долго никто не подходил, потом, когда я уже собирался класть трубку, гудки прервались, и как раз Вадим, фыркая, как бегемот, откликнулся:
– Ага!
– Хайль, – поприветствовал его я и тут же перешел к делу: – Вад, ты не подъедешь сейчас к нашему кафе?
Кажется, он что-то почувствовал в моем голосе, потому что, секунду помедлив (на заднем фоне шуршала вода в ванной), коротко ответил:
– Буду.

* * *
«Нашим кафе» мы называли небольшую забегаловку «Петербургер» недалеко от стадиона «Динамо», куда часто «забегали» (отсюда и «забегаловка») после возни с лошадьми и скачек. От моего дома до «Петербургера» было минут пять ходьбы. Вадим жил дальше, ему нужно было добираться на транспорте, поэтому я, устроившись за столиком – тут они были стоячие – и заказав себе фирменный «петербургер» и колу, уставился в большущее окно, через которое хорошо можно рассматривать теплую зеленую улицу.
Впрочем, улицы я не видел. Я думал про странный выверт происходящего.
Деда я помнил очень плохо. Да нет. Не помнил вообще, только фотографии видел. Когда отец не захотел идти по его стопам и ушел служить просто в армию, дед рассорился с моим отцом насмерть, не желал ни видеть, ни слышать его, его жену и своего внука – меня. И у нас в семье про него говорили не очень охотно.
Дед всю жизнь прослужил в спецслужбах. Причем начинал еще тогда, когда ФСБ было не ФСБ и даже не КГБ, а НКВД. Был дед в больших чинах и, выйдя в отставку – довольно рано, как это всегда бывает у военных, – поселился в своем доме на Эльдорадо, в практически безлюдном месте. Раньше это была его же дача, но дед превратил ее в постоянное место жительства, а в город почти не приезжал.
И вот теперь он умер.
Не скажу, чтобы я был расстроен или хотя бы огорчен. Все умирают, а дед был практически чужим человеком. Просто, когда я вспомнил, кем он был, во мне впервые шевельнулась положительная эмоция, связанная с переездом. Интересно же посмотреть дом, в котором безвыездно жил секретный агент! Черт его знает – может, там осталась масса любопытных вещей…
Додумать эту мысль я уже не успел.
Вадим, наверное, прошел дворами, потому что перед окном «Петербургера» он не появлялся, а сразу возник в дверях кафе, крутя головой в поисках меня, – одетый в свои обычные штаны от «ночки», кроссовки, черную тишотку с портретом Милошевича и надписью по-русски: «Янки, гоу хоум!» на груди. Я поднял руку, и мой друг, улыбнувшись, махнул в ответ, уже лавируя между столиками.
– Ну хайль. – Он пожал протянутую мою ладонь и оперся локтями о стол, глядя на меня своими странноватыми, серыми с золотыми искрами глазами, от которых девчонки обмирали и начинали складываться в штабеля у его ног раньше, чем Вадим открывал рот.
Я молча пожал крепкую ладонь. По телику, установленному над стойкой, «знаток русской кухни известный повар Владимир Соколов» рекламировал майонез «Кальве», и я в который раз подумал, что Соколов дурак – в традиционной русской кухне отродясь не было майонеза… Дурацкая мысль означала, что я боюсь разговора с Вадимом, поэтому я отвел взгляд от экрана и решительно сказал:
– Вад, я уезжаю…
…Мы дружили столько, сколько были знакомы, – последние пять лет. Почти пять. Взрослые посмеются над этой цифрой. Но для нас это треть жизни. Лучшая треть – самая интересная, самая веселая… Вадим не перебил меня ни разу. А я ни разу не отвел взгляд. Очень хотел этого и не отвел.
Когда говорить стало нечего и я умолк, Вадим опустил глаза. Он, оказывается, уже давно крутил в пальцах мой пустой бокал из-под колы – прокатывал снова и снова по его краю оставшуюся на дне капельку. Сейчас эта капелька выскочила на пластик стола, и Вадим, бесшумно поставив на нее стакан, поднял голову:
– Значит, в лагерь не поедешь? – обычным своим голосом спросил он. Как будто ничего не произошло.
– Отец сказал – мотоцикл купит, – вместо ответа пробормотал я. – Тут всей езды – на четверть часа… Долго приехать, что ли?
Вадим кивнул. И он, и я понимали – долго. Мы учимся в разных школах. Просто ради встреч с ним не наездишься. Значит, мы сможем видеться только на «Динамо». И уже не забежишь друг к другу после уроков, не отправишься вместе на лодочную станцию, или в парк, или в кино с девчонками из его дома… Понимаете, нельзя дружить по-настоящему на таком расстоянии. Даже если очень хочется. Да и в лагерь я в самом деле не смогу – с переездом будет куча хлопот, отец не справится, даже если возьмет парней из фирмы, а их и нельзя надолго снимать с работы…
– Ты тоже будешь ко мне приезжать, – сказал я. – Родаки не будут против.
Это тоже была правда – Вадим нравился и матери, и отцу. Он это тоже знал и кивнул:
– Ага, буду… Помнишь, как в прошлом году мы с тобой маньяка поймали?
Я невольно заулыбался – эту историю я помнил хорошо, даже слишком, потому что выслеженный от вечернего безделья Вадимом маньяк, которого мы заперли в котельной, оказался новым сантехником. Он не обиделся и даже с тех пор всегда здоровался с нами при встрече… Я кивнул, совсем уже было хотел сказать, что помню, но Вадим вдруг оттолкнулся от столика и негромко сказал:
– Ну давай. Счастливо, – повернулся и пошел к выходу. Не оборачиваясь пошел, а я глядел ему в спину, и мне было страшно обидно, словно Вадим ни за что меня оскорбил – и страшно стыдно, как будто это я был виноват в том, что мы вот так разъезжаемся. А около входа он повернулся и сказал: – Не ходи за мной.
И быстро вышел.

* * *
Миру вокруг нас плевать, есть мы или нас нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52