Я увидел старика с дряблым телом, изъеденным язвами. Он плакал и целовал скульптуру в каменный лоб. Надсмотрщик сказал мне, что это отец погибшего юноши. Старик бросился мне в ноги, точно я вернул ему живого сына…
Раоми умолк. Пение жрецов доносилось все отчетливее сквозь завесу тонких тканей. Учитель направился к двери, на пороге остановился и сказал:
– Истине нельзя научить, Минхотеп. Она рождается и умирает в душе человека. Ее нужно открыть. И если ты хочешь постичь ее тайны, найди к ней путь… даже если этот путь ведет к гибели.
Раоми ушел в свои покои, оставив меня в лихорадочном волнении. Я вышел в сад, чтобы подумать над словами учителя.
Ночь была лунной, прохладной. У священного бассейна я опустился на холодную плиту, нагнулся к воде, пытаясь разглядеть сверкающие плавники золотых рыбок. Неожиданно брызги попали мне в лицо. Я поднял голову. Рядом стояла Юра, дочь верховного сановника Фалеха. Заметив мое смущение, она тихо засмеялась:
– Что ты здесь делаешь?
– Думаю, Юра.
– Вот оно что! Ты лепишь раба, а обо мне не вспоминаешь!
– Я помню о тебе, Юра. Скоро я сделаю твою статую, и она будет самой прекрасной из всех…
В лунном свете лицо Юры показалось мне высеченным из белого мрамора, и я решил запечатлеть ее именно такой: задумчивой, чуть улыбающейся девочкой. Но мне не удалось тогда осуществить свой замысел, потому что утром умер божественный Хуфу. Страна погрузилась в траур. Фалех увез Юру в свое поместье, и я больше не встречал ее у священного бассейна, даже потом, когда во дворце вновь наступило спокойствие, и на престол взошел молодой Джедефре.
В одну из первых недель своего правления Великий Дом призвал к себе учителя и меня. В тронном зале собрался Большой совет. По правую руку от фараона стоял верховный жрец, по левую – верховный сановник Фалех. У трона толпились номархи, государственные советники, жрецы храма Ра. Но, едва мы вошли, мне бросилось в глаза, что чуть позади Фалеха стоял Ахром и что-то записывал в свиток папируса. Куда делось тряпье, которое он носил после своего пленения? Он был одет, как придворный.
Мы приблизились к трону и преклонили колени. Царь царей был бледен, казался уставшим. Он заговорил тихо, не глядя в нашу сторону:
– Вступив на трон, мы хотим, как и наши предки, оставить о себе достойную намять. Тебе, Раоми, мы предлагаем приступить к сооружению новой усыпальницы в городе мертвых близ пирамиды нашего великого отца. Сто десять тысяч рабов в твоей власти, мой скульптор и строитель Раоми.
Учитель, казалось, воспринял новую почесть как должное. Каково же было мое изумление, когда Раоми обратился к фараону:
– Честь, оказанная мне, безгранична. Но здоровье мое слабо. Я знаю, что не доживу до конца работ. Рядом со мной стоит юноша, чей талант много больше моего. Пусть Царь царей поручит ему священный заказ.
Верховный сановник что-то сказал на ухо фараону. Лицо Великого Дома было лицом статуи, которой совершенно все равно в этом мире. Но зато раба Ахрома живо заинтересовали слова Фалеха. Он весь напрягся, вытянул шею. Когда Фалех вернулся на место, раб сказал вполголоса, но во внезапно наступившей тишине его гулкий бас услышали все:
– Молодая антилопа покладистее старого шакала.
Раоми схватился за рукоять тема, висевшего у него на поясе, повернулся и быстро вышел из зала. Я бросился за учителем, но голос верховного жреца заставил меня остановиться:
– Раоми совершил кощунство, отказавшись выполнить волю Царя царей. Совет жрецов решит судьбу Раоми.
Верховный сановник продолжал, когда жрец умолк:
– Ты талантлив, юноша, ты возведешь усыпальницу.
Фараон кивнул и встал. Прием закончился. Я выбежал из тронного зала, перехватив насмешливый взгляд Ахрома. Помчался к учителю, чтобы передать ему слова верховного жреца, но Раоми не дал мне говорить:
– Я знаю все, – сказал он, – Жрецы давно хотят избавиться от меня. А теперь представился случай. Они могут обвинить меня в кощунстве, даже если я возьмусь за строительство усыпальницы. Ведь я стар, могу умереть до окончания работ, пирамида останется недостроенной. Они нее обдумали. Минхотеп…
Совет жрецов решил судьбу учителя. Раоми вышел проводить меня, мы попрощались, и я ушел, глубоко задумавшись. Сзади послышались крики, я обернулся. Учитель лежал на камнях, убийцы склонились над ним. Я крикнул и бросился назад. Увидев меня, убийцы разбежались. Раоми был мертв, тем торчал у него между лопаток. Я рыдал, как женщина, и в конце концов упал в беспамятстве.
Я провалялся в болезни две недели. Сначала бредил, и мне виделись ожившие памятники, потрясавшие каменными руками, каменные лица с нубийскими приплюснутыми носами хохотали гулким смехом…
Богам было угодно, чтобы, едва я начал понемногу вставать с постели, ко мне явился сам верховный сановник Фалех. Меня призывал Царь царей. Зачем?
Слуги повели меня под руки, а Фалсх шел рядом и говорил:
– Раоми понес заслуженную кару, ибо перед богами равны и простой землепашец, и великий скульптор. Царь царей даст тебе новый заказ. Но ты не должен удивляться. Ты должен помнить: то, что происходит в Кемте, угодно богам…
Когда мы подошли к тронному залу, слуги отпустили меня, и мы с верховным сановником вошли вдвоем. Я поднял голову к возвышению, на котором стоял трон, и посреди зала упал на колени, ибо силы оставили меня, когда я увидел.
На троне владыки Кемта восседал, величественно подняв голову, осененную уреем нубиец Ахром.
– Раб?! – вырвалось у меня. Лица писцов вытянулись, а нубиец, отшвырнул в сторону кнут и связку прутьев – символы царской власти – бросился на меня. Схватив меня за волосы, он прохрипел:
– Ты – мой раб! Ты – мой пес! Стоит мне пожелать, и тебя раздавят!
Ахром был смешон в эту минуту гнева, потому что до сих пор фараоны вершили дела как боги – одно короткое слово, один скупой жест… Нубиец понял свою ошибку, вернулся к трону.
– Но ты не умрешь, – сказал он. – Нам нужно твое искусство. Я, Хафра, владыка Верхнего и Нижнего Кемта, сын Озириса, нареченный брат Хуфу, повелеваю тебе, Минхотеп, высечь мою статую для тронного зала с тем, чтобы эта статуя стала образцом для всех последующих скульптур, рельефов и изображений.
– Я выполню все, что ты приказал, о владыка, и да будет вечно сиять твое величие над страной Озириса, – то был шепот Фалеха, достаточно четкий, чтобы его мог услышать тот, кому он предназначался. Я понял, что спасло меня от мести нубийца: глиняная модель, которую я вылепил по приказу учителя. Сейчас, когда случай так странно вознес раба над смертными, Ахром понимал, что только искусство скульпторов, художников и писцов придаст ему то неземное совершенство, которое неспособны дать ни самые стремительные колесницы, ни несметные сокровища, ни победы над ливийцами…
Мне пришлось повторить вслед за Фалехом: «И да будет вечно…» Я был слаб, очень слаб. И предал учителя.
Только впоследствии мне стали известны кое-какие подробности возвышения Ахрома. Дворцовые тайны хранились свято, ничто не могло открыть их потомству: ни пирамиды, ни храмы. В печах сгорали папирусы, стирались в пыль таблицы, стачивались неугодные надписи на вечных камнях пирамид и склепов. Вот почему истинная причина гибели молодого Джедефре и стремительного возвышения Хафры никогда не будет раскрыта.
В детстве Джедефре воспитывался не жрецами, а неким мудрецом Шамаилом, которого покойная царица дала в наставники сыну. Шамаил внушал царевичу отвращение к золоту и войнам, любовь к искусству и поэзии. Совет жрецов обвинил мудреца в святотатстве и сослал в каменоломни Силили, где тот вскоре погиб. Джедефре отдали под надзор жрецов храма Птаха. Но наследник возненавидел своих новых наставников за убийство Шамаила, и жрецы усердно молили богов, чтобы те продлили бесценную жизнь Хуфу. Но этого было мало, и верховный жрец Хаорес подумывал о смене династии. Он мог сам стать фараоном, но тогда получил бы могучего противника в лице верховного сановника. Возникла бы смута, война – этого жрецы не хотели. Тогда они обратились к Фалеху. Поразмыслив и посовещавшись, верховный жрец и верховный сановник решили посадить на престол человека, полностью покорного их воле. Управлять Кемтом, оставаясь в тени. Вот тогда-то многоопытный Фалех и вывел в свет нубийца, заметив в Ах-роме – все же он был сыном царя – удачное сочетание властолюбия, сметливости, завистливости и покорности богам.
Ахрома-Хафру представили как нареченного брата Хуфу, который юные годы провел в жреческой школе храма Ра. Выдать нубийца за жителя Кемта нелегко, и Хафра первое время не покидал пределов дворца. Потом выход был найден: слой румян, накладная борода… Издалека нубийские черты лица владыки, оставшегося рабом, не бросались в глаза. А вблизи… Владыку видят не таким, каков он на самом деле, а таким, каким его изображают художники, скульпторы, писцы, сказители. Они должны были создать Хафру для народа Кемта. И создали. Я был среди них. Более того: я создал новый канон. Наверно, мой поступок достоин презрения, но тогда все виделось мне в ином свете, а многого я просто не понимал. Судите сами.
Помню: из тронного зала меня вывели все те же слуги, посадили в повозку и куда-то долго везли. Соображал я плохо и весь дрожал. Забылся тяжелым сном и очнулся в комнате с широким окном, затянутым тонкой бронзовой сеткой. В этой комнате я провел десять дней, не видя никого, кроме рабов, приносивших мне еду и воду. Силы вернулись ко мне, но на душе было тяжело.
Лишь на одиннадцатый день вместо раба на пороге появилась девушка с черными волосами и тонкими руками.
– Кто ты? – спросил я.
– Иддиба, рабыня дочери верховного сановника Фалеха. Госпожа хочет видеть тебя.
Мы вышли в сад. Рабыня быстро шла но запутанным тропинкам. Деревья расступились, открыв небольшой пруд с белыми кувшинками. В воздухе пропела стрела и вонзилась в ствол акации. Возле пруда появилась Юра с луком в руках.
– Испугался? – воскликнула она, довольная своей шуткой.
– Нет, госпожа. Где я, что все это значит?
– Иди за мной, Минхотеп.
В дальнем конце сада стояло невысокое строение с решетчатыми окнами. Вслед за Юрой я вступил в сводчатое помещение, пол которого был устлан мягкими циновками.
– Здесь все для тебя, Минхотеп, – сказала Юра. – Но помни: ты обещал мне скульптуру.
Я огляделся в восхищении. Какой скульптор остался бы равнодушным при виде великолепно оборудованной мастерской? Здесь были тяжелые медные пилы с резными рукоятями, сверлильные трубки, нефритовые кувалды, бронзовые стамески, полировочный песок из Магхара и драгоценные резцы с алмазами. На деревянных подпорках стояли две заготовки для парадных статуй: одна из белого мрамора, другая из редкого пятнистого мрамора «митт», который впоследствии назвали «камнем Хафры». У окна я увидел и две глиняные заготовки. Теперь я понял, чем был вызван мой вынужденный переезд в имение Фалеха. Срочность заказа фараона заставила верховного сановника создать у себя эту мастерскую. Впоследствии мне стала ясной и дальняя цель заказа Царя царей, цель, о которой в то время я не мог и догадываться.
– Эти инструменты – подарок отца, – сказала Юра, – а лучшие подмастерья помогут тебе выполнить заказ Великого Дома и… обещание, которое ты дал мне.
Я понял, что она многого не знает, и решил не открывать ей того, чему сам стал свидетелем.
– Мое сердце у твоих ног, госпожа, – сказал я.
С этого дня я начал работать над двумя статуями под неусыпным наблюдением подмастерьев Хирама и Джхути, которых с удовольствием колотил при каждом удобном случае. Работал быстро. Если одну из скульптур – фараона – надлежало выполнить, точно соблюдая все каноны, то вторую никто не мог помешать мне высечь так, как я хотел. Работая, я размышлял о том, что умею, оказывается, меньше, чем какой-нибудь раб из Вавилона. Как-то Раоми показывал мне привезенную с далекого севера вещицу: вырезанную из кости головку девушки. Лицо северной красавицы, удлиненное, с острым профилем. В то время я не смел признаться самому себе, что никогда не видел лица более прекрасного, и упорно твердил, что это работа варвара, что даже смотреть на нее – кощунство…
Когда обе статуи были почти готовы, я бросил работу. С утра до ночи бродил по саду, хотел видеть Юру и встретил ее в одном из коридоров дворца. Вероятно, я выглядел довольно странно, потому что Юра подбежала ко мне:
– Что случилось, Минхотеп?
– Я почти закончил работу. Осталось самое важное, мне хочется, госпожа, чтобы ты была со мной.
Мы вернулись в мастерскую, и, усадив Юру у окна, я приступил к работе. Подмастерья пыхтели у меня за спиной, я чувствовал на себе их подозрительные взгляды. Иддиба принесла еду, мы немного поели и продолжили работу. Юра уснула, и лишь тогда до меня дошло, что уже ночь. Я разбудил Юру, проводил ее во дворец. Вернулся и прогнал подмастерьев. Они вышли и встали у дверей: было слышно, как они переговаривались.
1 2 3 4 5 6
Раоми умолк. Пение жрецов доносилось все отчетливее сквозь завесу тонких тканей. Учитель направился к двери, на пороге остановился и сказал:
– Истине нельзя научить, Минхотеп. Она рождается и умирает в душе человека. Ее нужно открыть. И если ты хочешь постичь ее тайны, найди к ней путь… даже если этот путь ведет к гибели.
Раоми ушел в свои покои, оставив меня в лихорадочном волнении. Я вышел в сад, чтобы подумать над словами учителя.
Ночь была лунной, прохладной. У священного бассейна я опустился на холодную плиту, нагнулся к воде, пытаясь разглядеть сверкающие плавники золотых рыбок. Неожиданно брызги попали мне в лицо. Я поднял голову. Рядом стояла Юра, дочь верховного сановника Фалеха. Заметив мое смущение, она тихо засмеялась:
– Что ты здесь делаешь?
– Думаю, Юра.
– Вот оно что! Ты лепишь раба, а обо мне не вспоминаешь!
– Я помню о тебе, Юра. Скоро я сделаю твою статую, и она будет самой прекрасной из всех…
В лунном свете лицо Юры показалось мне высеченным из белого мрамора, и я решил запечатлеть ее именно такой: задумчивой, чуть улыбающейся девочкой. Но мне не удалось тогда осуществить свой замысел, потому что утром умер божественный Хуфу. Страна погрузилась в траур. Фалех увез Юру в свое поместье, и я больше не встречал ее у священного бассейна, даже потом, когда во дворце вновь наступило спокойствие, и на престол взошел молодой Джедефре.
В одну из первых недель своего правления Великий Дом призвал к себе учителя и меня. В тронном зале собрался Большой совет. По правую руку от фараона стоял верховный жрец, по левую – верховный сановник Фалех. У трона толпились номархи, государственные советники, жрецы храма Ра. Но, едва мы вошли, мне бросилось в глаза, что чуть позади Фалеха стоял Ахром и что-то записывал в свиток папируса. Куда делось тряпье, которое он носил после своего пленения? Он был одет, как придворный.
Мы приблизились к трону и преклонили колени. Царь царей был бледен, казался уставшим. Он заговорил тихо, не глядя в нашу сторону:
– Вступив на трон, мы хотим, как и наши предки, оставить о себе достойную намять. Тебе, Раоми, мы предлагаем приступить к сооружению новой усыпальницы в городе мертвых близ пирамиды нашего великого отца. Сто десять тысяч рабов в твоей власти, мой скульптор и строитель Раоми.
Учитель, казалось, воспринял новую почесть как должное. Каково же было мое изумление, когда Раоми обратился к фараону:
– Честь, оказанная мне, безгранична. Но здоровье мое слабо. Я знаю, что не доживу до конца работ. Рядом со мной стоит юноша, чей талант много больше моего. Пусть Царь царей поручит ему священный заказ.
Верховный сановник что-то сказал на ухо фараону. Лицо Великого Дома было лицом статуи, которой совершенно все равно в этом мире. Но зато раба Ахрома живо заинтересовали слова Фалеха. Он весь напрягся, вытянул шею. Когда Фалех вернулся на место, раб сказал вполголоса, но во внезапно наступившей тишине его гулкий бас услышали все:
– Молодая антилопа покладистее старого шакала.
Раоми схватился за рукоять тема, висевшего у него на поясе, повернулся и быстро вышел из зала. Я бросился за учителем, но голос верховного жреца заставил меня остановиться:
– Раоми совершил кощунство, отказавшись выполнить волю Царя царей. Совет жрецов решит судьбу Раоми.
Верховный сановник продолжал, когда жрец умолк:
– Ты талантлив, юноша, ты возведешь усыпальницу.
Фараон кивнул и встал. Прием закончился. Я выбежал из тронного зала, перехватив насмешливый взгляд Ахрома. Помчался к учителю, чтобы передать ему слова верховного жреца, но Раоми не дал мне говорить:
– Я знаю все, – сказал он, – Жрецы давно хотят избавиться от меня. А теперь представился случай. Они могут обвинить меня в кощунстве, даже если я возьмусь за строительство усыпальницы. Ведь я стар, могу умереть до окончания работ, пирамида останется недостроенной. Они нее обдумали. Минхотеп…
Совет жрецов решил судьбу учителя. Раоми вышел проводить меня, мы попрощались, и я ушел, глубоко задумавшись. Сзади послышались крики, я обернулся. Учитель лежал на камнях, убийцы склонились над ним. Я крикнул и бросился назад. Увидев меня, убийцы разбежались. Раоми был мертв, тем торчал у него между лопаток. Я рыдал, как женщина, и в конце концов упал в беспамятстве.
Я провалялся в болезни две недели. Сначала бредил, и мне виделись ожившие памятники, потрясавшие каменными руками, каменные лица с нубийскими приплюснутыми носами хохотали гулким смехом…
Богам было угодно, чтобы, едва я начал понемногу вставать с постели, ко мне явился сам верховный сановник Фалех. Меня призывал Царь царей. Зачем?
Слуги повели меня под руки, а Фалсх шел рядом и говорил:
– Раоми понес заслуженную кару, ибо перед богами равны и простой землепашец, и великий скульптор. Царь царей даст тебе новый заказ. Но ты не должен удивляться. Ты должен помнить: то, что происходит в Кемте, угодно богам…
Когда мы подошли к тронному залу, слуги отпустили меня, и мы с верховным сановником вошли вдвоем. Я поднял голову к возвышению, на котором стоял трон, и посреди зала упал на колени, ибо силы оставили меня, когда я увидел.
На троне владыки Кемта восседал, величественно подняв голову, осененную уреем нубиец Ахром.
– Раб?! – вырвалось у меня. Лица писцов вытянулись, а нубиец, отшвырнул в сторону кнут и связку прутьев – символы царской власти – бросился на меня. Схватив меня за волосы, он прохрипел:
– Ты – мой раб! Ты – мой пес! Стоит мне пожелать, и тебя раздавят!
Ахром был смешон в эту минуту гнева, потому что до сих пор фараоны вершили дела как боги – одно короткое слово, один скупой жест… Нубиец понял свою ошибку, вернулся к трону.
– Но ты не умрешь, – сказал он. – Нам нужно твое искусство. Я, Хафра, владыка Верхнего и Нижнего Кемта, сын Озириса, нареченный брат Хуфу, повелеваю тебе, Минхотеп, высечь мою статую для тронного зала с тем, чтобы эта статуя стала образцом для всех последующих скульптур, рельефов и изображений.
– Я выполню все, что ты приказал, о владыка, и да будет вечно сиять твое величие над страной Озириса, – то был шепот Фалеха, достаточно четкий, чтобы его мог услышать тот, кому он предназначался. Я понял, что спасло меня от мести нубийца: глиняная модель, которую я вылепил по приказу учителя. Сейчас, когда случай так странно вознес раба над смертными, Ахром понимал, что только искусство скульпторов, художников и писцов придаст ему то неземное совершенство, которое неспособны дать ни самые стремительные колесницы, ни несметные сокровища, ни победы над ливийцами…
Мне пришлось повторить вслед за Фалехом: «И да будет вечно…» Я был слаб, очень слаб. И предал учителя.
Только впоследствии мне стали известны кое-какие подробности возвышения Ахрома. Дворцовые тайны хранились свято, ничто не могло открыть их потомству: ни пирамиды, ни храмы. В печах сгорали папирусы, стирались в пыль таблицы, стачивались неугодные надписи на вечных камнях пирамид и склепов. Вот почему истинная причина гибели молодого Джедефре и стремительного возвышения Хафры никогда не будет раскрыта.
В детстве Джедефре воспитывался не жрецами, а неким мудрецом Шамаилом, которого покойная царица дала в наставники сыну. Шамаил внушал царевичу отвращение к золоту и войнам, любовь к искусству и поэзии. Совет жрецов обвинил мудреца в святотатстве и сослал в каменоломни Силили, где тот вскоре погиб. Джедефре отдали под надзор жрецов храма Птаха. Но наследник возненавидел своих новых наставников за убийство Шамаила, и жрецы усердно молили богов, чтобы те продлили бесценную жизнь Хуфу. Но этого было мало, и верховный жрец Хаорес подумывал о смене династии. Он мог сам стать фараоном, но тогда получил бы могучего противника в лице верховного сановника. Возникла бы смута, война – этого жрецы не хотели. Тогда они обратились к Фалеху. Поразмыслив и посовещавшись, верховный жрец и верховный сановник решили посадить на престол человека, полностью покорного их воле. Управлять Кемтом, оставаясь в тени. Вот тогда-то многоопытный Фалех и вывел в свет нубийца, заметив в Ах-роме – все же он был сыном царя – удачное сочетание властолюбия, сметливости, завистливости и покорности богам.
Ахрома-Хафру представили как нареченного брата Хуфу, который юные годы провел в жреческой школе храма Ра. Выдать нубийца за жителя Кемта нелегко, и Хафра первое время не покидал пределов дворца. Потом выход был найден: слой румян, накладная борода… Издалека нубийские черты лица владыки, оставшегося рабом, не бросались в глаза. А вблизи… Владыку видят не таким, каков он на самом деле, а таким, каким его изображают художники, скульпторы, писцы, сказители. Они должны были создать Хафру для народа Кемта. И создали. Я был среди них. Более того: я создал новый канон. Наверно, мой поступок достоин презрения, но тогда все виделось мне в ином свете, а многого я просто не понимал. Судите сами.
Помню: из тронного зала меня вывели все те же слуги, посадили в повозку и куда-то долго везли. Соображал я плохо и весь дрожал. Забылся тяжелым сном и очнулся в комнате с широким окном, затянутым тонкой бронзовой сеткой. В этой комнате я провел десять дней, не видя никого, кроме рабов, приносивших мне еду и воду. Силы вернулись ко мне, но на душе было тяжело.
Лишь на одиннадцатый день вместо раба на пороге появилась девушка с черными волосами и тонкими руками.
– Кто ты? – спросил я.
– Иддиба, рабыня дочери верховного сановника Фалеха. Госпожа хочет видеть тебя.
Мы вышли в сад. Рабыня быстро шла но запутанным тропинкам. Деревья расступились, открыв небольшой пруд с белыми кувшинками. В воздухе пропела стрела и вонзилась в ствол акации. Возле пруда появилась Юра с луком в руках.
– Испугался? – воскликнула она, довольная своей шуткой.
– Нет, госпожа. Где я, что все это значит?
– Иди за мной, Минхотеп.
В дальнем конце сада стояло невысокое строение с решетчатыми окнами. Вслед за Юрой я вступил в сводчатое помещение, пол которого был устлан мягкими циновками.
– Здесь все для тебя, Минхотеп, – сказала Юра. – Но помни: ты обещал мне скульптуру.
Я огляделся в восхищении. Какой скульптор остался бы равнодушным при виде великолепно оборудованной мастерской? Здесь были тяжелые медные пилы с резными рукоятями, сверлильные трубки, нефритовые кувалды, бронзовые стамески, полировочный песок из Магхара и драгоценные резцы с алмазами. На деревянных подпорках стояли две заготовки для парадных статуй: одна из белого мрамора, другая из редкого пятнистого мрамора «митт», который впоследствии назвали «камнем Хафры». У окна я увидел и две глиняные заготовки. Теперь я понял, чем был вызван мой вынужденный переезд в имение Фалеха. Срочность заказа фараона заставила верховного сановника создать у себя эту мастерскую. Впоследствии мне стала ясной и дальняя цель заказа Царя царей, цель, о которой в то время я не мог и догадываться.
– Эти инструменты – подарок отца, – сказала Юра, – а лучшие подмастерья помогут тебе выполнить заказ Великого Дома и… обещание, которое ты дал мне.
Я понял, что она многого не знает, и решил не открывать ей того, чему сам стал свидетелем.
– Мое сердце у твоих ног, госпожа, – сказал я.
С этого дня я начал работать над двумя статуями под неусыпным наблюдением подмастерьев Хирама и Джхути, которых с удовольствием колотил при каждом удобном случае. Работал быстро. Если одну из скульптур – фараона – надлежало выполнить, точно соблюдая все каноны, то вторую никто не мог помешать мне высечь так, как я хотел. Работая, я размышлял о том, что умею, оказывается, меньше, чем какой-нибудь раб из Вавилона. Как-то Раоми показывал мне привезенную с далекого севера вещицу: вырезанную из кости головку девушки. Лицо северной красавицы, удлиненное, с острым профилем. В то время я не смел признаться самому себе, что никогда не видел лица более прекрасного, и упорно твердил, что это работа варвара, что даже смотреть на нее – кощунство…
Когда обе статуи были почти готовы, я бросил работу. С утра до ночи бродил по саду, хотел видеть Юру и встретил ее в одном из коридоров дворца. Вероятно, я выглядел довольно странно, потому что Юра подбежала ко мне:
– Что случилось, Минхотеп?
– Я почти закончил работу. Осталось самое важное, мне хочется, госпожа, чтобы ты была со мной.
Мы вернулись в мастерскую, и, усадив Юру у окна, я приступил к работе. Подмастерья пыхтели у меня за спиной, я чувствовал на себе их подозрительные взгляды. Иддиба принесла еду, мы немного поели и продолжили работу. Юра уснула, и лишь тогда до меня дошло, что уже ночь. Я разбудил Юру, проводил ее во дворец. Вернулся и прогнал подмастерьев. Они вышли и встали у дверей: было слышно, как они переговаривались.
1 2 3 4 5 6