Время тоже значения не имеет - лишь бы именно в это время кто-то где-то сделал какой-то решительный выбор (выбор "чай или кофе" на крайний случай годится тоже). Если вы полагаете, что Эйнштейн от таких утверждений переворачивается в гробу, то вам тоже предлагается на выбор альтернатива: либо поверить, что теория относительности здесь ни при чем, либо обратиться за разъяснениями к доктору Фрайману, и он угостит вас такой порцией высшей математики вперемежку с теорией физики единых полей, что вы пожалеете о своих сомнениях.
Итак, мы трое - Шехтель, Моцкин и я - налепили на виски датчики, уселись в операторские кресла и начали обзор миров, подошедших к осознанию идеи единого Бога.
Сначала стратификатор выбросил нас на берег какого-то моря (а может океана), вода в котором была красного цвета - наверняка это была не вода, а какой-нибудь кислотный раствор, но я по привычке употребляю земные термины. Береговая линия была изогнута дугой, и красные волны разбивались об огромные зеленые валуны, которые на второй взгляд оказались живыми существами с коротенькими ножками. В оранжевом небе висело ярко-зеленое солнце (спектральный класс F - подсказал Рон Шехтель).
Мы - все трое - стояли на одном из живых валунов, и я с душевным смятением подумал, что, возможно, попираю ногами именно то существо, которому в этом мире предстоит высказать идею единого Бога.
- Нет, - сказал Шехтель, поняв мое состояние. - Приборы показывают, что разума в камнях нет, это что-то вроде наших кораллов.
Я немедленно пнул "коралл" ногой и получил в ответ удар электрическим током, отчего непроизвольно вскрикнул - крик мой эхом пронесся от горизонта до горизонта, повторенный каждым камнем на свой лад.
- Спокойно, - сказал Шехтель. - Вон, гляди, аборигены.
Группа из десятка существ направлялась к берегу. Аборигены были что надо: под четыре метра ростом, ног у них, по-моему, было три, если, конечно, третья нога не была на самом деле чем-то совсем иным, а голова покоилась на широких плечах подобно мячу на плоской тарелке. Рук я не разглядел - возможно, аборигены прятали руки за спиной. А возможно, вообще обходились без рук вопреки указаниям господина Энгельса.
- И это разумные существа, верящие в единого Бога? - с отвращением спросил писатель-романист Эльягу Моцкин.
- Именно так, - подтвердил Шехтель. - Если приборы не врут, здесь есть множество племен, верящих в такое количество разных богов, что перечисление заняло бы слишком много времени. А эти вот решили, что Бог един, и потому их изгнали.
- Бедняги, - прокомментировал Моцкин. - У них еще нет своего Моше, а уже начался галут.
- Поговорим, - спросил Шехтель, - или отправимся дальше? Миров много, а времени в обрез.
- Запиши в память, и отправимся, - сказал я.
Валун, на котором я стоял, покрылся желтыми пятнами, и я испугался, что меня опять ударит током.
Следующий мир оказался более приятным на вид. Стратификатор перенес нас на лесную поляну, покрытую высокой травой. Стометровые деревья возносили к фиолетовому небу свои мощные кроны. Солнце здесь было золотистым и крошечным - почти звезда. Деревья были коричневыми, кроны серыми, трава - как и положено, зеленой. Я собрался было сорвать травинку, чтобы рассмотреть ее поближе, но во-время отдернул руку, потому что Рон Шехтель сказал:
- То, что мы принимаем за деревья - это аборигены, еще не принявшие единого Бога. А то, что нам кажется травой - это те разумные, кто поверил, что Бог един. Им-то и должен вскоре явиться Создатель и передать заповеди.
- С ума сойти! - воскликнул Эльягу Моцкин, который как раз собирался улечься на траве и принять солнечную ванну. - Но это же растения! У них же нет ног! Я уж не говорю о голове и мозгах!
- Вместо ног у них корни, - сказал Шехтель. - А мозг распределен равномерно по всему телу. Поэтому, кстати, местные аборигены очень живучи.
Мне казалось, что трава росла густым ковром, я не мог бы сделать ни шагу, не примяв или не раздавив какой-нибудь стебель. Становиться убийцей у меня не было желания, и я застыл подобно памятнику.
- Продолжим обзор, - поспешно сказал писатель-романист Моцкин, которому тоже было явно не по себе.
- Как угодно, - согласился Рон Шехтель.
Третий по счету мир был пустым и голым как лысина. До самого горизонта тянулась ровная поверхность, гладкая и блестящая, будто покрытая лаком и протертая тряпочкой. Я не могу назвать цвета, поскольку он все время менялся, перетекая волнами. В желтом небе низко над горизонтом висело тусклое красное солнце, больше похожее на раскаленную сковородку, чем на животворящее светило.
- Ты не ошибся? - спросил Эльягу Моцкин. - Здесь нет никакой жизни.
- При чем здесь я? - обиделся Шехтель. - Приборы выбрали этот мир. Значит...
Он не договорил, потому что на гладкой поверхности вдруг начал вздуваться пузырь, превратившийся в полушарие ярко-синего цвета. На полушарии возникли два пятна, подобные двум черным глазам, а между глаз появился рот, который сказал:
- Ухха... цмар какой...
После этой глубокомысленной фразы голове ничего не оставалось, кроме как скрыться под землю. Что она и сделала.
- Интересно, - сказал писатель Моцкин, пребывая в состоянии глубокой задумчивости, - слово "какой" случайно напоминает по звучанию ивритское или...
- Именно "или", - сказал Шехтель. - Приборы показывают, что аборигены живут здесь под поверхностью планеты. Нам туда не попасть.
- А тот, кто вылез, - спросил я, - он в кого верит - в единого Бога или в коллектив?
- В единого, - ответил Шехтель. - Цмар, он же сказал, разве не понятно?
- Конечно, - поспешил согласиться я, чтобы не прослыть тупицей.
- Поехали дальше, - сказал господин Моцкин. Он боялся, что следующий абориген вынырнет из-под земли прямо перед его носом.
- Хватит на первый раз, - предложил Шехтель. - Нужно проанализировать полученные данные.
- Неужели все эти жуткие твари - евреи? - воскликнул Моше Рувинский, посмотрев запись нашего путешествия.
Комментарии специалистов - Бельского и Фраймана - были сугубо техническими, и понять их сумел лишь испытатель Рон Шехтель.
- Нет, - сказал я. - Они еще не евреи, как не были еще евреями сыны Израиля, которых вывел из египетского плена Моше.
А доктор-теоретик Фрайман добавил внушительно:
- Прошу не забывать, что во всех рассмотренных случаях мы имеем дело с ситуацией выбора. У каждого из этих племен свой Синай, своя пустыня и свой фараон, не верящий в единого Бога. Если Бог есть, то именно сейчас он должен явиться и дать избранным им народам заповеди. Не знаю - шестьсот ли тринадцать, а может, тысячу двести или сто тридцать три, все зависит от местных условий.
- Я вот чего не понимаю, - сказал писатель-романист Эльягу Моцкин. Наша Тора содержит, как утверждают, в зашифрованном виде все сведения о прошлом и будущем евреев и других народов Земли. А та книга, которую тамошние аборигены назовут все-таки не Торой...
- Она тоже будет единственной и неповторимой, - подтвердило юное дарование Бельский. - Творец, сами понимаете, один, а миров он во вселенной создал бесчисленное множество, и в каждом мире избрал он себе в качестве лакмусовой бумажки один народ, так должен же он позаботиться о том, чтобы даровать своему народу - каждому! - по Книге.
- Все равно! - не унимался Моцкин. - У нас, евреев, с Творцом свой договор - брит-мила. А у этих... э-э... растений...
- Да найдут они что себе обрезать, - раздраженно прервал писателя директор Рувинский. - Не это главное. Ты что, не понимаешь, в какую историю мы вляпались?
Писатель Эльягу Моцкин посмотрел на меня, а я посмотрел на Рона Шехтеля. Испытатель сидел, подперев голову рукой и вообще ни на кого не смотрел - он спал.
- А куда мы могли вляпаться? - неуверенно спросил я, перебирая в памяти все, что случилось.
- В каждом из трех миров, - сухо сказал доктор Игаль Фрайман, - вы позволили себя обнаружить. Вас видели. Более того, в одном из миров с вами даже разговаривали. Следовательно, возникли причинно-следственные связи, которых не было в этих мирах до вашего там появления.
- Все претензии к господину Шехтелю, - заявил Эльягу Моцкин. Естественное занятие для писателя: сначала подстрекать, а потом снимать с себя ответственность.
- Ну и что? - продолжал допытываться я. Естественное занятие для историка: искать истину там, где ее нет и в помине.
- Видишь ли, Песах, - вступило в разговор юное дарование по имени Шай Бельский, - если бы вы просто посмотрели со стороны и тихо удалились в другую альтернативу, мир продолжал бы развиваться по своим законам, которые вы смогли бы наблюдать. А теперь... Они увидели вас, и за кого они могли вас принять?
- Во всяком случае, не за Бога, - сказал я, - поскольку нас было трое, а Бог, по мнению этих существ, один.
- Наши праотцы, - мрачно сказал доктор Фрайман, - тоже знали, что Бог - один, но если бы Авраам увидел перед собой трех существ с крылышками...
- Ах, это... - протянул я. Да, панели световых батарей, действительно, если поднапрячь воображение, можно было принять за крылья. - Авраам принял бы нас за ангелов. Ты хочешь сказать...
- Естественно, - кивнул Фрайман. - Явились им ангелы небесные и сказали... Я не знаю, что вы им сказали, но теперь нам придется вместе расхлебывать эту кашу.
- Нам! - возмущенно воскликнул писатель Моцкин. - Я на вас удивляюсь! Почему - нам? Этот испытатель, который был с нами... вот он спит и ни о чем не думает... Он виноват, он должен был понимать, что нам лучше спрятаться.
- Оставим на будущее обсуждение личной вины каждого, - примирительно сказал директор Рувинский. - Нужно спасать историю трех миров.
- Ну хорошо, - сказал я. - Ну, увидели они ангелов. Ну, пошла их история чуть иначе. Какая нам-то разница?
- Видишь ли, - задумчиво проговорил доктор Фрайман, - разница в том, что у них могут возникнуть сомнения. А вдруг это были не ангелы, а три разных бога? А вдруг Бог на самом деле не один?
- Вот оно что... - сказал я. - Да, это серьезно. Что можно сделать?
- Мы тут посовещались, - сказал директор Рувинский, - и пришли к заключению, что сделать можно только одно. А именно - внедриться в их ряды и убедить.
Внедряться должен был кто-то один. Не Шехтель - он должен следить за аппаратурой, готовый в любое мгновение придти на помощь. И не Моцкин - тот мог бы описать события, глядя на них со стороны, но участие в чем бы то ни было лишало писателя творческого дара.
- Значит, идти мне, - заключил я, и все с удовольствием согласились.
Испытателя Шехтеля разбудили и начали объяснять ситуацию.
- Да слышал я все, - сказал он, зевая. - Аппаратура готова, можно начинать.
Взгляды устремились на меня, и мне вдруг очень захотелось именно сегодняшним вечером отправиться в Новую израильскую оперу на представление "Аиды".
- С какого мира ты предпочитаешь начать? - ласково спросил директор Рувинский.
- С этих... трехногих, - сказал я.
Я внимательно оглядел пустыню и не увидел никаких ангелов. Возможно, мне просто померещилось.
Голова моя лежала на широких плечах, которые, действительно, напоминали блюдо, если смотреть со стороны, и я с удивлением обнаружил, что могу перекатывать голову как яблочко на тарелочке. Моя третья нога была выдвинута вперед, я прочно упирался в песок, никакая буря не могла бы сдвинуть меня с места.
Рядом со мной стояли трое - это были старейшины родов.
- Я думаю, - сказал Арс, глава рода Арсов, - что мы можем считать себя в безопасности. Вождь гиптов не решится посылать войска в эту пустыню.
- Я думаю, - сказал Грис, глава рода Грисов, - что нам придется драться. Вождь гиптов непременно пошлет за нами войска.
- Я думаю, - сказал Физ, глава рода Физов, - что мы все умрем тут от голода и жажды. Запаса еды хватит на три дня, а питья - на неделю.
Все трое посмотрели на меня, перекатив свои головы поближе к моей, чтобы не упустить ответ.
Я собирался с мыслями медленно, восстанавливая в памяти все, что происходило с народом и, следовательно, со мной тоже.
Вспомнилось детство - как отец высиживал мою голову в гнезде, а обе мои матери старались вырастить мое тело могучим и цепким. Сначала мне показалось это чуть непривычным - что значит "две матери", но память быстро подсказала: одна мать рожает верхнюю, мужскую, часть туловища, а другая рожает нижнюю, женскую. На третий день после родов обе части присоединяют друг к другу, и в этот день племя устраивает великий пир Соединения с Богом. Отец, прошу заметить, все это время продолжает высиживать голову новорожденного, поскольку сам же ее и производит в результате почкования из собственного ребра. Через месяц после рождения тела голова становится готовой для совместного проживания, и тогда устраивают Праздник Приобщения к Богу, голову сажают на плечи, и вот тогда только и является в мир полноценное существо, готовое воспринять идею Единого Бога.
Этим мы, евреи, и отличаемся от прочих - мы не только верим в единого Творца, но мы соединены с ним процессом Приобщения. У остальных племен, все еще верящих в сонмы нелепых богов, такого нет - подумать только, они сразу после рождения тела присоединяют к нему голову!
1 2 3 4 5