…Я ведь раньше другим был, не пьяница, как сейчас, поверь мне, лис. Войну простым лучником начал, мальчишкой совсем. Ты не смотри, что я сейчас хилый да хромой! Врукопашную, конечно, отходился уже, но по сю пору за сто локтей стрелой шмеля на лету собью. А тогда-то — молодец молодцом был! Да и ребятки мои — один к одному, как на подбор! На подбор, да… Эх, всех подобрала жизнь — кого там ещё, кто потом от ран да от жизни непростой помер, а кто не справился да сам ушёл…
Давай, выпьем, за них, помянем…
…О чём бишь я? О Деве ведь рассказывал, да вишь куда память-то утянула. Как одно за другое цепляется-то. А ведь если б не война — может, и не увидел бы я Деву ту Белую. Нет, не рассказать мне тебе о ней без того, чтоб про войну. Не поймёшь ты… Не поймёшь, хоть и вижу, что понятлив ты, и повидал немало…
Так вот, про войну мою… Как забрили меня вербовщики, попал я почти сразу — да в самое пекло. Я в деревне своей первейшим охотником слыл, и лучником-то и вправду был отменным, это ещё в лагере первец-учебник заметил, и когда отправили нас на передовую — он слово своё вдогонку послал, и забрали меня сразу к пластунам. А у пластунов — известно, какая война: рейды по тылам да ночные вылазки. Ребята у нас подобрались — один лучше другого! Ах да, я уж тебе говорил про то. Всякий был народ — и крестьяне, и мастеровые, и городские, и даже два лэндера из многодетных семей. Оно и понятно: наследство-то родительское старшему сыну отходит, вот многие из последышей и уходили тогда в армию. С каждой добычи ведь доля полагалась тем, кто в живых остался, хочешь — деньгами, хочешь — товаром, хочешь — гарантом королевским.
Мы-то почти всегда деньгами брали, да и тратили их сразу. А лэндерам — тем гарантами платили. Один, помню, когда помирал в рейде, так всё сокрушался, что наследство не самому младшему достанется. Сам-то он средним сыном был, и брата своего старшего как-то не жаловал. Шёпотом так сокрушался, чтобы не услышал никто. В рейде мы тогда были, и прямо в лагере вражьем прятались. У самого под правым соском болт с зазубренным наконечником из груди торчит, а он всё о наследстве… Такой болт с «зубаткой» — Кхур вытащишь! Аурийцы тогда от степняков «зубатки» переняли, только у тех такие наконечники на стрелах были, а тут — на арбалетном болту. У парня уже кровь на губах пузырится, а он всё причитает. Так и шептал, пока горлом кровь не хлынула. Эх, какой мальчишка был! Смельчак. И везучий! Да… Так до самой смерти везучим и был…
Ладно, не про то я ведь рассказывать-то стал. Про Деву Белую… Так вот, однажды мы после очередного рейда отдыхали. Хороший был рейд, удачный. Мы тогда обоз вражий накрыли, жалованье он наёмникам вёз. Яростно аурийцы обоз обороняли. Наши мечники, что в засаде сидели, все до одного полегли. А своих я ни одного там не оставил, все живы остались. Я тогда уже первецом у пластунов был, забыл сказать. Ранило, правда, двоих у меня, да и сам я стрелу поймал, хорошо правда, что вскользь прошла, шкуру только и пробила.
Так вот, отдыхали мы, значит, после рейда. А тут мне тёмник мой, что отрядом нашим командовал и говорит: «Бери десяток самых-самых своих, чтоб умелые были, и молчуны, и обхождение знали! Будете, — говорит — при особе королевской крови состоять! Принц Грег, кузен короля нашего, в крепость едет, скрытно как бы. Охрану с собой не взял. А без охраны как? Сам знаешь, что с нами всеми будет, коли с принцем беда случится. На глаза ему не лезть! Чтоб видом он вас не видывал! Он на плац — твои чтоб вид делали, будто плац метут, он на стену крепостную поднимется — они там будто траву-камнеломку из щелей выдёргивать посланы… Ну, да что мне вас, пластунов, учить?»
А мне-то что? Мы Белолобому чуть не каждый день в глаза смотрим, что мне королевский кузен! Ну, встретили мы принца. Ничего себе, важный такой. Глаз у него, правда, рыбий какой-то, ну да мы ж не глазами его любоваться приставлены. А при нём один-единственный благородный эрр состоял, то ли оруженосец, то ли секретарь — не поймёшь. Вот его глаза мне ещё больше не понравились. Плохие глаза у этого секретаря были.
Я однажды в корчме с палачом пил, вот у него такой же взгляд был. Будто смотрит он на тебя — и насквозь видит, и всё про тебя знает. И даже то видит и знает, что от тебя самого сокрыто. И смотрит как бы сквозь тебя, будто бы не живой человек рядом сидит, а не пойми что. Вот и у этого секретаря такие глаза были.
Он, правду сказать, прятал всё время глаза-то, или закрывал их каким-нибудь приличествующим выражением, как и положено лицу, к особе такого ранга приближённой. Однажды только и увидел я настоящие его глаза. Вот как раз к Деве-то и подошёл рассказ мой…
Вот спасибо тебе, господин лис, а я как раз собирался просить тебя ещё кружечку проставить. Хороша брага, хоть и из репы гонит её корчмарь… На грибах древесных настаивает, верно, оттого и забористая она такая…
Да, так вот! Незадолго до того в крепость к генералу невеста приехала. Красоты необычайной, вот только странная какая-то: будто придавлена чем. Целыми днями всё ходит, молчит, думает о чём-то и голохвоста своего ручного поглаживает. Генерал-то рад-радёшенек был: оно и понятно, всякому ж видно, когда влюблён человек, будь то благородный или простолюдин — без разницы. А она — словно неживая ходит. Один-то единственный раз и встрепенулась, когда кузена королевского с секретарём увидела. Чуть не побежала к ним навстречу, хоть и не положено то по этикету. Перед принцем-то она в поклоне присела, тот так с ней небрежно поздоровался, а сам, вижу, любопытство к ней проявляет — уж больно пригожа! Только она на него не взглянула даже. Лишь на секретаря и смотрит. Смотрит и молчит, неприлично аж. Стоит перед ним, глаза горят, щёки зарумянились, улыбается так, что смотреть на неё радостно, как ребёнок просто. Секретарь тот отсалютовал ей по-военному, как положено, и что-то такое про погоду сказал. Сам стоит, смотрит на неё, улыбается, спокойно так, как бы вроде и ласково, только по сравнению с её улыбкой — у него и не улыбка вовсе, а маска какая-то. Я ведь почему так подробно всё разглядел: я как раз за углом стоял с девкой одной. Ну, чтоб сродственник-то королевский не понял, что к чему. Будто бы я и не охраняю вовсе, а с милкой своей милуюсь.
Ох, скажу я, и девка была! Огонь! Целых полгода я с ней хороводился. Славная кому-то жена досталась! Ну, за них, за красавиц!
Стоим мы, значит, с ней, а я из-за её плеча поляну-то секу. Принц с генералом обедать ушли, а эти все стоят друг против друга. Смотрю, у невесты-то генеральской пальчики её тонкие дрожат. Она голохвоста своего гладит, и словно сказать что-то хочет, да не может… Смотрит, бедная, на секретаря, будто помощи у него просит, а он, гад, только молчит да улыбается. Вроде как и грустно, и ласково так — а только вот без души как-то улыбается. А потом он и говорит, как будто разговор давний продолжая: «Зачем я Вам, Райана?» — и усмехнулся так небрежно. А она ему — «Ну разве можно сказать, за что любишь человека?» — «Вы нас обоих любите?» — «Да. Я вас по-разному люблю!» — «За одного — замуж, а другого — платонически? Я не понимаю такой любви, Райана. Так не бывает», — и смотрит на неё в упор. А она молчит, только смотрит на него — вот-вот заплачет… А он будто не видит этого: «Вы сделали свой выбор, эррина! Я ваш друг навсегда!» — и поклонился ей слегка. Она враз сникла как-то, улыбка погасла, словно свечу ветром задуло. «Я, — говорит — никогда не воспользуюсь вашей дружбой, эрр Акс!», — повернулась и ушла, быстро так, не оборачиваясь. А секретарь этот замер, будто окаменел, так и стоял не шевелясь, всё ей вслед смотрел, пока она за угол не повернула. Такими вот глазами и смотрел, как я рассказывал. А потом, не поворачивая головы, небрежно так, будто ему даже через губу переплюнуть лень, рявкнул шёпотом: «Первец, ко мне!». Ну, я-то уже готов был к тому — вмиг понял, что не хлыщ он придворный, коли меня затылком учуял.
Так вот, подозвал он, значит, меня, и говорит — спокойно так, будто мы про погоду беседуем, или он советует мне, на какую наживку лучше стрикс зеркальный клюёт: «Ты, первец, видел то, что тебе видеть не положено. Молчать об этом будешь! Если генерал узнает — он на дуэль меня вызовет, а я не хочу его убивать, командир он хороший, да и счастье ей составить сможет. Да и вообще… Так что молчи! По уму — надо бы мне тебя убить прямо сейчас для верности…», — и пошёл, не дождавшись, что я скажу, будто заранее знал.
Веришь, нет, господин лис, мне только один раз так же страшно было: в первом бою, когда кажется, что каждая стрела, каждый болт в тебя летит, когда точно знаешь, что сейчас умрёшь. Не, даже не так! Когда знаешь, что уже умер, только ещё не почувствовал этого! Во как! Уфф, как вспомню — до сих пор будто всё пересыхает во мне, и ноги дрожат.
Спасибо, господин лис… Это будет последняя кружка на сегодня, клянусь Шауром!
Так вот! А на рассвете тревогу сыграли. Беда приключилась! Секретарь этот принца-то похитил и сбежал к аурийцам. Все охранники, что были на воротах крепостных поставлены — убиты, да не оружием каким, а вроде как голыми руками: шеи у всех свернуты напрочь, и головы затылками наперёд. А из генеральского кабинета бумаги секретные пропали, а там всё подробно прописано: в какой крепости какая численность, и припасов сколько, и мастерских оружейных, и на какое количество оружия железа у них припасено, и всё-всё. И теперь будут знать аурийцы, когда куда ударить, и не успеть нашим подкрепление прислать. Тёмник наш велел погоню снарядить, принца спасти да предателя захватить, а если не получится схватить, то убить на месте.
Лекарь гарнизонный мне тишком горсть шариков выдал, которые степняки из корешков каких-то катают и жуют перед битвой, чтоб злее быть. «На нас, — говорит — иначе зелье это действует, просто скакать будете без устали. А случись ранят — сразу шесть шариков разгрызи, и боли не почувствуешь. Только без нужды крайней не жуй, видения приходить потом будут! И больше шести за раз никак нельзя, уснёшь насмерть!».
Нагнали-таки мы предателя к полудню. Еле успели: уж стены неприятельской крепости видны стали. Аурийцы отряд передовой выслали. Видать, ждали… Выходит, что секретарь с ними заранее сговорился. Да только понял я тут, что не всё так просто с этим похищением: принц-то впереди наяривает, никто его не понукает, а он к шее скакуна пригнулся и вперёд собственного визга к неприятелю чешет. А секретарь, значит, сзади и чуть сбоку. И ясно мне стало — не хитил никто принца-то, сам он, подлюка, к врагу сбежал, кузена своего венценосного продал.
Чую — не догоним, уйдут! Остановил я своего конягу, да с молитвой и приложил из лука вдогонку. Рука самого Шаура, видать, стрелу мою направляла, ведь не меньше восьмисот локтей до принца было! Никто и никогда с такого расстояния из лука не стрелял, да и не выстрелит прицельно, только стрела моя аккурат под шлем принцу шла. И вошла бы, кабы не секретарь: точно почуял стрелу-то, обернулся, привстал на стременах, закрывая принца, и вместо принцева загривка — прямо под лопатку ему стрела моя и вошла. Взмахнул он рукой, да и грохнулся оземь! А аурийцы с принцем не остановились, даже не замедлили лошадей своих, так на махах и пошли к крепости.
Подскакали мы к секретарю — вроде жив ещё. Спешился я, наклонился над ним, гляжу — точно, жив! Смотрит он на меня, как давеча на эррину. «Оттуда» уже смотрит, понимаешь? И приказывает чуть слышно: «Ты, первец, пусти своих ребят следом, аурийцы до конца поверить должны. Только вели им, чтобы принца не трогали». И так-то он это сказал, что у меня и мысли не шевельнулось ослушаться или иначе поступить! И послал я своих пластунов снова в безнадёжную погоню, а сам с эрром Аксом остался. И ведь знал, что на верную смерть ребят посылаю, а никак не смог не послать. Понял я тогда, что скачут мои пластуны, молча погоняя своих скакунов, а сами они уже — мёртвые, хоть и не знают об этом. И ещё почудилось мне, что я тоже только что умер, вот прямо здесь, на этом несжатом поле…
Стрелу-то мне из него не вынуть было: «зубатка» вместо наконечника на моей стреле была. Только и мог я для него шесть шариков, что лекарь дал, отсчитать. А он один только взял, остальные обратно в мешочек сунул: «Я, — говорит — сказать тебе ещё что-то должен вначале, первец. Меня хулить будут, как предателя, а ты молчи! Про принца, шкуру продажную, тоже молчи, если жить ещё хочешь. Он, верно, теперь героем станет в молве-то людской, уж двор-то постарается, но ты молчи о том, что видел. Я ведь тебя убить сейчас должен. Ты не думай, я и умирая тебя прихватить с собой в любой момент могу. Но не хочу я. Надо, чтобы хоть кто-то знал. Ты в крепость живым должен вернуться, первец. Пластуны твои бьются сейчас насмерть, фору тебе дают. Как посекут их аурийцы, за телом моим придут. А мой труп надо к нам в крепость доставить. Перекинь-ка ты меня через спину коня, да в повод его возьми! Лошадям в ноздрю по шарику степному вложи — пропадут звери, конечно, но до крепости нашей быстрее ветра домчат!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50