Другое было доверху наполнено какой-то сметаноподобной кашицей. Но больше всего Йоргенсена поразило содержимое третьего корытца. В нем были плоды.
Карман в толще древесины служил естественным укрытием для плодов. Цветы и плоды не могли развиваться на ветвях – их опыление и созревание в условиях Игоны были невозможны. Эволюция нашла выход. «А может, это туземцы создали вид, наилучшим образом отвечавший их потребностям?» – мелькнула мысль у Йоргенсена. Так было легче собирать урожай. Корытца служили поддонами, как при гидропонике.
Йоргенсен окунул палец в жидкость и поднес его к губам. Вода. Чистая и свежая. Он набрал ее в ладони и напился. Затем плеснул в лицо и сразу ощутил прилив бодрости. Уровень воды в корытце не понизился.
Он попробовал кашицу. Сладковатая масса имела вкус миндаля. Но Йоргенсен не решился утолить голод. Он слишком мало знал о флоре Игоны. Даже вода могла оказаться опасной.
Его охватило какое-то эйфорическое состояние. Ему стало ясно, почему далаамцы не возделывали земли и не занимались коммерцией. Их кормили деревья.
И даже одевали. Рядом с последним корытцем виднелась расщелина, но на самом деле то была тонкая пленка отслоившейся растительной ткани. Йоргенсен пощупал ее – она напоминала тонко выделанную кожу.
Воздух был насыщен запахом ванили. Он глубоко вздохнул. Вдруг на него навалилась усталость. В дереве он чувствовал себя в полной безопасности и решил отдохнуть тут же на полу.
Сон сморил Йоргенсена почти мгновенно. Потом начались сновидения.
4
В своем сновидении Йоргенсен шел среди толпы по улицам города. Но люди глядели сквозь него, словно его не существовало. И сам он не успевал рассмотреть их лиц. Он шел слишком быстро. Иногда он пытался замедлить шаг, но ничего не получалось. Улицы вели вниз и становилось все уже, так что вскоре, несмотря на середину дня, его окружил полумрак. Высокие стены домов едва не соприкасались в вышине. Он силился увидеть небо, но не мог поднять голову – мышцы не повиновались ему.
Неожиданно Йоргенсен очутился на громадной пустой площади, окаймленной лестницами, и спустился к центру этой гигантской круглой арены. Он чувствовал, что площадь кишит народом, но никого не видел. Ему все труднее было пробираться вперед, хотя путь, казалось, никто не преграждал.
Он увидел в центре площади скульптуру, которой до сих пор не замечал. Это был шар, установленный на широком пьедестале. «Не иначе, символ времени», – подумал он. Шар имел и еще какой-то другой смысл, он когда-то знал его, но теперь забыл. Стершиеся неровности на поверхности шара напоминали лицо. Знакомое лицо, но он не помнил имени этого человека. Он направился к шару, чтобы получше рассмотреть его.
Из-за шара выпрыгнул человек, одетый в яркие, слепящие одежды, похожие на необычный комбинезон. Человек был очень высок, череп его сиял, словно выбритый. Йоргенсен откуда-то знал, что незнакомец помешает ему приблизиться к шару, а возможно, и убьет. Ему хотелось скрыться. Он чувствовал себя беззащитным. Но отступать было некуда. Толпа отрезала все пути к отступлению и несла его прямо к шару.
Он бросился назад, надеясь уйти от преследователя. Площадь превратилась в арену, которая с каждым мгновением сужалась. Вдруг ему показалось, что он будет спасен, если коснется шара.
Задыхаясь, он рванулся к шару, но враг вдруг преградил ему путь, сжимая в руке оружие.
Йоргенсен впился глазами в лицо противника и узнал… самого себя. Это не было отражением в зеркале. Перед ним стоял он сам, собственной персоной. И Йоргенсен понял, что умрет от руки своего двойника, как и Марио.
Он шевельнулся. Сон оборвался, затем возобновился, и каждый раз он знал, что уже попадал в подобную ситуацию, но не помнил когда. Каждое сновидение кончалось одинаково. И с каждым разом в душе его росло желание узнать, что случится после того, как его убьют, но в последнее мгновение сон прерывался. С каждым сновидением он чувствовал себя все более изможденным. Он знал, что в конце концов его убьют по-настоящему.
Чьи-то руки трясли его за плечи. Но он не хотел просыпаться. Он ощутил, что его подняли и куда-то понесли.
Йоргенсен открыл глаза. В комнате царил полумрак. Сквозь узенькое оконце сочился дневной свет, выхватывая полоску деревянного пола. Он услышал далаамскую речь. Глуховатый голос принадлежал молодой женщине.
– Вы вернулись издалека. И как вы умудрились заснуть внутри дерева. Это могло окончиться смертью. Вам повезло, что я наткнулась на вас.
Во рту у Йоргенсена так пересохло, что первые звуки, которые ему удалось выдавить, походили на кваканье. Он сделал глотательное движение. Голова разламывалась от боли. Он приподнялся на локте и узнал девушку. Это ее он видел накануне ночью. Накануне ли? Сейчас стоял день. Значит, прошло около сорока часов. Неужели он проспал все это время? Что случилось с остальными?
Он лежал совсем голый под одеялом из того же вещества, что и туника девушки.
– Пить, – с трудом выдавил Йоргенсен.
Девушка поднесла ему деревянную миску, полную воды. Он с жадностью осушил ее.
– Меня зовут Анема.
– Йоргенсен. Я… прибыл издалека.
– Знаю. Вы уроженец другого мира. Лежите спокойно. Случившееся с вами уже не имеет никакого значения.
– Откуда вам это известно?
Он не так представлял себе первую встречу с игонцами.
– Неужели вы думаете, что далаамец может довести себя до такого состояния? Посмотрите на себя.
Она протянула ему металлическое зеркальце. Он инстинктивно отпрянул. Его отражение напомнило ему стершееся воспоминание, которое никак не желало всплывать в его сознании. Лицо в зеркале выглядело невероятно худым. Черты лица заострились. Перед ним была маска человека, увидевшего нечто более ужасное, чем сама смерть.
Анема положила зеркальце на низенький столик, как бы выросший из пола. Йоргенсен пригляделся к нему. Столик в самом деле рос из пола и был его частью. Он походил на нарост дерева. «Почему далаамцы не живут в домах, выращенных деревьями?» – подумалось ему. И тут же он ответил сам себе – деревья выделяли продукты распада.
– И отравился, – попытался он было объяснить девушке.
Анема покачала головой.
– Нет, – ответила она. – Деревья не могут причинить зла. Они не хотели вас отравить.
– Но у деревьев нет воли, – возразил он. Ему было трудно выразить свою мысль по-далаамски.
– Нет, – повторила она. – Все иначе.
Она задумалась.
– Можно сказать, что деревья в какой-то мере делают то, что хотят. Они соглашаются давать нам то, что дают. Я не очень в этом разбираюсь. Лучше спросите у моего третьего отца. Он долго изучал взаимоотношения между нами и деревьями. Он говорит, что не знает точно, в полной или неполной зависимости находимся мы от деревьев.
Йоргенсен про себя отметил ее слова «третий отец». Такого понятия не было в том игонском, которому его обучили мнемотехники. Казалось, и сам язык Игоны изменился. Он понимал некоторые слова, произнесенные Анемой, лишь добираясь до их корней. Язык Игоны отражал совершенно иную концепцию мира, чем язык Федерации. Но пока было рано решать, в чем истинный смысл различий.
Анема быстро и непринужденно сдернула с него одеяло. Йоргенсен побагровел. Он привык придерживаться иных манер, но совладал с собой и старался сохранять бесстрастное выражение лица, пока девушка растирала его тело каким-то бальзамом.
– Когда вас принесли сюда, ваши мышцы были затвердевшими, как дерево. Я никогда не видела столь напряженного тела. Будь ваши кости более хрупкими, вы не обошлись бы без переломов. Я боялась, что вас разобьет паралич. Но теперь вам значительно лучше.
Йоргенсен так не считал. Ему казалось, что на теле не было живого места. Неприятные воспоминания цеплялись за границу сознания.
– Но кто виноват, что я чувствую себя таким больным и разбитым, – спросил он, – если деревья не могут причинить зла?
Ответ был мгновенным и совершенно неожиданным.
– Вы сами, – сказала Анема. – Вы, наверно, до смерти ненавидите самого себя, если дошли до такого состояния. И едва не убили себя. Зло сидит в вас.
«Она говорит, как психоаналитик, – подумал он. – Совпадение ли это? Она считает, что виной всему мой сильнейший невроз».
Эта мысль ему не понравилась. В своем мире он считался нормальным человеком. Но в каждом обществе свои нормы, а с момента, когда с вершины обрыва Йоргенсен увидел Далаам, он вел себя не свойственным ему образом и сознавал это.
– Вам следует поспать.
Она положила руку ему на лоб.
– Вы заснете.
– Я боюсь. Я не хочу засыпать.
Анема удивленно раскрыла глаза.
– Вы помните свое сновидение?
– Сновидение? Какое?
– Жаль, – вздохнула она. – Если бы вы помнили сновидение, то были бы практически здоровым. Однажды вам придется вернуться в дерево, чтобы досмотреть свой сон. Деревья не могут вылечить столь больного человека, как вы, за один сеанс. Вы получили массивную дозу. Для начала хватило бы нескольких минут.
Он понял лишь какую-то часть ее слов.
– Я был болен? Деревья могут лечить?
Лицо Анемы вдруг сделалось серьезным.
– Нам это известно с детства. Деревья помогают понять самого себя. Я забыла, что вы пришелец.
– Объясните.
– Не знаю, имею ли на это право. Это может причинить вам зло. Вы испытали сильнейший шок. И почти открыли для себя, кто вы есть на самом деле. Мне известно лишь самое элементарное. А вот мой третий отец знает почти все, что можно знать.
– Попытайтесь, – в его голосе звучали умоляющие нотки.
Она закрыла глаза и сосредоточилась. Затем заговорила медленно и тягуче, выбирая самые простые слова.
– Любое человеческое существо скрывает в себе несколько личностей. Это, конечно, не личности в полном смысле этого слова, а скорее грани личности человека. Пока человек юн, они практически не подозревают о существовании друг друга. Позже они могут сосуществовать или сражаться друг с другом. Одна из граней состоит в прямом контакте с внешним миром. У остальных контактов меньше или нет совсем. Некоторые из них слепы и глухи, лишены воли и логики. Иногда они, как у вас, являются пленниками и пытаются ускользнуть из-под контроля. Они прилагают невероятные усилия, чтобы освободиться и возобладать над остальными. А тем приходится тратить много усилий на сдерживание бунтарей. Если схватка слишком жестока, личность может разорвать, как разрывает скалу замерзшая вода. И человек сойдет с ума.
– Понятно. Сознание и подсознание. Сознание подавляет некоторые элементы подсознания, которые стремятся подняться на поверхность обходными путями, оказывая давление на сознание. Когда давление постоянно, возникает невроз. Если подсознание взламывает хрупкую оболочку сознания, наступает безумие, сумасшествие, бред.
– Но есть и золотая середина, – продолжала Анема, – она помогает наладить взаимоотношения между людьми. Вы можете в полном объеме общаться с себе подобными, если совершенно здравы рассудком, если полностью сознаете самого себя. В этом-то нам и помогают деревья. Деревья помогают связать друг с другом различные грани личности. Мы оставляем детей ежедневно на некоторое время внутри деревьев, чтобы они познали самих себя. Мой третий отец говорит, что деревья в нашей цивилизации играют важнейшую роль. Он считает, что благодаря деревьям Игона стала привилегированным миром. Он говорит, что только мы по-настоящему счастливые люди во всей Галактике.
Она употребила не слово «Галактика», а использовала иной, более общий термин, означающий комплекс миров. В корне слова присутствовали понятия общности и города. Казалось, она считала каждый мир Галактики эквивалентным кварталу своего родного города. Полный смысл слова остался для Йоргенсена скрытым. Он перевел его как «Галактика», но решил, что позже вернется к этому.
– Я не знаю, как действуют деревья. Они посылают сны. Когда вы начинаете помнить их, значит, вы стали взрослым, уравновешенным человеком. Я очень хорошо помню свои сны. Мой третий отец утверждает, что я удивительно уравновешенна для моего возраста.
Она явно была довольна собой, но в голосе ее не было и следа тщеславия. «Тщеславие, – сказал себе Йоргенсен, – чувство невротическое, основанное на ощущении превосходства, а в конечном итоге и на отрицании остального мира. Федерация лопается от тщеславия. Федерация страдает глубочайшим неврозом».
«По отношению к Игоне», – мысленно поправил он себя.
Йоргенсен почувствовал себя отдохнувшим. Он знал, что может наконец спокойно заснуть.
– Деревья принадлежат всем. Мне кажется, что они передают друг другу сны разных людей, может быть, всех. Мой отец говорит, что среди деревьев нет индивидуалистов, как у нас. Но он также утверждает, что мы отличаемся один от другого лишь поверхностно. В остальном нас роднит нечто общее, свойственное человеку, и это общее зависит и от общества, в котором мы живем, и от каждого дерева. Но каждое общество стремится вложить в людей свое понимание общего, а потому различия между представителями разных обществ куда глубже, чем поверхностные различия между двумя людьми одного круга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Карман в толще древесины служил естественным укрытием для плодов. Цветы и плоды не могли развиваться на ветвях – их опыление и созревание в условиях Игоны были невозможны. Эволюция нашла выход. «А может, это туземцы создали вид, наилучшим образом отвечавший их потребностям?» – мелькнула мысль у Йоргенсена. Так было легче собирать урожай. Корытца служили поддонами, как при гидропонике.
Йоргенсен окунул палец в жидкость и поднес его к губам. Вода. Чистая и свежая. Он набрал ее в ладони и напился. Затем плеснул в лицо и сразу ощутил прилив бодрости. Уровень воды в корытце не понизился.
Он попробовал кашицу. Сладковатая масса имела вкус миндаля. Но Йоргенсен не решился утолить голод. Он слишком мало знал о флоре Игоны. Даже вода могла оказаться опасной.
Его охватило какое-то эйфорическое состояние. Ему стало ясно, почему далаамцы не возделывали земли и не занимались коммерцией. Их кормили деревья.
И даже одевали. Рядом с последним корытцем виднелась расщелина, но на самом деле то была тонкая пленка отслоившейся растительной ткани. Йоргенсен пощупал ее – она напоминала тонко выделанную кожу.
Воздух был насыщен запахом ванили. Он глубоко вздохнул. Вдруг на него навалилась усталость. В дереве он чувствовал себя в полной безопасности и решил отдохнуть тут же на полу.
Сон сморил Йоргенсена почти мгновенно. Потом начались сновидения.
4
В своем сновидении Йоргенсен шел среди толпы по улицам города. Но люди глядели сквозь него, словно его не существовало. И сам он не успевал рассмотреть их лиц. Он шел слишком быстро. Иногда он пытался замедлить шаг, но ничего не получалось. Улицы вели вниз и становилось все уже, так что вскоре, несмотря на середину дня, его окружил полумрак. Высокие стены домов едва не соприкасались в вышине. Он силился увидеть небо, но не мог поднять голову – мышцы не повиновались ему.
Неожиданно Йоргенсен очутился на громадной пустой площади, окаймленной лестницами, и спустился к центру этой гигантской круглой арены. Он чувствовал, что площадь кишит народом, но никого не видел. Ему все труднее было пробираться вперед, хотя путь, казалось, никто не преграждал.
Он увидел в центре площади скульптуру, которой до сих пор не замечал. Это был шар, установленный на широком пьедестале. «Не иначе, символ времени», – подумал он. Шар имел и еще какой-то другой смысл, он когда-то знал его, но теперь забыл. Стершиеся неровности на поверхности шара напоминали лицо. Знакомое лицо, но он не помнил имени этого человека. Он направился к шару, чтобы получше рассмотреть его.
Из-за шара выпрыгнул человек, одетый в яркие, слепящие одежды, похожие на необычный комбинезон. Человек был очень высок, череп его сиял, словно выбритый. Йоргенсен откуда-то знал, что незнакомец помешает ему приблизиться к шару, а возможно, и убьет. Ему хотелось скрыться. Он чувствовал себя беззащитным. Но отступать было некуда. Толпа отрезала все пути к отступлению и несла его прямо к шару.
Он бросился назад, надеясь уйти от преследователя. Площадь превратилась в арену, которая с каждым мгновением сужалась. Вдруг ему показалось, что он будет спасен, если коснется шара.
Задыхаясь, он рванулся к шару, но враг вдруг преградил ему путь, сжимая в руке оружие.
Йоргенсен впился глазами в лицо противника и узнал… самого себя. Это не было отражением в зеркале. Перед ним стоял он сам, собственной персоной. И Йоргенсен понял, что умрет от руки своего двойника, как и Марио.
Он шевельнулся. Сон оборвался, затем возобновился, и каждый раз он знал, что уже попадал в подобную ситуацию, но не помнил когда. Каждое сновидение кончалось одинаково. И с каждым разом в душе его росло желание узнать, что случится после того, как его убьют, но в последнее мгновение сон прерывался. С каждым сновидением он чувствовал себя все более изможденным. Он знал, что в конце концов его убьют по-настоящему.
Чьи-то руки трясли его за плечи. Но он не хотел просыпаться. Он ощутил, что его подняли и куда-то понесли.
Йоргенсен открыл глаза. В комнате царил полумрак. Сквозь узенькое оконце сочился дневной свет, выхватывая полоску деревянного пола. Он услышал далаамскую речь. Глуховатый голос принадлежал молодой женщине.
– Вы вернулись издалека. И как вы умудрились заснуть внутри дерева. Это могло окончиться смертью. Вам повезло, что я наткнулась на вас.
Во рту у Йоргенсена так пересохло, что первые звуки, которые ему удалось выдавить, походили на кваканье. Он сделал глотательное движение. Голова разламывалась от боли. Он приподнялся на локте и узнал девушку. Это ее он видел накануне ночью. Накануне ли? Сейчас стоял день. Значит, прошло около сорока часов. Неужели он проспал все это время? Что случилось с остальными?
Он лежал совсем голый под одеялом из того же вещества, что и туника девушки.
– Пить, – с трудом выдавил Йоргенсен.
Девушка поднесла ему деревянную миску, полную воды. Он с жадностью осушил ее.
– Меня зовут Анема.
– Йоргенсен. Я… прибыл издалека.
– Знаю. Вы уроженец другого мира. Лежите спокойно. Случившееся с вами уже не имеет никакого значения.
– Откуда вам это известно?
Он не так представлял себе первую встречу с игонцами.
– Неужели вы думаете, что далаамец может довести себя до такого состояния? Посмотрите на себя.
Она протянула ему металлическое зеркальце. Он инстинктивно отпрянул. Его отражение напомнило ему стершееся воспоминание, которое никак не желало всплывать в его сознании. Лицо в зеркале выглядело невероятно худым. Черты лица заострились. Перед ним была маска человека, увидевшего нечто более ужасное, чем сама смерть.
Анема положила зеркальце на низенький столик, как бы выросший из пола. Йоргенсен пригляделся к нему. Столик в самом деле рос из пола и был его частью. Он походил на нарост дерева. «Почему далаамцы не живут в домах, выращенных деревьями?» – подумалось ему. И тут же он ответил сам себе – деревья выделяли продукты распада.
– И отравился, – попытался он было объяснить девушке.
Анема покачала головой.
– Нет, – ответила она. – Деревья не могут причинить зла. Они не хотели вас отравить.
– Но у деревьев нет воли, – возразил он. Ему было трудно выразить свою мысль по-далаамски.
– Нет, – повторила она. – Все иначе.
Она задумалась.
– Можно сказать, что деревья в какой-то мере делают то, что хотят. Они соглашаются давать нам то, что дают. Я не очень в этом разбираюсь. Лучше спросите у моего третьего отца. Он долго изучал взаимоотношения между нами и деревьями. Он говорит, что не знает точно, в полной или неполной зависимости находимся мы от деревьев.
Йоргенсен про себя отметил ее слова «третий отец». Такого понятия не было в том игонском, которому его обучили мнемотехники. Казалось, и сам язык Игоны изменился. Он понимал некоторые слова, произнесенные Анемой, лишь добираясь до их корней. Язык Игоны отражал совершенно иную концепцию мира, чем язык Федерации. Но пока было рано решать, в чем истинный смысл различий.
Анема быстро и непринужденно сдернула с него одеяло. Йоргенсен побагровел. Он привык придерживаться иных манер, но совладал с собой и старался сохранять бесстрастное выражение лица, пока девушка растирала его тело каким-то бальзамом.
– Когда вас принесли сюда, ваши мышцы были затвердевшими, как дерево. Я никогда не видела столь напряженного тела. Будь ваши кости более хрупкими, вы не обошлись бы без переломов. Я боялась, что вас разобьет паралич. Но теперь вам значительно лучше.
Йоргенсен так не считал. Ему казалось, что на теле не было живого места. Неприятные воспоминания цеплялись за границу сознания.
– Но кто виноват, что я чувствую себя таким больным и разбитым, – спросил он, – если деревья не могут причинить зла?
Ответ был мгновенным и совершенно неожиданным.
– Вы сами, – сказала Анема. – Вы, наверно, до смерти ненавидите самого себя, если дошли до такого состояния. И едва не убили себя. Зло сидит в вас.
«Она говорит, как психоаналитик, – подумал он. – Совпадение ли это? Она считает, что виной всему мой сильнейший невроз».
Эта мысль ему не понравилась. В своем мире он считался нормальным человеком. Но в каждом обществе свои нормы, а с момента, когда с вершины обрыва Йоргенсен увидел Далаам, он вел себя не свойственным ему образом и сознавал это.
– Вам следует поспать.
Она положила руку ему на лоб.
– Вы заснете.
– Я боюсь. Я не хочу засыпать.
Анема удивленно раскрыла глаза.
– Вы помните свое сновидение?
– Сновидение? Какое?
– Жаль, – вздохнула она. – Если бы вы помнили сновидение, то были бы практически здоровым. Однажды вам придется вернуться в дерево, чтобы досмотреть свой сон. Деревья не могут вылечить столь больного человека, как вы, за один сеанс. Вы получили массивную дозу. Для начала хватило бы нескольких минут.
Он понял лишь какую-то часть ее слов.
– Я был болен? Деревья могут лечить?
Лицо Анемы вдруг сделалось серьезным.
– Нам это известно с детства. Деревья помогают понять самого себя. Я забыла, что вы пришелец.
– Объясните.
– Не знаю, имею ли на это право. Это может причинить вам зло. Вы испытали сильнейший шок. И почти открыли для себя, кто вы есть на самом деле. Мне известно лишь самое элементарное. А вот мой третий отец знает почти все, что можно знать.
– Попытайтесь, – в его голосе звучали умоляющие нотки.
Она закрыла глаза и сосредоточилась. Затем заговорила медленно и тягуче, выбирая самые простые слова.
– Любое человеческое существо скрывает в себе несколько личностей. Это, конечно, не личности в полном смысле этого слова, а скорее грани личности человека. Пока человек юн, они практически не подозревают о существовании друг друга. Позже они могут сосуществовать или сражаться друг с другом. Одна из граней состоит в прямом контакте с внешним миром. У остальных контактов меньше или нет совсем. Некоторые из них слепы и глухи, лишены воли и логики. Иногда они, как у вас, являются пленниками и пытаются ускользнуть из-под контроля. Они прилагают невероятные усилия, чтобы освободиться и возобладать над остальными. А тем приходится тратить много усилий на сдерживание бунтарей. Если схватка слишком жестока, личность может разорвать, как разрывает скалу замерзшая вода. И человек сойдет с ума.
– Понятно. Сознание и подсознание. Сознание подавляет некоторые элементы подсознания, которые стремятся подняться на поверхность обходными путями, оказывая давление на сознание. Когда давление постоянно, возникает невроз. Если подсознание взламывает хрупкую оболочку сознания, наступает безумие, сумасшествие, бред.
– Но есть и золотая середина, – продолжала Анема, – она помогает наладить взаимоотношения между людьми. Вы можете в полном объеме общаться с себе подобными, если совершенно здравы рассудком, если полностью сознаете самого себя. В этом-то нам и помогают деревья. Деревья помогают связать друг с другом различные грани личности. Мы оставляем детей ежедневно на некоторое время внутри деревьев, чтобы они познали самих себя. Мой третий отец говорит, что деревья в нашей цивилизации играют важнейшую роль. Он считает, что благодаря деревьям Игона стала привилегированным миром. Он говорит, что только мы по-настоящему счастливые люди во всей Галактике.
Она употребила не слово «Галактика», а использовала иной, более общий термин, означающий комплекс миров. В корне слова присутствовали понятия общности и города. Казалось, она считала каждый мир Галактики эквивалентным кварталу своего родного города. Полный смысл слова остался для Йоргенсена скрытым. Он перевел его как «Галактика», но решил, что позже вернется к этому.
– Я не знаю, как действуют деревья. Они посылают сны. Когда вы начинаете помнить их, значит, вы стали взрослым, уравновешенным человеком. Я очень хорошо помню свои сны. Мой третий отец утверждает, что я удивительно уравновешенна для моего возраста.
Она явно была довольна собой, но в голосе ее не было и следа тщеславия. «Тщеславие, – сказал себе Йоргенсен, – чувство невротическое, основанное на ощущении превосходства, а в конечном итоге и на отрицании остального мира. Федерация лопается от тщеславия. Федерация страдает глубочайшим неврозом».
«По отношению к Игоне», – мысленно поправил он себя.
Йоргенсен почувствовал себя отдохнувшим. Он знал, что может наконец спокойно заснуть.
– Деревья принадлежат всем. Мне кажется, что они передают друг другу сны разных людей, может быть, всех. Мой отец говорит, что среди деревьев нет индивидуалистов, как у нас. Но он также утверждает, что мы отличаемся один от другого лишь поверхностно. В остальном нас роднит нечто общее, свойственное человеку, и это общее зависит и от общества, в котором мы живем, и от каждого дерева. Но каждое общество стремится вложить в людей свое понимание общего, а потому различия между представителями разных обществ куда глубже, чем поверхностные различия между двумя людьми одного круга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18