Знали бы они, что обычно говорят о них те, кто их доставляет в последний путь, так одного этого бы хватило им, чтоб всю жизнь следить за собой. Я понял главное для себя тогда: я не могу быть просто этим куском пластмассы, которую на себе таскаю. Я отказывался быть им и чувствовал, что поступаю правильно.
В больнице меня никто особо ни о чем не спрашивал, поэтому все шло хорошо довольно долго. С игрой на гитаре тоже шло все лучше и лучше, песни писались сами собой, и я уже начал подумывать о том, чтобы перебраться с работой поближе к музыке, ну там… для начала, может, техником сцены или хотя бы гардеробщиком в кабаке, но тут… меня накрыло во второй раз.
К тому времени прошло уже два с лишним года с момента моей так называемой болезни. Я лишь иногда в плохую погоду, либо при скверном настроении вспоминал серые стены «желтого дома». К тому же я почти наладил свою личную жизнь. У меня произошла история с одной замечательной девушкой, которая привезла ко мне на работу молодого человека, который был сильно избит и хромал. Пока его чистили, мыли, обеззараживали и зашивали, я стоял у дверей «травмы» на подхвате и молча пялился в стену напротив, чем необоснованно заинтересовал девушку, которая сидела тут же в коридоре на кушетке. Честно говоря, я и не думал напускать на себя крутой угрюмый вид. Я просто отключился и думал над проблемой смены работы, либо еще над чем-то неприятным, когда вдруг заметил, что на меня вот уже десять минут в упор смотрит это существо. А существо, надо сказать, сразу показалось мне подозрительным, хотя опасений и не вызывало. И вы сейчас поймете, почему.
Она была совершенно не под стать своему спутнику. Если он был снаружи явным «быкующим» элементом со всеми вытекающими атрибутами, как то — стрижка «ежиком», кожаная куртка на ватных плечах (при воспоминании о ватных плечах меня просто распирает от смеха) и соответствующий жаргон, то она была абсолютно эфемерным существом. Черные волосы, коротко подстриженные, открывали высокий лоб и немыслимые светлые глаза. А в глазах этих были испуг, доверие и наивность. Ребенок. Уж не помню, как завязался у нас разговор, но когда выяснилось, что этому эльфу все же стукнуло за двадцать, я слегка успокоился. Потом, в конце разговора, она спросила, а можно ли сюда позвонить, если возникнут вопросы по пострадавшему. Я ей сказал: «Конечно». И тогда она предложила, что, мол, будет лучше, если она будет говорить, если что, через меня непосредственно. И я дал телефон поста, объяснив, когда я дежурю. Ну, а потом все как в обычном польско-французском фильме. Цветы, кино, книги, «поздно ехать домой», еще одна тарелка на полке. Она осталась у меня жить. Что ж, подумал я, это к лучшему. По крайней мере, есть кому помочь, если что. Да и Катя, как, оказалось, ее зовут, не испытывала неприязни к домашней работе. У меня утром был чай и чистые носки, а вечером у меня было с кем поговорить. Это было хорошо… пока не случилось «это». Конечно, я ничего не мог ей доверить из случившегося со мной ранее, поэтому, когда я в очередной раз был застукан самим собой, лежа на краю песчаного обрыва, и понял, что «это» случилось опять, я сразу, как только стала восстанавливаться память, вспомнил о ней. Мне повезло на этот раз больше, чем в первый. Это было ближе, а точнее внизу под обрывом текла река Оредежь, и место, где я очнулся, называлось Вырицей. Соответственно мне нужно было преодолеть всего лишь какие-то 80-100 километров до дома, а не тащиться, как в прошлый раз, из Кижей через всю Карелию. И я абсолютно не понимал, каким образом там очутился. Спустя несколько недель стали возвращаться куски каких-то разговоров с Катей, какие-то звонки по телефону, все очень смутно. Катя куда-то, по-моему, уходила, а потом… хотя все это я уже вспомнил, конечно, в своей родной больнице, куда меня, по словам врачей, Катя и сдала. А может оно к лучшему? Я не сердился тогда. Понимал, что она из страха за меня это сделала. Тем более, когда она мне рассказала про последние два месяца моей жизни перед «отключкой», я совсем пал духом. Последние три недели она не видела меня вообще, а до этого творились такие вещи, что я сам засомневался в собственном рассудке. Она говорила, что я приносил домой какие-то камни и кричал, что нельзя их трогать, пропадал по два-три дня, потом вдруг появлялся, чтобы в следующую секунду броситься к окну и вылезти через него на улицу по бельевой веревке, чтобы опять пропасть на два дня. Когда она последний раз пришла меня навестить в больницу, я спросил ее, а что, камни все так и лежат где-то дома? Она сказала, что их больше нет, и куда они делись, она не знает. Возможно, я сам их куда спрятал, да забыл? «Дорогие были камни-то?» — спросил я. Она заплакала, взяла свою сумку и вышла из палаты, чтоб больше никогда не вернуться. В дверях она обернулась и произнесла: «Дурак! Это были… это были…», — она запнулась и всхлипнула, — «булыжники!…». Она убежала, и еще с полминуты был слышен шорох ее ботинок по полу в коридоре, пока она шла к выходным дверям, а может я все это уже потом придумал?
Мда. Катя мне поведала совсем немного. Но тогда мне и этого хватило. Я всерьез испугался за свою голову и с участием принял все лечения, коим меня подвергали мои белохалатные «братья и сестры». Потом, правда, вспомнил кое-что. Помню, сидел за столом, читал что-то, Катя вроде собралась куда-то, а…а… ну да, в магазин. Спросила, что купить к чаю, а мне и ни к чему было. Я ведь зеленый только пью и без всего. Так уж с детства повелось. Ну, я сижу за книгой, а она звенит ключами, выходит. Хлопает дверь. И вот тут меня что-то кольнуло. Я инстинктивно обернулся посмотреть на захлопнувшуюся дверь, как вдруг увидел… кого?… ну… ну кого? Нет, кто-то там был. И это была явно не Катя. Может, их было двое?… Не помню дальше. Дальше только бездна. Глубокий гудящий колодец. Бездна с лохматыми краями…
Лифт. Лифт не работает. Хм. Странно. Сегодня же работал. И даже не гудит. Ладно, пойду пешком. Черт! Как в дверях-то сердце прихватило, аж дыханье сперло. А вроде бы молодая я еще для таких дел. Хм…На лестнице тихо. Ни души. И страх какой-то липкий навалился, отчего — не пойму! Ох, Слава Богу, кто-то навстречу поднимается, хоть поздороваюсь с человеком. Эх, не дошел, где-то внизу на этаж зашел… а на какой?! Там же и нет уж ничего? Ведь уже первый! А почему он тогда поднимался?! Вот проклятье, да что это я?! Надо на улицу быстрее… Вот сейчас дверь толкну и… ой, какие котятки черные у двери сидят! Красавцы! Давай, поглажу тебя… куда же ты? Стой, ну куда?… Ой… блин, нога, что ли, зацепилась? Шмякнулась-то я неплохо, аж дверь на улицу своей спиной открыла, хорошо хоть в снег выкатилась, а то могла бы и в грязь. Ну ладно, надо дойти до магазина и обратно. Что-то нервы у меня сегодня расшатались. А вороны-то вон как сидят, смеются надо мной. Вон две засели прямо у подъезда. Вижу-вижу. Ну и сидите себе… Ой, простите, я задумалась… хм… ну, грубиян! Вообще, блин, странно. На улице ни души, а он прямо со мной столкнулся. А… собственно, куда он делся?… Что-то я до угла дома уже минут семь иду… бред какой-то… и подташнивает… страшно чего-то… вроде как-то все не так… ну не могу же я до угла идти полчаса? Тут всего-то шагов двадцать… вот, раз скамеечка, два скамеечка… блин, опять этот столб с сеткой… стоп! Я ведь его уже проходила… стоп!… ой, нет… лучше не останавливаться!… может я сплю?… да какой там!… может позвать кого?… так ведь нет никого… блин, Катька, спокойно… вон там за углом магазин… три минуты ходьбы, и ты там… там люди… все нормально… просто я что-то не в себе… и голове что-то дурно… тошнит… опять эти котята… или другие?… эй, котятки!… маленькие, пушистые, вы не знаете, как мне тут, дуре, до магазина дойти… ой, извините, бабушка, я это… да-да, конечно… нет, все в порядке, да я с котятами… как с какими?… ах, впрочем… ничего, я сама… спасибо… мне бы в магазин… ах, я уже в нем? Спасибо, простите…
Реабилитация проходила лучше. Был опыт. Трамваи гремели своими подножками-подвесками, на улице распускались лица посеревших за зиму пенсионеров, а я мотался в поисках работы. Две «психушки» за плечами — это не самый лучший момент при рекламе своих качеств. Инспекторы на бирже труда произвели на меня неизгладимое впечатление. Я оказался посреди людей, которые с легкостью бросались помочь мне найти место работы, но чуть появлялись сложности, с той же легкостью разводили руками. Вообще, легкость была им присуща во всем, я это потом понял. Легкость как средство жить. Аэрозоль. Спрыснуть вас слегка моей легкостью? Вот видите, как нам всем легко? Вам тоже сейчас полегчает! Не полегчало? Фи… следующий! Еще я тогда же заметил, чем отличаются наши работницы официальных служб от их зарубежных коллег, ну, тех самых… официанток, агентов недвижимости, секретарш, инспекторов биржи труда, но в зарубежном кинематографе. Я понял эту разницу. У нас все эти работники официальных служб забывают, что они в первую очередь женщины. Вот я сидел, смотрел на это пластиковое пугало с закрученными белыми химическими кудряшками в сером пиджаке, как у моего дедушки, только там, где у моего прародителя висели ордена и медали, у этого чучела висел большой белый значок с надписью «муниципалитет города Санкт-Петербурга», и улыбка температуры нелетной зимней погоды. Ярко-красная помада, сразу выдающая в женщине неудовлетворенность естественных желаний, еще больше оттеняла витиеватые дужки ее очков.
— Хорошо. Мы еще пошуршим пальчиками, — она (точнее «оно», наверно) улыбнулась своему удачному, как ей показалось, каламбуру. — Если что появится, сообщим.
Я хотел ответить на ее «сообщим» традиционным Винни-Пуховским: «Будь здорова», но сдержался, поймав это замечание «за хвост» уже на выходе изо рта.
Как всегда, помощь пришла с неожиданной стороны. Мои ковыряния в струнах были замечены старшим менеджером «арт-ресторана», и все мои несчастья мгновенно были мной забыты. Я оказался в совершенно новой для себя обстановке, окруженный таинственными законами шоу-бизнеса, коктейлями с зонтиками и фруктами, голландскими и итальянскими матросами. Все ко мне относились как к почетному человеку. Никаких вопросов. Улыбчивые девчонки-официантки, бармены со свежими лицами — все было вроде бы в порядке. Играть к тому же пришлось не попсу, хотя я и на это был уже готов, но блюз. Хороший старый блюз. Это было мне по душе. Да и состав у нас был замечательный. Барабанщик Витя, никогда не снимавший ни тяжелых ботинок, ни берета, всегда настолько увлекался музыкой, что когда все уже заканчивали композицию, то он с удивлением на лице всех обводил взглядом, как бы говоря: «Что, уже все?! А я только разошелся».
Басист Стас меланхолично покачивался в углу. Означало это, что у него сегодня плохое настроение. Когда у него что-либо случалось (ломалась машина, ссорился со своей подружкой, или с похмела), то он занимал позицию «игрального автомата» и оттуда тихонько бурчал. Но когда вдруг сияющее солнце удачи посещало его, блюз плавно переходил в истеричный рок-н-ролл и даже более. Стас нещадно дергал струны и прыгал, словно хотел, чтобы и его гитара разделила с ним радость сегодняшнего дня.
Пел у нас Рома. Рома был чрезвычайно обаятельным человеком. Пел успешно на английском и испанском. Сам он был парнем не особо общительным в жизни, но с клиентами ресторана всячески старался поддерживать контакт, разговаривая с ними между номерами. Часто он специально подготавливал заранее какие-то шутки и анекдоты, чтобы развеселить публику. Работу свою он знал великолепно, за что его чрезвычайно ценили.
Еще в коллективе присутствовал скрипач Макс. Он всегда был как фокусник, напичкан разными шумелками, звякалками и прочими странными предметами перкуссии. Когда он не играл на скрипке, то в ход шел весь его волшебный арсенал. Макс у нас был любимцем девчонок, как, впрочем, и все скрипачи, которых я знал когда либо.
Ну и я сидел на своем месте, справа от барабанщика, и мучил свой старый «Telecaster». Начальство за нами следило так себе, да и поводов особых мы не давали. Играли на совесть. Самим нравилось. Вообще-то, на работе не особо приветствовалось распитие спиртного, но бывало, что угощали клиенты ресторана, и тогда отказаться было нельзя. Обидеть клиента? Ни-ни… И вот тогда начиналось истинное веселье. В ход шло все, что мы знали самого угарного. «Led Zeppelin» и «Who», «Motorhead» и «Dire Straits»… Улыбки у всех до ушей, клиенты на ура выдавали такого гопака, что даже хозяин иногда приходил посмотреть на это интернациональное представление.
Я быстро влился в коллектив. Сказался многолетний опыт игры по друзьям. «Джемовать» на кухне я давно привык, а здесь было почти то же самое. Важно было с ходу подхватить. Если кто-либо подходил и просил что-нибудь сыграть, было позором не знать «пьесы», если, конечно, это было из нашей области.
— Братцы. Сыграйте «Guns’n’roses», ну эту… ну… про любовь! Ну, помните? Там невеста, церковь, пацаны…
Так было часто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
В больнице меня никто особо ни о чем не спрашивал, поэтому все шло хорошо довольно долго. С игрой на гитаре тоже шло все лучше и лучше, песни писались сами собой, и я уже начал подумывать о том, чтобы перебраться с работой поближе к музыке, ну там… для начала, может, техником сцены или хотя бы гардеробщиком в кабаке, но тут… меня накрыло во второй раз.
К тому времени прошло уже два с лишним года с момента моей так называемой болезни. Я лишь иногда в плохую погоду, либо при скверном настроении вспоминал серые стены «желтого дома». К тому же я почти наладил свою личную жизнь. У меня произошла история с одной замечательной девушкой, которая привезла ко мне на работу молодого человека, который был сильно избит и хромал. Пока его чистили, мыли, обеззараживали и зашивали, я стоял у дверей «травмы» на подхвате и молча пялился в стену напротив, чем необоснованно заинтересовал девушку, которая сидела тут же в коридоре на кушетке. Честно говоря, я и не думал напускать на себя крутой угрюмый вид. Я просто отключился и думал над проблемой смены работы, либо еще над чем-то неприятным, когда вдруг заметил, что на меня вот уже десять минут в упор смотрит это существо. А существо, надо сказать, сразу показалось мне подозрительным, хотя опасений и не вызывало. И вы сейчас поймете, почему.
Она была совершенно не под стать своему спутнику. Если он был снаружи явным «быкующим» элементом со всеми вытекающими атрибутами, как то — стрижка «ежиком», кожаная куртка на ватных плечах (при воспоминании о ватных плечах меня просто распирает от смеха) и соответствующий жаргон, то она была абсолютно эфемерным существом. Черные волосы, коротко подстриженные, открывали высокий лоб и немыслимые светлые глаза. А в глазах этих были испуг, доверие и наивность. Ребенок. Уж не помню, как завязался у нас разговор, но когда выяснилось, что этому эльфу все же стукнуло за двадцать, я слегка успокоился. Потом, в конце разговора, она спросила, а можно ли сюда позвонить, если возникнут вопросы по пострадавшему. Я ей сказал: «Конечно». И тогда она предложила, что, мол, будет лучше, если она будет говорить, если что, через меня непосредственно. И я дал телефон поста, объяснив, когда я дежурю. Ну, а потом все как в обычном польско-французском фильме. Цветы, кино, книги, «поздно ехать домой», еще одна тарелка на полке. Она осталась у меня жить. Что ж, подумал я, это к лучшему. По крайней мере, есть кому помочь, если что. Да и Катя, как, оказалось, ее зовут, не испытывала неприязни к домашней работе. У меня утром был чай и чистые носки, а вечером у меня было с кем поговорить. Это было хорошо… пока не случилось «это». Конечно, я ничего не мог ей доверить из случившегося со мной ранее, поэтому, когда я в очередной раз был застукан самим собой, лежа на краю песчаного обрыва, и понял, что «это» случилось опять, я сразу, как только стала восстанавливаться память, вспомнил о ней. Мне повезло на этот раз больше, чем в первый. Это было ближе, а точнее внизу под обрывом текла река Оредежь, и место, где я очнулся, называлось Вырицей. Соответственно мне нужно было преодолеть всего лишь какие-то 80-100 километров до дома, а не тащиться, как в прошлый раз, из Кижей через всю Карелию. И я абсолютно не понимал, каким образом там очутился. Спустя несколько недель стали возвращаться куски каких-то разговоров с Катей, какие-то звонки по телефону, все очень смутно. Катя куда-то, по-моему, уходила, а потом… хотя все это я уже вспомнил, конечно, в своей родной больнице, куда меня, по словам врачей, Катя и сдала. А может оно к лучшему? Я не сердился тогда. Понимал, что она из страха за меня это сделала. Тем более, когда она мне рассказала про последние два месяца моей жизни перед «отключкой», я совсем пал духом. Последние три недели она не видела меня вообще, а до этого творились такие вещи, что я сам засомневался в собственном рассудке. Она говорила, что я приносил домой какие-то камни и кричал, что нельзя их трогать, пропадал по два-три дня, потом вдруг появлялся, чтобы в следующую секунду броситься к окну и вылезти через него на улицу по бельевой веревке, чтобы опять пропасть на два дня. Когда она последний раз пришла меня навестить в больницу, я спросил ее, а что, камни все так и лежат где-то дома? Она сказала, что их больше нет, и куда они делись, она не знает. Возможно, я сам их куда спрятал, да забыл? «Дорогие были камни-то?» — спросил я. Она заплакала, взяла свою сумку и вышла из палаты, чтоб больше никогда не вернуться. В дверях она обернулась и произнесла: «Дурак! Это были… это были…», — она запнулась и всхлипнула, — «булыжники!…». Она убежала, и еще с полминуты был слышен шорох ее ботинок по полу в коридоре, пока она шла к выходным дверям, а может я все это уже потом придумал?
Мда. Катя мне поведала совсем немного. Но тогда мне и этого хватило. Я всерьез испугался за свою голову и с участием принял все лечения, коим меня подвергали мои белохалатные «братья и сестры». Потом, правда, вспомнил кое-что. Помню, сидел за столом, читал что-то, Катя вроде собралась куда-то, а…а… ну да, в магазин. Спросила, что купить к чаю, а мне и ни к чему было. Я ведь зеленый только пью и без всего. Так уж с детства повелось. Ну, я сижу за книгой, а она звенит ключами, выходит. Хлопает дверь. И вот тут меня что-то кольнуло. Я инстинктивно обернулся посмотреть на захлопнувшуюся дверь, как вдруг увидел… кого?… ну… ну кого? Нет, кто-то там был. И это была явно не Катя. Может, их было двое?… Не помню дальше. Дальше только бездна. Глубокий гудящий колодец. Бездна с лохматыми краями…
Лифт. Лифт не работает. Хм. Странно. Сегодня же работал. И даже не гудит. Ладно, пойду пешком. Черт! Как в дверях-то сердце прихватило, аж дыханье сперло. А вроде бы молодая я еще для таких дел. Хм…На лестнице тихо. Ни души. И страх какой-то липкий навалился, отчего — не пойму! Ох, Слава Богу, кто-то навстречу поднимается, хоть поздороваюсь с человеком. Эх, не дошел, где-то внизу на этаж зашел… а на какой?! Там же и нет уж ничего? Ведь уже первый! А почему он тогда поднимался?! Вот проклятье, да что это я?! Надо на улицу быстрее… Вот сейчас дверь толкну и… ой, какие котятки черные у двери сидят! Красавцы! Давай, поглажу тебя… куда же ты? Стой, ну куда?… Ой… блин, нога, что ли, зацепилась? Шмякнулась-то я неплохо, аж дверь на улицу своей спиной открыла, хорошо хоть в снег выкатилась, а то могла бы и в грязь. Ну ладно, надо дойти до магазина и обратно. Что-то нервы у меня сегодня расшатались. А вороны-то вон как сидят, смеются надо мной. Вон две засели прямо у подъезда. Вижу-вижу. Ну и сидите себе… Ой, простите, я задумалась… хм… ну, грубиян! Вообще, блин, странно. На улице ни души, а он прямо со мной столкнулся. А… собственно, куда он делся?… Что-то я до угла дома уже минут семь иду… бред какой-то… и подташнивает… страшно чего-то… вроде как-то все не так… ну не могу же я до угла идти полчаса? Тут всего-то шагов двадцать… вот, раз скамеечка, два скамеечка… блин, опять этот столб с сеткой… стоп! Я ведь его уже проходила… стоп!… ой, нет… лучше не останавливаться!… может я сплю?… да какой там!… может позвать кого?… так ведь нет никого… блин, Катька, спокойно… вон там за углом магазин… три минуты ходьбы, и ты там… там люди… все нормально… просто я что-то не в себе… и голове что-то дурно… тошнит… опять эти котята… или другие?… эй, котятки!… маленькие, пушистые, вы не знаете, как мне тут, дуре, до магазина дойти… ой, извините, бабушка, я это… да-да, конечно… нет, все в порядке, да я с котятами… как с какими?… ах, впрочем… ничего, я сама… спасибо… мне бы в магазин… ах, я уже в нем? Спасибо, простите…
Реабилитация проходила лучше. Был опыт. Трамваи гремели своими подножками-подвесками, на улице распускались лица посеревших за зиму пенсионеров, а я мотался в поисках работы. Две «психушки» за плечами — это не самый лучший момент при рекламе своих качеств. Инспекторы на бирже труда произвели на меня неизгладимое впечатление. Я оказался посреди людей, которые с легкостью бросались помочь мне найти место работы, но чуть появлялись сложности, с той же легкостью разводили руками. Вообще, легкость была им присуща во всем, я это потом понял. Легкость как средство жить. Аэрозоль. Спрыснуть вас слегка моей легкостью? Вот видите, как нам всем легко? Вам тоже сейчас полегчает! Не полегчало? Фи… следующий! Еще я тогда же заметил, чем отличаются наши работницы официальных служб от их зарубежных коллег, ну, тех самых… официанток, агентов недвижимости, секретарш, инспекторов биржи труда, но в зарубежном кинематографе. Я понял эту разницу. У нас все эти работники официальных служб забывают, что они в первую очередь женщины. Вот я сидел, смотрел на это пластиковое пугало с закрученными белыми химическими кудряшками в сером пиджаке, как у моего дедушки, только там, где у моего прародителя висели ордена и медали, у этого чучела висел большой белый значок с надписью «муниципалитет города Санкт-Петербурга», и улыбка температуры нелетной зимней погоды. Ярко-красная помада, сразу выдающая в женщине неудовлетворенность естественных желаний, еще больше оттеняла витиеватые дужки ее очков.
— Хорошо. Мы еще пошуршим пальчиками, — она (точнее «оно», наверно) улыбнулась своему удачному, как ей показалось, каламбуру. — Если что появится, сообщим.
Я хотел ответить на ее «сообщим» традиционным Винни-Пуховским: «Будь здорова», но сдержался, поймав это замечание «за хвост» уже на выходе изо рта.
Как всегда, помощь пришла с неожиданной стороны. Мои ковыряния в струнах были замечены старшим менеджером «арт-ресторана», и все мои несчастья мгновенно были мной забыты. Я оказался в совершенно новой для себя обстановке, окруженный таинственными законами шоу-бизнеса, коктейлями с зонтиками и фруктами, голландскими и итальянскими матросами. Все ко мне относились как к почетному человеку. Никаких вопросов. Улыбчивые девчонки-официантки, бармены со свежими лицами — все было вроде бы в порядке. Играть к тому же пришлось не попсу, хотя я и на это был уже готов, но блюз. Хороший старый блюз. Это было мне по душе. Да и состав у нас был замечательный. Барабанщик Витя, никогда не снимавший ни тяжелых ботинок, ни берета, всегда настолько увлекался музыкой, что когда все уже заканчивали композицию, то он с удивлением на лице всех обводил взглядом, как бы говоря: «Что, уже все?! А я только разошелся».
Басист Стас меланхолично покачивался в углу. Означало это, что у него сегодня плохое настроение. Когда у него что-либо случалось (ломалась машина, ссорился со своей подружкой, или с похмела), то он занимал позицию «игрального автомата» и оттуда тихонько бурчал. Но когда вдруг сияющее солнце удачи посещало его, блюз плавно переходил в истеричный рок-н-ролл и даже более. Стас нещадно дергал струны и прыгал, словно хотел, чтобы и его гитара разделила с ним радость сегодняшнего дня.
Пел у нас Рома. Рома был чрезвычайно обаятельным человеком. Пел успешно на английском и испанском. Сам он был парнем не особо общительным в жизни, но с клиентами ресторана всячески старался поддерживать контакт, разговаривая с ними между номерами. Часто он специально подготавливал заранее какие-то шутки и анекдоты, чтобы развеселить публику. Работу свою он знал великолепно, за что его чрезвычайно ценили.
Еще в коллективе присутствовал скрипач Макс. Он всегда был как фокусник, напичкан разными шумелками, звякалками и прочими странными предметами перкуссии. Когда он не играл на скрипке, то в ход шел весь его волшебный арсенал. Макс у нас был любимцем девчонок, как, впрочем, и все скрипачи, которых я знал когда либо.
Ну и я сидел на своем месте, справа от барабанщика, и мучил свой старый «Telecaster». Начальство за нами следило так себе, да и поводов особых мы не давали. Играли на совесть. Самим нравилось. Вообще-то, на работе не особо приветствовалось распитие спиртного, но бывало, что угощали клиенты ресторана, и тогда отказаться было нельзя. Обидеть клиента? Ни-ни… И вот тогда начиналось истинное веселье. В ход шло все, что мы знали самого угарного. «Led Zeppelin» и «Who», «Motorhead» и «Dire Straits»… Улыбки у всех до ушей, клиенты на ура выдавали такого гопака, что даже хозяин иногда приходил посмотреть на это интернациональное представление.
Я быстро влился в коллектив. Сказался многолетний опыт игры по друзьям. «Джемовать» на кухне я давно привык, а здесь было почти то же самое. Важно было с ходу подхватить. Если кто-либо подходил и просил что-нибудь сыграть, было позором не знать «пьесы», если, конечно, это было из нашей области.
— Братцы. Сыграйте «Guns’n’roses», ну эту… ну… про любовь! Ну, помните? Там невеста, церковь, пацаны…
Так было часто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18