Образы ли на картах, фигурки ли на столе стали выше, крупнее, перелились друг в друга, и теперь уже решительно нельзя было сказать, какой они природы. Нэнси ощутила дерзкую решимость и сделала третий шаг. Голос Генри предостерег ее:
— Остановись, подожди карты.
Нэнси обернулась на голос, но Генри был слишком далеко позади, чтобы различить его. Зато сквозь изменчивую, текучую пелену света она увидела другую фигуру и поняла, что это — Аарон. Только теперь старик гораздо больше походил на один из образов Таро — на Рыцаря Жезлов. Трость превратилась в поднятый скипетр, старое лицо стало молодым, шапочка оказалась тяжелым средневековым головным убором… Фигура стала расти, двинулась, туман заклубился и скрыл очертания. Карты задрожали в руках у Нэнси; она взглянула на них, и в тот же миг одна из карт взлетела в воздух и медленно опустилась на пол. За ней взлетела другая, потом еще одна, и скоро они превратились в сплошной листопад. Она даже не пыталась собрать их — знала, что не удастся. Перед ней возникали и исчезали все новые фигуры, и как только она останавливала взгляд на какой-нибудь из них, тут же соответствующая карта выскальзывала из пальцев и в падении начинала описывать спиральные круги, пока не пропадала из поля зрения в вечно клубящемся тумане.
Теперь карты стали огромными, словно листья какого-то пра-дерева, то ли священного дерева Бодхи, под которым будда Гаутама достиг нирваны, то ли ясеня Иггдрасиль из северных преданий, то ли старой оливы из Гефсиманского сада. Сравнение с листьями вовсе не было мысленным образом, карты потеряли свою прямоугольную форму и падали словно настоящие листья, медленно уносимые ветром, овевавшим лицо Нэнси и взвихривавшим золотистое облако. Она всматривалась и чувствовала, как слабеет; гротескные руки, вытянутые вперед, никак не могли принадлежать Нэнси Кенинсби скорее уж какому-нибудь неведомому великану. Она с усилием отвела взгляд и посмотрела вперед, прямо на танцоров. Они теперь были раз в двадцать выше прежнего. Внезапно одна из групп выступила перед ней из тумана ярче других. Их было трое подняв изящно изогнутые левые руки, они на цыпочках кружились вокруг общего центра. Нэнси всмотрелась и узнала их: Королева Чаш держала свой кубок у груди; нагая Смерть-крестьянин сжимала серп в правой руке; зловещий египетский Сет с ослиной головой и прикованными к нему пленниками воплощал бесконечную злобу. Они кружились все быстрее, и каждый из них, приближаясь к Нэнси, протягивал к ней свой символ. Музыка, до этого звучавшая негромко, поднялась до пронзительного воя ветра, ветер крепчал и становился все холоднее, набрасываясь на нее злобными порывами. Нэнси казалось, что она затерялась в ледяном пространстве, и руки ее оказались пусты, но промозглый ветер уже стихал; последние обрывки золотого тумана проносились перед ее глазами. А когда исчезли и они, оказалось, что ее близкие стоят рядом, хотя танец, центром которого она только что ощущала себя, все еще словно бы длился: три танцора продолжали кружиться вокруг, их левые руки соединялись над ее головой, отделяя и закрывая Нэнси от остальных. Какое-то знание пронзило все ее существо, и сердце отозвалось тупой болью, так непохожей на сияющую муку любви. Но боль пришла и ушла.
Голос Генри произнес позади нее:
— Счастливая судьба, дорогая. Давай посмотрим на карты.
Пожалуй, Нэнси больше хотелось бы, чтобы посмотрели на нее. Она остро пожалела себя и тут только заметила раскинутую на столе извивающуюся линию карт. Рядом стоял озадаченный отец, а Генри наклонился над столом, разглядывая карты. Ему через плечо заглядывал Аарон Ли, а потом между Нэнси и столом, на который ей совсем не хотелось смотреть, возникла фигура Сибил. И, чтобы не смотреть на стол, она стала смотреть на тетю. Это было гораздо лучше, и скоро Нэнси молчком взяла тетю за руку. Женщины без особого интереса ждали, что скажет Генри. Однако молодой человек был слишком поглощен картами и не замечал ничего.
— Тебя ждет долгая дорога, — сказал он, — и весьма скоро. Кто-то будет пытаться сильно влиять на тебя. Тебе предстоит обнаружить худшего врага в собственном сердце. Тебе будут угрожать серьезная болезнь или несчастный случай, но, похоже, ты справишься со всем. Мужчина будет обязан тебе всем, а женщина будет руководить тобой, и ты умрешь богатой.
— Я очень рада, — слабым голосом сказала Нэнси. Она неимоверно устала, но чувствовала, что должна выказать хоть какой-то интерес. — Генри, — продолжала она, — а почему нулевая карта лежит отдельно от других?
— Не знаю, — ответил он, — я ведь уже говорил тебе: никто не знает, как надо понимать Шута. Разве что вы? — быстро добавил он, обращаясь к Сибил.
— Нет, — сказала она. — Я, как и вы, вижу его отдельно от остальных. — Она помедлила, но, видя, что Генри не шелохнулся, добавила непринужденно:
— Ты не слишком устала, Нэнси? Генри, милый, это был удивительно увлекательный вечер, и вы превосходно читаете будущее. Я рада, что у Нэнси все получилось. Но, надеюсь, вы извините нас, если мы с ней прямо сейчас отправимся спать? Я понимаю, что еще совсем рано, но у вас здесь такой воздух…
— А? — очнулся Генри. — Простите, я прослушал. Сибил с готовностью повторила. Генри вскочил на ноги.
— Нэнси, милая моя, я так невнимателен, — сказал он, заглядывая ей в глаза. — Конечно, ты совсем замучилась. Мы все, наверное, пойдем, — разве что вы захотите… продолжить опыты, — последовала нарочитая пауза, — с вашими картами.
— Нет, благодарю вас, — холодно отозвался м-р Кенинсби. — Я, пожалуй, отнесу их обратно сам. — И он поглядел на разбросанную по полу колоду.
— Я сейчас провожу Нэнси и соберу их, — предложил Генри. — А до тех пор ничего с ними не случится.
— В таком случае, я соберу их сейчас, так будет быстрее, — ответствовал м-р Кенинсби. — Вещи иногда имеют обыкновение теряться.
— В этой комнате никогда ничего не терялось, заметил Генри.
— Но к коридорам и к другим комнатам это не относится, — фыркнул м-р Кенинсби. — Нэнси, думаю, подождет минутку. Она, кстати, успела бы собрать их, пока вы рассуждаете, молодой человек, — и он потянулся к картам.
Генри опередил его, но, когда он вложил колоду в футляр и протянул владельцу, смуглое лицо его слегка порозовело. М-р Кенинсби вцепился в свою собственность, бросил презрительный взгляд на танцующие фигурки и направился к выходу. Генри взял Нэнси под свою опеку (Сибил охотно уступила), и они направились вслед за м-ром Кенинсби. Проходя под занавесями, Нэнси вдруг живо поинтересовалась:
— А зачем здесь эти драпировки? Генри наклонился к ее плечу.
— Если хочешь, я покажу тебе. Чем скорее, тем лучше. Ты действительно так сильно устала? Или еще можешь посмотреть, какое великое будущее покажут нам карты?
Нэнси оглянулась на комнату.
— Дорогой, давай лучше завтра? По-моему, сегодня я и так сделала немало.
— Тогда отдохни, — ответил он. — В этом доме всегда хорошо спится. Завтра я покажу тебе еще кое-что… если только, — добавил он, заговорив еле слышно, — ты сможешь достать карты. Нэнси, какую ценность они могут представлять для твоего отца?
Она слабо улыбнулась.
— Вы из-за этого ссорились? — она увидела, как он нахмурился, и добавила:
— Никакой.
— Однако он хочет владеть ими, — сказал Генри. — Тебе не кажется, что они принадлежат… тем, позади нас?
— Наверное, так и есть, — неуверенно проговорила Нэнси. — Я чувствую, что все мы принадлежим им, чем бы они ни были. Твои золотые фигурки проникли в меня, дорогой, и мое сердце танцует для них, а не для тебя. Тебе не жалко?
— Давай танцевать для них вместе, — решительно ответил он. — Фигурки и карты, руки и ноги — мы еще соберем их всех вместе.
— И твоя тетя говорила, — напомнила она, — как что-то собирается вместе. А кого она называла Гором?
— Моя тетка — такая же ненормальная, как твой отец, — ответил Генри. — A Гор стал сном больше двух тысяч лет назад.
Глава 6
ШУТ
Некоторое время спустя, когда после более или менее эмоциональных прощаний все гости разошлись по комнатам, Генри вошел к деду. Старик ждал его с нетерпением и, едва за внуком закрылась дверь, немедленно спросил:
— Ты слышал? Она действительно это имела в виду?
Генри пересек комнату и сел.
— Должно быть, так, — сказал он. — Она же не знала, чего мы хотим. Могла, конечно, просто играть с нами — но не стала бы, это ей не свойственно. Значит, если она видела… — он поднялся и заходил по комнате в крайнем возбуждении. — Быть такого не может! Хотя, собственно, почему? А вдруг и вправду пришло время обрести видение вместе с картами!
Аарон прижал руку к сердцу.
— Но почему именно она? Сколько знающих из нашего народа веками изучали Таро! И никто, никто, включая и нас с тобой, ни разу не видел, как танцует Шут. Есть только предания о том, что он способен двигаться. Почему же именно этой женщине суждено было увидеть его танец? Не могу поверить.
— А зачем бы ей притворяться, если она не видит? — возразил Генри. — Кроме того, я же говорил тебе, что она обладает немалой силой. Она полностью владеет собой, я ни разу не видел, чтобы что-нибудь возмутило или расстроило ее. Она — олицетворение женского начала в картах, только не знает об этом — жрица, дева и хранительница в одном лице.
— Я тебя не понимаю, — проворчал Аарон. — Она ничего не знала ни о картах, ни о танцорах. Она не знала, зачем и как они танцуют. Да она же самая обычная женщина — глупая клуша и сестра глупца.
— Но мы-то до сих пор не знаем, что означает Шут, — возразил Генри. — Ты сам сказал, что никто никогда не видел его в движении. А эта женщина не видела его там, где видели все мы. Для нее он был полнотой гармонии, вершиной танца.
— Она не знает танца, — упорствовал Аарон.
— Она не знает, что она знает, а что — нет, — ответил Генри. — Либо она лжет, либо, по воле какого-то непостижимого случая, она может видеть то, что нам недоступно: а если может, то самое древнее из преданий человеческой расы — истинно, и Шут действительно может двигаться.
— Значит, она владеет тем знанием, которое никак не дается нам, — Аарон чуть не плакал. — И она уезжает на следующей неделе!
— Вот почему она так легко справилась тогда с Джоанной, — задумчиво проговорил Генри. — Сердце ее в гармонии с миром. Только ее глаза способны точно читать будущее, и она-то как раз не хочет его знать. Для нее каждый миг завершен и целостен. Это так прекрасно и так… жутко. И что же нам со всем этим делать теперь? — Он резко остановился и взглянул на Аарона.
— И она уезжает на следующей неделе, — с отчаянием повторил старик. Генри упал в кресло.
— Давай-ка разберемся спокойно, — предложил он. — Карты Таро вернулись к своим образам, с нами женщина, способная читать танец; и не забудь еще кое-что немаловажное — мы с Нэнси на пороге великих открытий. С другой стороны, мы можем лишиться всего из-за идиота, который полагает, будто карты принадлежат ему; женщина собирается покинуть нас и уехать Бог знает куда, а Нэнси может не справиться. Впрочем, это уже мое дело. А вот все остальное наша общая забота, и твоя в частности. Теперь, когда карты вернулись к танцорам, и мы можем прочесть смысл танца, ты что же, позволишь им уйти?
— Надо подумать, как удержать их, — сказал Аарон. Генри напряженно размышлял о чем-то, глядя прямо на деда, но, кажется, не замечая его.
— Если мы теперь упустим карты, то рискуем никогда больше их не увидеть — разве что в музее, в стеклянной витрине с этикеткой, и ротозеи будут глазеть на них, а какой-нибудь надутый индюк-профеосор примется объяснять, что это такое. — Генри порывисто поднялся. — Стоит мне об этом подумать, как я начинаю понимать Джоанну, причитающую над своим забытым богом. Неужели мы позволим опять разлучить карты с их образами?
Аарон, низко склонившийся над столом, насмешливо взглянул на внука.
— Ну иди, помолись Горy, как Джоанна, или побегай по полям, считая себя Исидой, Божественной Матерью. Ну что ты все скачешь? Я уже стар, страсти давно покинули мое сердце, но будь у меня твой пыл, я бы не стал тратить его на проклятия и вопли. Сядь! Давай поговорим спокойно. До их отъезда еще четыре дня.
Генри с досадой ударил себя кулаком по колену.
— Да тут и за четыре часа нельзя поручиться! В любой момент этот старый дуралей может оскорбиться и уехать. Если завтра все обойдется, то на Рождество он, положим, не уедет, но мы же не можем держать его здесь насильно?
— Предоставь его собственной судьбе, — вкрадчиво посоветовал Аарон.
Генри медленно вернулся к столу.
— Что ты имеешь в виду? Ты что же, хочешь рискнуть и действовать силой? Но ты же прекрасно знаешь, какие серьезные предупреждения существуют на этот счет. Неизвестно, как это отзовется на картах. Кроме того, нам не обойтись без помощи… О нет, это невозможно.
— Он считает, что карты принадлежат ему, — заговорил Аарон. — Так почему бы не отдать его им? Разве ветер — пустяк? Разве вода — пустяк?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Остановись, подожди карты.
Нэнси обернулась на голос, но Генри был слишком далеко позади, чтобы различить его. Зато сквозь изменчивую, текучую пелену света она увидела другую фигуру и поняла, что это — Аарон. Только теперь старик гораздо больше походил на один из образов Таро — на Рыцаря Жезлов. Трость превратилась в поднятый скипетр, старое лицо стало молодым, шапочка оказалась тяжелым средневековым головным убором… Фигура стала расти, двинулась, туман заклубился и скрыл очертания. Карты задрожали в руках у Нэнси; она взглянула на них, и в тот же миг одна из карт взлетела в воздух и медленно опустилась на пол. За ней взлетела другая, потом еще одна, и скоро они превратились в сплошной листопад. Она даже не пыталась собрать их — знала, что не удастся. Перед ней возникали и исчезали все новые фигуры, и как только она останавливала взгляд на какой-нибудь из них, тут же соответствующая карта выскальзывала из пальцев и в падении начинала описывать спиральные круги, пока не пропадала из поля зрения в вечно клубящемся тумане.
Теперь карты стали огромными, словно листья какого-то пра-дерева, то ли священного дерева Бодхи, под которым будда Гаутама достиг нирваны, то ли ясеня Иггдрасиль из северных преданий, то ли старой оливы из Гефсиманского сада. Сравнение с листьями вовсе не было мысленным образом, карты потеряли свою прямоугольную форму и падали словно настоящие листья, медленно уносимые ветром, овевавшим лицо Нэнси и взвихривавшим золотистое облако. Она всматривалась и чувствовала, как слабеет; гротескные руки, вытянутые вперед, никак не могли принадлежать Нэнси Кенинсби скорее уж какому-нибудь неведомому великану. Она с усилием отвела взгляд и посмотрела вперед, прямо на танцоров. Они теперь были раз в двадцать выше прежнего. Внезапно одна из групп выступила перед ней из тумана ярче других. Их было трое подняв изящно изогнутые левые руки, они на цыпочках кружились вокруг общего центра. Нэнси всмотрелась и узнала их: Королева Чаш держала свой кубок у груди; нагая Смерть-крестьянин сжимала серп в правой руке; зловещий египетский Сет с ослиной головой и прикованными к нему пленниками воплощал бесконечную злобу. Они кружились все быстрее, и каждый из них, приближаясь к Нэнси, протягивал к ней свой символ. Музыка, до этого звучавшая негромко, поднялась до пронзительного воя ветра, ветер крепчал и становился все холоднее, набрасываясь на нее злобными порывами. Нэнси казалось, что она затерялась в ледяном пространстве, и руки ее оказались пусты, но промозглый ветер уже стихал; последние обрывки золотого тумана проносились перед ее глазами. А когда исчезли и они, оказалось, что ее близкие стоят рядом, хотя танец, центром которого она только что ощущала себя, все еще словно бы длился: три танцора продолжали кружиться вокруг, их левые руки соединялись над ее головой, отделяя и закрывая Нэнси от остальных. Какое-то знание пронзило все ее существо, и сердце отозвалось тупой болью, так непохожей на сияющую муку любви. Но боль пришла и ушла.
Голос Генри произнес позади нее:
— Счастливая судьба, дорогая. Давай посмотрим на карты.
Пожалуй, Нэнси больше хотелось бы, чтобы посмотрели на нее. Она остро пожалела себя и тут только заметила раскинутую на столе извивающуюся линию карт. Рядом стоял озадаченный отец, а Генри наклонился над столом, разглядывая карты. Ему через плечо заглядывал Аарон Ли, а потом между Нэнси и столом, на который ей совсем не хотелось смотреть, возникла фигура Сибил. И, чтобы не смотреть на стол, она стала смотреть на тетю. Это было гораздо лучше, и скоро Нэнси молчком взяла тетю за руку. Женщины без особого интереса ждали, что скажет Генри. Однако молодой человек был слишком поглощен картами и не замечал ничего.
— Тебя ждет долгая дорога, — сказал он, — и весьма скоро. Кто-то будет пытаться сильно влиять на тебя. Тебе предстоит обнаружить худшего врага в собственном сердце. Тебе будут угрожать серьезная болезнь или несчастный случай, но, похоже, ты справишься со всем. Мужчина будет обязан тебе всем, а женщина будет руководить тобой, и ты умрешь богатой.
— Я очень рада, — слабым голосом сказала Нэнси. Она неимоверно устала, но чувствовала, что должна выказать хоть какой-то интерес. — Генри, — продолжала она, — а почему нулевая карта лежит отдельно от других?
— Не знаю, — ответил он, — я ведь уже говорил тебе: никто не знает, как надо понимать Шута. Разве что вы? — быстро добавил он, обращаясь к Сибил.
— Нет, — сказала она. — Я, как и вы, вижу его отдельно от остальных. — Она помедлила, но, видя, что Генри не шелохнулся, добавила непринужденно:
— Ты не слишком устала, Нэнси? Генри, милый, это был удивительно увлекательный вечер, и вы превосходно читаете будущее. Я рада, что у Нэнси все получилось. Но, надеюсь, вы извините нас, если мы с ней прямо сейчас отправимся спать? Я понимаю, что еще совсем рано, но у вас здесь такой воздух…
— А? — очнулся Генри. — Простите, я прослушал. Сибил с готовностью повторила. Генри вскочил на ноги.
— Нэнси, милая моя, я так невнимателен, — сказал он, заглядывая ей в глаза. — Конечно, ты совсем замучилась. Мы все, наверное, пойдем, — разве что вы захотите… продолжить опыты, — последовала нарочитая пауза, — с вашими картами.
— Нет, благодарю вас, — холодно отозвался м-р Кенинсби. — Я, пожалуй, отнесу их обратно сам. — И он поглядел на разбросанную по полу колоду.
— Я сейчас провожу Нэнси и соберу их, — предложил Генри. — А до тех пор ничего с ними не случится.
— В таком случае, я соберу их сейчас, так будет быстрее, — ответствовал м-р Кенинсби. — Вещи иногда имеют обыкновение теряться.
— В этой комнате никогда ничего не терялось, заметил Генри.
— Но к коридорам и к другим комнатам это не относится, — фыркнул м-р Кенинсби. — Нэнси, думаю, подождет минутку. Она, кстати, успела бы собрать их, пока вы рассуждаете, молодой человек, — и он потянулся к картам.
Генри опередил его, но, когда он вложил колоду в футляр и протянул владельцу, смуглое лицо его слегка порозовело. М-р Кенинсби вцепился в свою собственность, бросил презрительный взгляд на танцующие фигурки и направился к выходу. Генри взял Нэнси под свою опеку (Сибил охотно уступила), и они направились вслед за м-ром Кенинсби. Проходя под занавесями, Нэнси вдруг живо поинтересовалась:
— А зачем здесь эти драпировки? Генри наклонился к ее плечу.
— Если хочешь, я покажу тебе. Чем скорее, тем лучше. Ты действительно так сильно устала? Или еще можешь посмотреть, какое великое будущее покажут нам карты?
Нэнси оглянулась на комнату.
— Дорогой, давай лучше завтра? По-моему, сегодня я и так сделала немало.
— Тогда отдохни, — ответил он. — В этом доме всегда хорошо спится. Завтра я покажу тебе еще кое-что… если только, — добавил он, заговорив еле слышно, — ты сможешь достать карты. Нэнси, какую ценность они могут представлять для твоего отца?
Она слабо улыбнулась.
— Вы из-за этого ссорились? — она увидела, как он нахмурился, и добавила:
— Никакой.
— Однако он хочет владеть ими, — сказал Генри. — Тебе не кажется, что они принадлежат… тем, позади нас?
— Наверное, так и есть, — неуверенно проговорила Нэнси. — Я чувствую, что все мы принадлежим им, чем бы они ни были. Твои золотые фигурки проникли в меня, дорогой, и мое сердце танцует для них, а не для тебя. Тебе не жалко?
— Давай танцевать для них вместе, — решительно ответил он. — Фигурки и карты, руки и ноги — мы еще соберем их всех вместе.
— И твоя тетя говорила, — напомнила она, — как что-то собирается вместе. А кого она называла Гором?
— Моя тетка — такая же ненормальная, как твой отец, — ответил Генри. — A Гор стал сном больше двух тысяч лет назад.
Глава 6
ШУТ
Некоторое время спустя, когда после более или менее эмоциональных прощаний все гости разошлись по комнатам, Генри вошел к деду. Старик ждал его с нетерпением и, едва за внуком закрылась дверь, немедленно спросил:
— Ты слышал? Она действительно это имела в виду?
Генри пересек комнату и сел.
— Должно быть, так, — сказал он. — Она же не знала, чего мы хотим. Могла, конечно, просто играть с нами — но не стала бы, это ей не свойственно. Значит, если она видела… — он поднялся и заходил по комнате в крайнем возбуждении. — Быть такого не может! Хотя, собственно, почему? А вдруг и вправду пришло время обрести видение вместе с картами!
Аарон прижал руку к сердцу.
— Но почему именно она? Сколько знающих из нашего народа веками изучали Таро! И никто, никто, включая и нас с тобой, ни разу не видел, как танцует Шут. Есть только предания о том, что он способен двигаться. Почему же именно этой женщине суждено было увидеть его танец? Не могу поверить.
— А зачем бы ей притворяться, если она не видит? — возразил Генри. — Кроме того, я же говорил тебе, что она обладает немалой силой. Она полностью владеет собой, я ни разу не видел, чтобы что-нибудь возмутило или расстроило ее. Она — олицетворение женского начала в картах, только не знает об этом — жрица, дева и хранительница в одном лице.
— Я тебя не понимаю, — проворчал Аарон. — Она ничего не знала ни о картах, ни о танцорах. Она не знала, зачем и как они танцуют. Да она же самая обычная женщина — глупая клуша и сестра глупца.
— Но мы-то до сих пор не знаем, что означает Шут, — возразил Генри. — Ты сам сказал, что никто никогда не видел его в движении. А эта женщина не видела его там, где видели все мы. Для нее он был полнотой гармонии, вершиной танца.
— Она не знает танца, — упорствовал Аарон.
— Она не знает, что она знает, а что — нет, — ответил Генри. — Либо она лжет, либо, по воле какого-то непостижимого случая, она может видеть то, что нам недоступно: а если может, то самое древнее из преданий человеческой расы — истинно, и Шут действительно может двигаться.
— Значит, она владеет тем знанием, которое никак не дается нам, — Аарон чуть не плакал. — И она уезжает на следующей неделе!
— Вот почему она так легко справилась тогда с Джоанной, — задумчиво проговорил Генри. — Сердце ее в гармонии с миром. Только ее глаза способны точно читать будущее, и она-то как раз не хочет его знать. Для нее каждый миг завершен и целостен. Это так прекрасно и так… жутко. И что же нам со всем этим делать теперь? — Он резко остановился и взглянул на Аарона.
— И она уезжает на следующей неделе, — с отчаянием повторил старик. Генри упал в кресло.
— Давай-ка разберемся спокойно, — предложил он. — Карты Таро вернулись к своим образам, с нами женщина, способная читать танец; и не забудь еще кое-что немаловажное — мы с Нэнси на пороге великих открытий. С другой стороны, мы можем лишиться всего из-за идиота, который полагает, будто карты принадлежат ему; женщина собирается покинуть нас и уехать Бог знает куда, а Нэнси может не справиться. Впрочем, это уже мое дело. А вот все остальное наша общая забота, и твоя в частности. Теперь, когда карты вернулись к танцорам, и мы можем прочесть смысл танца, ты что же, позволишь им уйти?
— Надо подумать, как удержать их, — сказал Аарон. Генри напряженно размышлял о чем-то, глядя прямо на деда, но, кажется, не замечая его.
— Если мы теперь упустим карты, то рискуем никогда больше их не увидеть — разве что в музее, в стеклянной витрине с этикеткой, и ротозеи будут глазеть на них, а какой-нибудь надутый индюк-профеосор примется объяснять, что это такое. — Генри порывисто поднялся. — Стоит мне об этом подумать, как я начинаю понимать Джоанну, причитающую над своим забытым богом. Неужели мы позволим опять разлучить карты с их образами?
Аарон, низко склонившийся над столом, насмешливо взглянул на внука.
— Ну иди, помолись Горy, как Джоанна, или побегай по полям, считая себя Исидой, Божественной Матерью. Ну что ты все скачешь? Я уже стар, страсти давно покинули мое сердце, но будь у меня твой пыл, я бы не стал тратить его на проклятия и вопли. Сядь! Давай поговорим спокойно. До их отъезда еще четыре дня.
Генри с досадой ударил себя кулаком по колену.
— Да тут и за четыре часа нельзя поручиться! В любой момент этот старый дуралей может оскорбиться и уехать. Если завтра все обойдется, то на Рождество он, положим, не уедет, но мы же не можем держать его здесь насильно?
— Предоставь его собственной судьбе, — вкрадчиво посоветовал Аарон.
Генри медленно вернулся к столу.
— Что ты имеешь в виду? Ты что же, хочешь рискнуть и действовать силой? Но ты же прекрасно знаешь, какие серьезные предупреждения существуют на этот счет. Неизвестно, как это отзовется на картах. Кроме того, нам не обойтись без помощи… О нет, это невозможно.
— Он считает, что карты принадлежат ему, — заговорил Аарон. — Так почему бы не отдать его им? Разве ветер — пустяк? Разве вода — пустяк?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31