На Силантия пахнуло холодом. По разумению Силантия, дорога уже должна была закончиться. «Давно пора выехать», — думал он. Но лесу, казалось, не будет конца.
Жутко запищала в смертельных судорогах мышь, уносимая когтями совы к верхушкам деревьев, над которыми всплыла луна необычного, недоброго цвета. Под ноги лошади бросился серебристый в лучах луны заяц и, затоптанный подковами коней, остался позади, и заплакал тоненько, как дитя, разрывая тишину леса. Силантий, услышав эти звуки, уже стоя хлестнул лошадей, Внезапно они остановились так резко, что правивший ими упал на колени. Животные захрапели, оскалив морды, на которых выступила пена, и мелко задрожали. На Силантия опустилась прозрачным колпаком гнетущая тишина. Даже не было слышно храпа Иуды-Сёмки. Не вставая с колен, редко посещавший церковь Силантий начал торопливо креститься, пытаясь вспомнить хоть какую-нибудь молитву. Но память как отшибло. Над головой загудел сырой и тяжелый ветер, и с затрещавших дубов камнями посыпались желуди, дополняя вой ветра глухими ударами о землю, которые звенели в ушах и, как барабанный бой, отдавались в сердце, бившееся в судорогах где-то внизу. Среди града падающих желудей Силантий начал различать какие-то новые звуки. Наконец он узнал в них топот скачущей галопом лошади и с криком полоснул по дрожащим спинам своих лошадок. Те, наконец, поняли, что спасение в бегстве, и понесли подводу. Силантий слегка успокоился, леденящий душу страх схлынул и уступил место какому-то лихорадочному состоянию, в котором нужно что-то делать — то ли бежать, то ли подхлестывать лошадей, но только не стоять!
Топот затих, но вскоре вновь появился и с каждой минутой стал приближаться. Кровь стучала в висках тяжелым молотом. Ужасный грохот копыт ближе, ближе… И мнится Силантию лязг лошадиных зубов, и ледяное дыхание в самую шею…
Боясь оглянуться, Силантий пытался уйти от этой странной погони, но дорога словно издевалась над ним, не собираясь кончаться. Лошади уже устали и начали замедлять бег; телега, на которой, словно мешок с яблоками, переваливался чудом не выпавший и так и не проснувшийся Сёмка, готова была развалиться, когда лес неожиданно кончился, и Силантий, выехав на открытое место, уперся в последнюю подводу неторопливо бредущего обоза. Вытерев рукавом холодный пот, он медленно стал приходить в себя, ослабил поводья, давая лошадям отдых после бешеной скачки. Успокоившись немного, Силантий начал размышлять про себя о том, что с ним произошло. Бывшие страхи уже казались не такими грозными. Луна хитро смотрела на него с высоты, и Силантию вдруг показалось, будто на него смотрит единственный глаз Иуды. Обоз продолжал свой путь, но никто даже не заметил исчезновения и внезапного появления последней подводы.
Забрезжил долгожданный рассвет; одна за другой стали гаснуть звезды. Когда наконец появились признаки человеческого обитания и обоз въехал в поселок лесорубов, Ефим Кузьмич направил лошадей через прогон и вывел обоз к старой, покосившейся от времени избенке.
— Ну, стало быть, здесь и остановимся, — сказал Кузьмич, заворачивая во двор.
Двор был большой, и все одиннадцать подвод вскоре были распряжены, а кони отведены в сарай, где им был задан корм. Возчики развели костер и улеглись вокруг него. Петрович тем временем занялся приготовлением похлебки. Насытившись, возчики задремали. Лишь один Силантий не спал, осмысливал происшедшее с ним. И чем больше думал, тем более склонялся к мысли, что он просто-напросто струсил. Сомнения грызли его душу, потому что никто еще не говорил про него, что он трус. «Да не трус я, — думал Силантий, — а вот так вышло…». Одолеваемый тяжелыми думами, не спавший всю ночь, он стал искать место, где прикорнуть. Вокруг костра всё было занято, и, весь продрогший, он решил зайти в избу: правда, там тесновато, но хоть на полу посплю, зато в тепле.
Едва не стукнувшись о косяк двери, Силантий вошел в небольшую комнатушку с пыльными, грязными окнами, отчего свет почти не проникал в нее. Около печи копошилась опрятная проворная старушка.
— Бог в помощь! — обратился Силантий к бабке.
— Спасибо, сынок, — добрым, слегка певучим голосом ответила та.
— Местечко не найдется у вас? Продрог я малость.
— Чего ж не найдется? Для доброго человека всегда найдется. Проходи да ложись.
Силантий поблагодарил старуху, и, пройдя мимо спавшего на сундуке бригадира, улегся на стоявшей за печью лавке, и укрылся большой, мягкой овчиной. Разморенный теплотой и похлебкой Петровича, герой наш забылся в глубоком сне.
Когда Силантий проснулся, добрая старушка сидела за столом и что-то ела. Приглядевшись, Силантий с ужасом увидел рядом с миской, из которой она хлебала большой деревянной ложкой свое варево, оскаленную голову Ефима Кузьмича. Старуха обернулась к Силантию и дико захохотала. Он закричал и проснулся в этот раз уже по-настоящему. Проспал он, по-видимому, долго, так как в избе был такой же полумрак, какой был, когда он заснул. Бесшумно открылась дверь, и в нее мышкой проскользнула старуха.
— Проснулся, милок? — приветливо улыбнулась она Силантию.
Тот смотрел на нее с нескрываемым удивлением и наконец вспомнил всё случившееся с ним накануне.
— Не в себе я, бабка, — сказал он.
— Оно и видно, весь день метался как в горячке, бормотал что-то, словно бежал от кого…
Силантий угрюмо молчал.
— Затаил ты что-то в себе, — продолжала старуха, — не гоже так-то одному беду прожить, ты возьми и расскажи бабушке Лукерье, может, я тебе советом помогу, успокою.
Услышав такое проникновение в его мысли, Силантий, уставший хранить в себе свои тревоги, сомнения и страхи, неожиданно для себя всё ей рассказал. Внимательно выслушав его рассказ, Лукерья задумчиво покачала головой.
— В плохую историю попал ты, сынок, — сказала она. — Теперь послушай то, что я тебе расскажу. В лес тот и днем-то никто не ходит, не только ночью. Место там недоброе всегда было. А лет семь назад и вовсе история случилась: повадилась тут девушка молодая по этим лесам на лошадке скакать, недалеко, видать, жила отсель, и каждый день люди видели её.. Несется на своем скакуне, ну прям как мальчонка лихой, а конь-то у нее белый-белый, как снег, и сама такая красавица, что все местные ребята с ума по по ней посходили. А она словно дразнит их, вперегонки с ними, да никто догнать её и не мог. И случись так, что в один день нашли её вместе с конем в том самом лесочке. А искать её начали с вечера. Видно, убилась она, слишком быстро любила ездить, хоть и увезли её сродственники и схоронили, но только с энтих самых пор стала появляться в том лесу по ночам всадница в белом на белом же, как облако, скакуне и пугать путников. Вот и тебя, видно, она напугала…
Силантий задумчиво следил за мухой, которая сонно жужжала у окошка. Его мысли были заняты только что услышанным рассказом. Наконец он отбросил тяжелые думы и вышел на воздух. Было далеко за полдень, солнце нежно разливало свет, и холодный сентябрьский ветер трепал безлистные кроны деревьев. Силантий достал заначенную вчера папироску и с удовольствием закурил её. Тут он увидел шагавшего к нему Петровича, беззаботный вид которого рассеял мрачные мысли Силантия.
— А и крепок ты спать! — с ходу, не здороваясь и весело щурясь старческими, немного слезящимися глазами, начал Петрович. — Кто хорошо спит, тот и ест по-доброму, за троих. А вот посмотрим завтра, каков ты в деле.
— Посмотрим, дед, — ответил Силантий и крепкими, широкими шагами направился к ржавому умывальнику, висевшему на столбике.
Умывшись и утерев лицо висевшим тут же чистым рядном, Силантий вовсе повеселел. Рядом на тонких ножках ковылял Петрович и всё пытался завязать разговор.
— А что, — спрашивал он, — ты и в самом деле через мертвый лес ездил нонче?
— Кто тебе это сказал, старик? — насторожился Силантий.
— Дак ить Сёмушка, бес его, прости меня, Господи, задери, и рассказал.
— Так вот, правда это иль нет, пусть он тебе и скажет, — отрезал Силантий.
— Не сердись на меня, Силантий, — обиделся самый старый работник бригады. — От Сёмки разве правду узнаешь? Он ведь соврет, недорого возьмет.
— Не соврал он тебе, дед, — усмехнулся Силантий, — только спал он всю дорогу, напился в стельку и заснул, как ребенок в люльке.
— Так правильно и поступил, Сёмка-то, — сказал Петрович и оглянулся на возчиков, — чтоб через этот лес ехать, надо хоть чарочку, а пригубить, в том смысле, помянуть, значит…
— Это кого же помянуть? — Силантий впился в старика строгим, вдруг ставшим стальным взглядом.
— Ну, Топорков, ты даешь! — зашумели столпившиеся вокруг возчики.
Силантий, фамилия которого и была Топорков, оглянулся и, сплюнув под ноги, произнес:
— Что за проблема, мужики?
— Спор между нами вышел, — сказал один, — тут Иудушка нам натрепал, что ты через тот Черный лес тверезый ехал, а нас что-то сомнение берет.
— Скажи нам, придумывает Сёмка или впрямь так было?
— Эх, мужики, да прав Семён, прав! — И Силантий всё им рассказал.
До вечера только об этом и говорили. Больше всех сокрушался Петрович:
— Выпить надо было, выпить, — причитал он, — кто, помянувши в лес-то въедет, того барышня и не трогает.
— Кабы знать, — угрюмо ухмыльнулся. Силантий, — Сёмка-то выпил всё один, ни капли не дал.
— Постой-ка, — сказал Петрович, — а где он взял выпивку?
Этот вопрос возбудил особое внимание окружающих. Так как Силантий Топорков лишь неопределенно пожал плечами, вокруг сразу же стали возникать разные домыслы, откуда пропивший всё до последнего Иуда сумел среди ночи в глухом лесу достать магарыч? Постепенно спор стал переходить в шумный мужицкий балаган, который, как известно, к истине привести не мог. Как назло, сам виновник спора куда-то делся, и никто не мог точно сказать, куда именно. Да и вряд ли такой человек, каким был Сёмка по прозвищу Иуда, сказал бы товарищам правду, набрехал бы с три короба. Поэтому возчикам пришлось самим решать эту сложную задачу. Были сделаны самые различные и нелепые предположения, вплоть до того, что у Сёмки в подводе спрятан личный, быстродействующий самогонный аппарат. Один из возчиков даже клялся, что собственными глазами видел, как Сёмка однажды ночью делал чистый, будто слеза, жизненно необходимый напиток, каким являлся для всей мужицкой России самогон. Однако все знали, что этот возчик был порядочный врун, и потому никто ему не поверил, тем более что Силантий клятвенно заверил присутствующих, что тщательно осмотрел всё вверенное ему с Сёмкой обозное хозяйство, состоявшее из двух лошадей и одной старой телеги: ничего подобного он там не нашел.
За всё время спора Петрович, к всеобщему удивлению, почему-то почти не сказал ни слова, а больше молчал и задумчиво смотрел на небо маленькими глазками, которые, словно изюминки во французской булке, блестели на его морщинистом, как хромовый сапог, лице. Внезапно взгляд его осветился какой-то догадкой, и он, сорвавшись с места, вприпрыжку, как молодой воробей, поскакал к своей подводе. Через некоторое время он вернулся, яростно вращая глазами и держа в руках сидор, накануне так подло опустошенный Сёмкой-Иудой.
— Это что ж делается, мужики?! — с обидой и со слезой в голосе завопил он. — Как это, своих грабить?!
Мужики возмущенно загалдели. Вернулся Никита Птицын и сообщил, что одноглазого нигде, даже в конторе, нету. Возмущенные мужики решили выместить зло на ни в чем не повинном Силантии.
— Небось, и сам хлебал! — яростно наступали они на него.
— Да вы что, мужики? — заступился за Силантия Петрович. — Сёмка — вор, ему и ответ держать.
Мужики пошумели и согласились. Все стали ждать одноглазого, который вскоре появился. Он гордо восседал на гнедой кобыле и, потряхивая десятилитровой бутылью, радостно орал:
— Виноват, ребята, ставлю выпивку! — И, уже подъехав к Петровичу, сказал:— Прости, деда.
— Ну, ин ладно, — растроганно сказал Петрович, — это им, а мне чего ж?!
Тут Сёмка, широко скалясь, вытащил из-за пазухи две запечатанные бутылки водки и протянул их Петровичу. Тот взял одну, а другую предложил выпить вместе, замириться, что и было незамедлительно проделано.
Наступил вечер. Вокруг большого костра сидела хмельная компания, распевая грустные песни о бродяге, который бежал с Сахалина, об удалом Хазбулате и замерзшем в степи ямщике. Гигантская бутыль, привезенная Сёмкой, валялась пустая и одинокая в стороне, отражая на своем боку отблески костра. Когда были спеты все песни и съедена вся незамысловатая закуска, мужики, свернув толстенные самокрутки, завели долгий и жаркий спор о лошадях. Махорочный дым, смешиваясь с дымом костра, плавно поднимался к луне, которая добродушно глядела своим серебряным оком на спорящих.
— А что, — вдруг сказал Сёмка, обратившись к Силантию, — слабо тебе справиться с моей кобылой?
Мужики посторонились, прекрасно зная, что никого, кроме своего хозяина, Сёмкина лошадь к себе не подпускает.
1 2 3 4 5 6