Привязавшись к сиденью ремнями, я кивнул Евгению Николаевичу и закрыл герметическую дверцу кабины. Кислородное оборудование исправно, включаю аккумуляторы и нажимаю на рычаг погружения. Над моей головой сомкнулись воды Черного моря. Глубина пять метров, десять… Слышу цоканье копыт, скрежет, лязг металла, чьи-то тяжелые вздохи — голоса подводного мира.
Справа от меня в синеватый полумрак опускаются губчатые скалы, покрытые полосами водорослей. Прямо передо мной замер морской конек. Он изумленно рассматривает свое отражение в зеркалите, затем, слегка шевельнув хвостом и не меняя вертикальной позы, направляется навстречу «собрату».
Я приостановил погружение. Потом, чуть двинув аквалет вперед, стукнул чудака по носу — конек завертел хвостом, точно винтом, и исчез.
Огромный окунь с широкими красными полосами и белым брюхом натолкнулся на прозрачное крыло, стал на голову и широко открыл рот перед непонятным ему препятствием. Колючая скорпена, лежа на выступе скалы, укоризненно смотрела на глупого окуня.
Молодые ставриды покусывали сзади тонкое ребро крыла, вероятно, приняв его за медузу. Крохотные барабульки стремительно пронеслись надо мной.
Погрузившись метров на тридцать, я включил насос. За спиной знакомые звуки: так у меня дома работает холодильник
«Днепр»… Скалы медленно двинулись назад. Я увеличил скорость до двадцати, сорока, пятидесяти, ста километров в час. Аквалет стремительно летел вдоль берега, распугивая рыбу.
Я знал карту района наших испытаний, одного из самых глубоководных у южного побережья, был уверен, что здесь мне не угрожают ни рифы, ни подводные вершины, и потому чувствовал себя, как в ясном небе, вдалеке от трасс Аэрофлота и военных аэродромов.
Левый крен — я развернулся и ушел в открытое море. Скорость сто пятьдесят километров!
Чувство необыкновенной свободы и легкости охватило меня. Отжав ручку управления, я устремился вниз, в зеленоватый полумрак, затем, увеличивая мощность мотора, плавно потянул ручку на себя. Еще и еще… Горизонта, такого привычного и обязательного в воздухе, здесь не было, серебристо-свинцовая поверхность моря очутилась у меня под ногами и стала уходить куда-то назад. Я уже пикирую…
Петля Нестерова — первая петля в Черном море!
Теперь я полностью уверовал в аквалет. Несколько глубоких виражей — и, выйдя на прямую, я, осторожно работая рулями, положил аквалет на спину и сделал бочку; еще одну — вправо.
Влево, вправо, влево…
Прибавив скорость, иду на петлю, но в верхней точке фигуры переворачиваю машину через правое крыло из положения вниз головой в обычное — получается настоящий иммельман.
И все же я не чувствую скорости. Так бывает на самолете в облаках. Вот если бы в поле зрения попало что-нибудь… Но берег далеко, дна не видно, а небо — блестящая поверхность моря надо мной, напоминающая крышу оранжереи, — очень однообразно.
Я отворачивал и вправо, и влево, кружил на месте, пока не выпросил у своей снисходительной фортуны лакомый кусочек приключения…
Вдалеке я увидел огромную рыбину и устремился к ней.
Она то летела стрелой вперед, то, мгновенно меняя направление, взмывала вверх или уходила вниз, но я прочно «сел ей на хвост». Аквалет слушался малейшего движения рулей и охотно выполнял развороты с большими кренами, чуть не на месте.
Бедной рыбине временами удавалось ускользнуть от меня, но я без труда догонял ее на прямой, и бой на виражах и вертикалях начинался заново. Дважды она попадала в струю от насоса и, оглушенная ударами воды, кувырком отлетала прочь.
Рыбина была не менее трех метров длиной, и ей приходилось затрачивать много сил, а у меня за спиной весело работал мотор, не знавший усталости. Ей все труднее ускользать от меня, движения ее стали неуклюжими, точно она надела на себя тяжелые рыцарские доспехи.
В какой-то момент наши взгляды встретились, и мне показалось, что в ее злых глазах мелькнуло отчаяние.
Наконец, напуганная, обессилевшая, она вяло расправила плавники и повернулась огромным белым брюхом кверху, как бы выбрасывая флаг капитуляции.
Я вынырнул и ре увидел берега. Включил радиокомпас, настроился на приводную радиостанцию ближайшего аэродрома и, определив направление, пошел к берегу.
— Дорогой мой, — стараясь казаться сердитым, говорил Евгений Николаевич, пожимая мне руку, — разве можно так! Я уже думал, не врезались ли вы в скалы…
— А что же, и мог бы, — подхватил я. — Надо установить локатор, даже два-три…
— Обязательно! А теперь скажите, одним словом… Я же жду!
— Нормально!
4
С этого дня началась окончательная доводка этой замечательной машины. В аквалете появились ультразвуковые локаторы, аппаратура для наводной и подводной связи.
На больших глубинах было холодно, и я промерзал, что называется, до костей. Поэтому Евгений Николаевич оборудовал установку для электрообогрева кабины.
Под полом он установил портативную аппаратуру для магнитной и гравиметрической съемок.
— А это зачем? — удивился я.
— Дорогой мой, — ответил Евгений Николаевич, — я хочу поделиться с вами важной новостью: наш аквалет примет участие в экспедиции профессора Егорина…
— Егорин? Ростовчанин, мой земляк?
— Он самый.
— Я читал о нем, но там не было ни слова об аквалете.
— Неудивительно: аквалет «родился», по существу, только сейчас.
— А кто будет… аквапилотом? — ревниво спросил я.
— Найдут кого-нибудь…
Евгений Николаевич отвернулся, ища портсигар и спички.
— Ах, вон как! Ну, что ж… удачи, — разочарованно сказал я.
— Куда вы?
— Домой!
— Успеете. Профессор Егорин будет ждать вас. Я засмеялся и хлопнул хитреца по плечу.
5
Помню, в те дни в журнале «Техника — молодежи» опубликовали очерк о новой работе Глебова. Речь шла о некоторых особенностях жизни Вещества. За бойкостью изложения скрывалось нечто такое, что ускользнуло от меня. Я пожаловался Евгению Николаевичу.
— Не огорчайтесь, — сказал он. — В науке много такого, что трудно поддается популяризации. Скажем, мы разбираемся в понятиях о продолжительности жизни любого объекта природы, будь то человек или растение, пылинка или галактика. Мы знаем: неизменного нет — и верим этому. Жизнь учит, убеждает нас: сколько ни существуй, а конец будет. Нельзя наращивать время существования бесконечно, хотя математика и воображение позволяют нам мысленно представить себе сколь угодно большое число миллионолетий.
— Верно, — согласился я, — если это бесконечно большое время не связывать с конкретными объектами природы.
— Ну а если мы начнем, так сказать, уменьшать время и пространство? — спросил Евгений Николаевич.
— Вероятно, то же. Хотя…
— Вот видите, в этом случае труднее. Давайте совершим с вами небольшую экскурсию в глубины материи.
С помощью волшебницы-мысли мы стали быстро уменьшаться в размерах и вскоре очутились у полосатого пограничного столба с буквой «h».
— Это не что иное, — сказал Евгений Николаевич, — как символ «постоянной Планка», очень важной в современной физике.
— И обозначает она?
— Количество действия. Шагайте смелее: по ту сторону столба находится Микромир! Вот так… А сейчас — за работу.
По знаку, поданному Евгением Николаевичем, мы с ожесточением принялись дробить Пространство и Время на мельчайшие доли. Когда я уже выбился из сил и стал подумывать, что этой работе не видно конца, мой друг нанес крохотной частице последний удар, расколол ее надвое и, тяжело дыша, поднял руку.
— Хватит, — сказал он. — Мы уже дошли с вами до точки.
— Что вы имеете в виду?
— Смотрите: это мельчайшая точка Пространства и Времени, в пределах которой еще может что-то существовать, произойти; мельчайшая с точки зрения нынешних знаний.
— Я сейчас так стукну по ней, что из нее искры посыпятся!
— Пожалуйста. Но делайте это мысленно, отвлеченно от природы вообще, считая, что Пространство и Время могут быть всегда независимыми от материи.
— Ну, на это я не согласен! Ведь Пространство и Время — это формы существования материи.
— Тогда обратимся к самой точке. Вы видите, она очень мала, но все же не равна нулю. Это означает, что овеществленная материя развивается в Пространстве и Времени, имеющих измеримые величины. Получив в свое распоряжение эти величины и поделив первое на второе, мы получим скорость, которую я назвал скоростью мирового хода времени. Это понятие является одной из важнейших характеристик природы. Грубо говоря, это как бы скорость жизни Вещества, спидометр Мироздания…
И тут мне пришла в голову мысль: является ли эта скорость постоянной?
— Думаю, что больше оснований допустить это, нежели то, что материя развивается неритмично — то скорее, то медленнее.
— Я о другом: возможно ли, что эта скорость мирового хода времени постоянна лишь для нашей Галактики или Метагалактики. Допустимо ли существование таких материальных систем, где все развивается в сто, нет, в тысячу раз быстрее или медленнее?
— Да, возможно.
— А если в нашей Галактике есть места с иной, большей скоростью развития материи? — не унимался я. — На Земле проходит год, а там — сто лет! Да еще если и космическое пространство, разделяющее нас, хотя бы на некотором протяжении обладает такими же особенностями… Тогда можно бы слетать на какую-нибудь «быструю» планету, пожить там и вернуться назад всего через пятнадцать — двадцать лет.
— В пределах нашей Галактики это менее возможно.
— Это еще как сказать, — разошелся я. — Возможно, спиральная структура нашей и многих других галактик тем и объясняется, что в них есть как бы два потока материи, и более быстрый поток, обгоняя своего соседа, отжимает его внутрь…
— Вы уже не спрашиваете Меня, а сами выдвигаете гипотезы, — засмеялся Глебов.
Я с уважением посмотрел на маленькую стойкую частицу Пространства и Времени, не подозревая, какую значительную роль она могла бы сыграть и в моей, такой огромной в сравнении с ней жизни.
Закурив, я сделал глубокую затяжку и вдруг увидел, что мы вновь сидим на берегу Черного моря, под ласковым крымским солнцем, окруженные привычным голубым пространством. Экскурсия в недра материи окончилась…
— То, что я вам рассказал, — предупредил Евгений Николаевич, — пока еще лишь философская основа моей новой работы. Нужны долгие размышления, поиски доказательств, наконец, сами доказательства. Одним словом, я изучаю сейчас конструкцию замка, а потом уже буду искать к нему ключ…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«Когда человеку хорошо — это опасно»
1
Боб Хоутон опять сидел в приемной редактора. Здесь четыре года назад он напряженно ожидал, когда его вызовут к шефу и решится вопрос о приеме на работу.
Год назад в эту же комнату с диванами, пальмами в кадках и старинными английскими часами размером с голландскую печь его вышвырнули из редакторского кабинета, как бейсбольный мяч.
А утром следующего дня Боб пересекал ее в обратном направлении, и, хотя его шаги были не совсем тверды из-за выпитого мартеля, он шел как победитель.
Он пробыл тогда у шефа не менее двух часов, и, когда вновь появился в приемной, его ожидали собратья по перу, прожженные газетчики, первыми прилетающие к месту сенсации, как бабочки на свет, едва перст судьбы прикоснется к белой кнопке Включателя Новостей. Они завидовали Бобу, отправляющемуся в дальний путь на Пито-Као.
Пито-Као… Нелегким оказалось для Хоутона пребывание на этом острове. Он жил там, как стрекоза в сачке натуралиста. Но ему все же здорово повезло: он ускользнул от Бергоффа и Дорта.
Несколько месяцев прожили они с Паолой на Отунуи — соседнем острове, у соплеменников Мауки. Каждый час они ожидали появления Курца, а то и самого Бергоффа и скрывались даже днем.
Неделю спустя после того как на Пито-Као вспыхнула эпидемия арпела, к Отунуи пристал катер. На берег высадилось человек двадцать, одетых в белые халаты.
Мауки отправился на разведку, а Боб и Паола бежали на противоположный край острова, туда, где высилась замшелая гора Ратануи — давно потухший вулкан. Паола изнемогала от страха. Каждое дуновение ветра, крик чайки казались ей предвестниками беды.
— Ах, Боб, — без конца повторяла она, — когда человеку хорошо — это опасно?
Пришел Мауки. По его словам выходило, что люди в белых халатах вовсе не помощники Дорта. Они прилетели сюда с Большой земли, чтобы уберечь оставшихся в живых. Мауки сам слышал, как начальник Белых Халатов, по имени Гровер, говорил об этом жителям Отунуи.
— И теперь всем делают уколы, всем до единого, — закончил Мауки.
— Как зовут начальника Белых Халатов? — взволнованно переспросил Боб.
— Гровер, — повторил Мауки.
— Паола, — возбужденно сказал Боб, — в словах этого парня мне чудится надежда. Я пойду туда.
— Не надо! — воскликнула итальянка. — Я боюсь…
— Я не стану показываться им на глаза, — заверил Хоутон. — Я только гляну издали, одним глазком, и если это тот Гровер, с которым я учился в школе…
— То?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23