Она так и ахнула, когда я отскочил как ошпаренный и проорал что-то о жутком, налитом кровью, нечеловеческом глазе. Мы долго жались друг к другу, потом я снова заглянул в то окно.
— Ба, — произнёс я слабым голосом, — да ведь это зеркало.
— Зеркало? — захлебнулась Джеки.
— Да, огромное, во всю противоположную стену. Больше ничего не видно. Я не могу подобраться вплотную к окну.
— Посмотри на крыльцо, — сказала Джеки.
Я посмотрел. Возле двери стояла бутылка молока — сами представляете, какой величины. Она была пурпурного цвета. Рядом с ней лежала сложенная почтовая марка.
Пурпурное молоко? — удивился я.
— От пурпурной коровы. Или бутылка такого цвета Эдди, а это что, газета?
Это действительно была газета. Я прищурился, пытаясь различить хотя бы заголовки «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС», — гласили исполинские красные буквы высотой чуть ли не в полтора миллиметра. «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС ФОЦПА НАСТИГАЕТ ТЭРА». Больше мы ничего не разобрали.
Я мягко набросил кретон на клетку. Мы пошли завтракать к Терри — всё равно надо было ещё долго ждать автобуса.
Когда мы вечером ехали домой, то знали, чем займёмся прежде всего.
Мы вошли в дом, установили, что мистер Генчард ещё не вернулся, зажгли в его комнате свет и стали вслушиваться в звуки, доносящиеся из птичьей клетки.
— Музыка, — сказала Джеки
Музыку мы едва слышали, да и вообще она была какая-то ненастоящая. Не знаю, как её описать. И она тотчас смолкла. Бух, царап, шлёп, в-ж-ж. Потом наступила тишина, и я стянул с клетки чехол.
В домике было темно, окна закрыты, жалюзи опущены. С крыльца исчезла газета и бутылка молока. На двери висела табличка с объявлением, которое предостерегало (я прочёл через лупу): «КАРАНТИН! МУШИНАЯ ЛИХОРАДКА!»
— Вот лгунишки, — сказал я. — Пари держу, что никакой лихорадки там нет.
Джеки истерически захохотала.
— Мушиная лихорадка бывает только в апреле, правда?
— В апреле и на рождество. Её разносят свежевылупившиеся мухи. Где мой карандаш?
Я надавил на кнопку звонка. Занавеска дёрнулась в сторону, вернулась на место; мы не увидели… руки, что ли, которая её отогнула. Тишина, дым из трубы не идёт.
— Боишься? — спросил я.
— Нет. Как ни странно, не боюсь. Карапузы-то нас чураются. Кэботы беседуют лишь с…
— Эльфы беседуют лишь с феями, ты хочешь сказать, — перебил я. — А чего они нас, собственно, отваживают? Ведь их дом находится в нашем доме — ты понимаешь мою мысль?
— Что же нам делать?
Я приладил карандаш и с неимоверным трудом вывел «ВПУСТИТЕ НАС» на белой филёнке двери. Написать что-нибудь ещё не хватило места. Джеки укоризненно зацокала языком.
— Наверно, не стоило этого писать. Мы же не просимся внутрь. Просто хотим на них поглядеть.
— Теперь уж ничего не поделаешь. Впрочем, они догадаются, что мы имеем в виду.
Мы стояли и всматривались в домик, а он угрюмо, досадливо всматривался в нас. Мушиная лихорадка… Так я и поверил!
Вот и всё, что случилось в тот вечер.
Наутро мы обнаружили, что с крохотной двери начисто смыли карандашную надпись, что извещение о карантине висит по-прежнему и что на пороге появилась ещё одна газета и бутылка зелёного молока. На этот раз заголовок был другой: «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС: ФОЦПА ОБХОДИТ ТЭРА!»
Из трубы вился дым. Я опять нажал на кнопку звонка. Никакого ответа. На двери я заметил почтовый ящик — этакую костяшку домино — только потому, что сквозь щель виднелись письма. Но ящик был заперт.
— Вот бы прочесть, кому они адресованы, — размечталась Джеки.
— Или от кого они. Это гораздо интереснее.
В конце концов мы ушли на работу. Весь день я был рассеян и чуть не приварил к станку собственный палец. Когда вечером мы встретились с Джеки, мне стало ясно, что и она озабочена.
— Не стоит обращать внимания, — говорила она, пока мы тряслись в автобусе. — Не хотят с нами знаться — и не надо, верно?
— Я не допущу, чтобы меня отваживала какая-то… тварь. Между прочим, мы оба тихо помешаемся, если не выясним, что же там в домике. Как по-твоему, мистер Генчард — волшебник?
— Паршивец он, — горько сказала Джеки. — Уехал и оставил на нас каких-то подозрительных эльфов!
Когда мы вернулись с работы, домик в клетке, как обычно, подготовился к опасности, и не успели мы сдёрнуть чехол, как отдалённые тихие звуки прекратились. Сквозь опущенные жалюзи пробивался свет. На крыльце лежал только коврик. В почтовом ящике был виден жёлтый бланк телеграммы.
Джеки побледнела.
— Это последняя капля, — объявила она — Телеграмма!
— А может, это никакая не телеграмма.
— Нет, она, она, я знаю, что она. «Тётя Путаница умерла». Или «К вам в гости едет Иоланта».
— Извещение о карантине сняли, — заметил я. — Сейчас висит другое. «Осторожно — окрашено».
— Ну, так не пиши на красивой, чистой двери.
Я набросил на клетку кретон, выключил в комнате свет и взял Джеки за руку. Мы стояли в ожидании. Прошло немного времени, и где-то раздалось тук-тук-тук, а потом загудело, словно чайник на огне. Я уловил тихий звон посуды.
Утром на крохотном крылечке появились двадцать шесть бутылок жёлтого — ярко— жёлтого — молока, а заголовок лилипутской газеты извещал: «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС: ТЭР ДЕЛАЕТ РЫВОК!» В почтовом ящике лежали какие-то письма, но телеграмму уже вынули.
Вечером все шло как обычно. Когда я снял чехол, наступила внезапная, зловещая тишина. Мы чувствовали, что из-под отогнутых уголков штор за нами наблюдают. Наконец мы легли спать, но среди ночи я встал взглянуть ещё разок на таинственных жильцов. Конечно, я их не увидел. Но они, должно быть, давали бал: едва я заглянул, как смолкло бешеное топанье и цоканье и тихая, причудливая музыка.
Утром на крылечке была красная бутылка и газета. Заголовок был такой: «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС: ФОЦПА — ПИШИ ПРОПАЛО!»
— Работа у меня летит к чертям собачьим, — сказал я. — Не могу сосредоточиться — все думаю об этой загадке и диву даюсь…
— Я тоже. Непременно надо как-то разузнать.
Я заглянул под чехол. Жалюзи опустились так быстро, что едва не слетели с карнизов.
— Как по-твоему, они обижаются? — спросил я.
— По-моему, да, — ответила Джеки. — Мы же пристаём к ним — просто спасу нет. Знаешь, я готова побиться об заклад, что они сидят сейчас у окон и кипят от злости, ждут не дождутся, чтоб мы ушли. Может, пойдём? Все равно нам пора на автобус.
Я взглянул на домик, а домик, я чувствовал, смотрел на меня — с обидой, раздражением и злостью. Ну да ладно. Мы уехали на работу.
Вернулись мы в тот вечер усталые и голодные, но, даже не сняв пальто, прошли в комнату мистера Генчарда. Тишина. Я включил свет, а Джеки тем временем сдёрнула с клетки кретоновый чехол.
Я услышал, как она ахнула. В тот же миг я подскочил к ней, ожидая увидеть на нелепом крыльце зелёного человечка, да и вообще что угодно ожидая. Но не увидел ничего выдающегося. Из трубы не шёл дым.
А Джеки показывала пальцем на дверь. Там висела новая табличка. Надпись была степенная, краткая и бесповоротная: «СДАЁТСЯ ВНАЁМ».
— Ой-ой-ой! — сказала Джеки.
Я судорожно глотнул. На крохотных окнах были подняты все жалюзи, а ситцевые занавески исчезли. Впервые мы могли заглянуть внутрь домика. Он был совершенно пуст, удручающе пуст.
Мебели нигде нет. Нет вообще ничего, лишь кое-где царапины на паркетном полу с лаковым покрытием. Обои — они выдержаны в мягких тонах и выбраны с хорошим вкусом — безукоризненно чистые. Жильцы оставили дом в безупречном порядке.
— Съехали, — сказал я.
— Да, — пробормотала Джеки. — Съехали.
На душе у меня вдруг стало прескверно. Дом — не тот, крохотный, что в клетке, а наш — ужасно опустел. Знаете, так бывает, когда вы съездили в гости и вернулись в квартиру, где нет никого и ничего.
Я сгрёб Джеки в объятия, крепко прижал её к себе. У неё тоже было плохое настроение. Никогда бы не подумал, что крохотная табличка «СДАЁТСЯ ВНАЁМ» может так много значить.
— Что скажет мистер Генчард? — воскликнула Джеки, глядя на меня большими глазами.
Мистер Генчард вернулся к вечеру на третьи сутки. Мы сидели у камина, как вдруг он вошёл с саквояжем в руках, чёрный мундштук торчал из-под носа.
— Пф-ф, — поздоровался он с нами.
— Привет, — сказал я слабым голосом. — Рад вас видеть.
— Пустое! — непреклонно заявил мистер Генчард и направился в свою комнату. Мы с Джеки переглянулись.
Мистер Генчард ураганом вырвался из своей комнаты, совершенно разъярённый. В дверях гостиной показалось его искажённое лицо.
— Ротозеи наглые! — зарычал он. — Ведь просил же вас…
— Погодите минутку, — сказал я.
— Съезжаю с квартиры! — взревел мистер Генчард. — Сейчас же!
Его голова скрылась из виду; хлопнула дверь, щёлкнул ключ в замке. Мы с Джеки так и ждали, что старик нас отшлёпает.
Мистер Генчард опрометью выбежал из своей комнаты, держа в руке саквояж. Он вихрем пронёсся мимо нас к двери.
Я попытался остановить его.
— Мистер Генчард…
— Пустое!
Джеки повисла у него на одной руке, я завладел другой. Вдвоём мы ухитрились удержать его на месте.
— Постойте, — сказал я. — Вы забыли свою… э-э… птичью клетку.
— Это по-вашему, — ощерился он. — Можете взять себе. Нахалы! Я убил несколько месяцев, чтобы сделать этот домик по всем правилам, а потом ещё несколько месяцев уговаривал их поселиться. Теперь вы все испортили. Они не вернутся.
— Кто «они»? — выпалила Джеки.
Недобрые глаза-бусинки пригвоздили нас к месту.
— Мои жильцы. Придётся теперь строить им новый дом… ха! Но уж на этот раз я не оставлю его в чужих руках.
— Погодите, — сказал я. — Вы… вы в-волшебник?
Мистер Генчард фыркнул.
— Я мастер. Вот и весь секрет. Поступайте с ними порядочно — и они с вами будут поступать порядочно. А весь все же… — и он засветился гордостью, — … не всякий может выстроить такой дом, как им нужно!
Он, казалось, смягчился, но следующий мой вопрос его снова ожесточил.
— Кто они такие? — отрывисто сказал он. — Да Маленький Народец, конечно. Называйте как угодно. Эльфы, гномы, феи, тролли… у них много имён. Но они хотят жить в тихом, респектабельном квартале, не там, где вечно подслушивают да подглядывают. От таких штучек дом приобретает дурную славу. Нечего удивляться, что они съехали! А они-то.. пф-ф!.. они всегда вносили плату в срок. Правда, Маленький Народец всегда платит исправно, — прибавил он.
— Какую плату? — прошептала Джеки.
— Удачу, — пояснил мистер Генчард. — Удачу. А чем они, по-вашему, платят — деньгами, что ли? Теперь придётся делать новый дом, чтобы моя удача вернулась.
На прощание он окинул нас сердитым взглядом, рывком открыл дверь и с топотом выскочил из дома. Мы смотрели ему вслед.
К бензозаправочной колонке, что внизу, у подножия холма, подъезжал автобус, и мистер Генчард пустился бегом.
Он сел-таки в автобус, но сначала основательно пропахал носом землю.
Я обнял Джеки.
— О господи, — сказала она. — Он уже стал невезучий.
— Не то что невезучий, — поправил я. — Просто обыкновенный. Кто сдаёт домик эльфам, у того удачи хоть отбавляй.
Мы сидели молча, смотрели друг на друга. Наконец, ни слова не говоря, пошли в освободившуюся комнату мистера Генчарда. Птичья клетка была на месте. Как и домик. Как и табличка «Сдаётся внаём».
— Пойдём к Терри, — предложил я.
Мы задержались там дольше, чем обычно. Можно было подумать, будто нам не хочется идти домой, потому что дом заколдован. На самом деле все было как раз наоборот. Наш дом перестал быть заколдованным. Он стоял покинутый, холодный, заброшенный. Ужасно!
Я молчал, пока мы пересекали шоссе, поднимались вверх по холму, отпирали входную дверь. Сам не знаю зачем, последний раз пошли взглянуть на опустевший домик. Клетка была покрыта (я сам накинул на неё скатерть), но… бах, шурш, шлёп! В домике снова появились жильцы!
Мы попятились и закрыли за собой дверь, а уж потом решились перевести дух.
— Нет, — сказала Джеки. — Не надо подсматривать. Никогда, никогда не будем заглядывать под чехол.
— Ни за что, — согласился я. — Как по-твоему, кто.
Мы различили едва слышное журчание — видно, кто-то залихватски распевал. Отлично. Чем им будет веселее, тем дольше они здесь проживут. Мы легли спать, и мне приснилось, будто я пью пиво с Рип Ван Винклем и карликами. Я их всех перепил, они свалились под стол, а я держался молодцом.
Наутро шёл дождь, но это было неважно. Мы не сомневались, что в окна льётся яркий солнечный свет. Под душем я мурлыкал песенку. Джеки что-то болтала — невнятно и радостно. Мы не стали открывать дверь в комнату мистера Генчарда.
— Может, они хотят выспаться, — сказал я
В механической мастерской всегда шумно, поэтому, когда проезжает тележка, гружённая необработанными обшивками для цилиндров, вряд ли грохот и лязг становятся намного сильнее. В тот день, часа в три пополудни, мальчишка— подручный катил эти обшивки в кладовую, а я ничего не слышал и не видел, отошёл от строгального станка и, сощурясь, проверял наладку.
Большие строгальные станки — всё равно что маленькие колесницы Джаггернаута. Их замуровывают в бетоне на массивных рамах высотой с ногу взрослого человека, и по этим рамам ходит взад и вперёд тяжёлое металлическое чудище — строгальный станок, как таковой.
1 2 3