..
Воспоминания не грели, я стал думать о делах. Сказать Петровичу,
пусть подготовится к реквизиции, грузовик заберет, ребят проверит. Второе
- Гулько. Нельзя больше с ним тянуть, опоздаю. Примериться, посмотреть где
бывает и, счастливого пути! Плевать на видения! Может быть это не мое
будущее, а его прошлое. Так, что еще? Ирка. Заждалась, наверное. Ничего,
потерпит. Сначала Костик, связь с Симферополем. Информация. Сидеть здесь
еще месяц - смерть. Я вдруг вспомнил свой сегодняшний сон. Наглядная
картинка. Перерезать шоссейку и ударить с моря... Мы здесь как в банке.
Как рыбки в банке. Сельдь иваси.
На улице, на сложенном ватнике сидел безногий старик с аккордеоном и
играл "Ламбаду". Несколько наших стояли рядом и слушали. Ничего иного
старик не умел, он наигрывал этот несложный мотивчик в миллионный раз и
все равно они стояли, отвесив челюсти, с бредовыми улыбками на испитых,
небритых рожах. Они подкармливали, поили его и даже, кажется, любили. Ерш
раздобыл ему ватник, а Петруха починил аккордеон, когда в нем отлетела
какая-то штуковина. Каждый вечер кто-нибудь из парней приносил старика к
себе, усаживал в углу и, налив стакан, требовал "Ламбады". Дед
путешествовал из компании в компанию и никто, даже Гулько, не смел его
тронуть. Впрочем, Гулько был человек рассудительный и хорошо знал, что
можно, а что нет.
Гулько навязали мне в Симферополе, когда из дезертиров и шпаны,
остатков разбитых банд, армий, "национальных формирований" собирали нашу
"ударную роту". "Знакомьтесь, коллега - ваш заместитель. Местность знает,
человек опытный и вообще... Сработаетесь." "Обязательно", - заверил я, а
"опытный человек", глядя мимо, коротко сообщил: "Гулько." Я, радостно
улыбаясь, щелкнул каблуками, потому что за дверью кабинета ждал громила с
бессмысленным лицом и винтовкой "М-16", готовый вывести обратно в подвал
или чуть дальше - за забор обкомовского особнячка.
Патруль прихватил нас в пригороде, когда мы голодные и шальные
потрошили одну хибарку. Ни Очкарика, ни Папашку я больше не видел. Меня
посадили в камеру к жизнерадостному дедку и бритому малолетнему
ацетонщику. Кормили через сутки и с той же периодичностью человек в
ирреально-белоснежной рубашке с галстуком уговаривал меня на допросах. Ему
хотелось, чтобы я оказался агентом. Любым, чьим понравится. Я упрямился.
Пытали, однако не сильно, видимо чего-то ждали. В камерах не задерживались
подолгу. Однажды вечером дедок, размякнув после долгожданного обеда,
принялся вспоминать сокамерников. Насчитал десяток и сбился. Сам он весело
похихикивал и надеялся на лучшее. Увели его через день. Может и отпустили,
кто знает. Всякое случалось.
А затем меня привели в Кабинет. Шикарный, обшитый деревянными
панелями (в конце-то зимы!), с огромным ламповым приемником, сипло
бормотавшем в углу, с турецким чаем и греческой консервированной колбасой.
Доброжелательный разговор о жизни, воспоминание о красотах доразвальной
столицы и предсказания светлого будущего Республики. Я жрал колбасу и
кивал, а когда предложили роту, мгновенно согласился. И получил Гулько...
Остальных отбирал сам. Выдергивал из подвалов Красного Дома, из
лагеря на Татарской горке... Штрафбат, "золотая рота". Негодяя-Костика я
сам присмотрел, винить некого. Он фанат, отличный спец! Сам был инженером,
этот безумный блеск в глазах ни с чем не спутаю! А связи нет...
Костик колдовал над рацией. Он даже головы не поднял и у меня вдруг
скользнула мыслишка... Что если он не только слушает, но и передает? Так
ли неустойчива связь... Керчь не дальше Симферополя.
- Ну что, мой хороший, - я положил руку ему на плечо. - Есть контакт?
Костик вздрогнул, обернулся, срывая наушники. Увидел меня и облегченно
помотал головой.
- Нету, кэп. Пусто.
- Включи-ка на внешний.
- Аккумулятор сядет. И так...
Ох как не хотел он давать слушать эфир!
- Включай, голубь, включай, - я не сводил глаз с верньера настройки.
Костик потянулся сбить волну, но перехватив взгляд, отвел руку и
щелкнул переключателем. Динамик застонал, плюясь атмосферными искрами,
брызгами чужих голосов и оборванными аккордами:
- ...при этом религиозные воззрения нынешних бухарских руководителей
мало изменились со времен, провозглашенного имамом Хомейни, курса на...
- Гнида! - сказал я. - Опять за старое?! Ты что же, думаешь тебе
замены не найдется?
Снова он сидел на "Немецкой волне".
- Да это так, случайно... - заюлил Костик.
- Ладно, - не хотелось мне устраивать разборки. Теперь уже поздно...
Почему поздно? Мысль, мигнув, исчезла, оставив усталость и скуку.
- Ну, что нового?
- Нового? - притворился, будто не понял, Костик.
- В мире, что творится?
- А-а-а! - он оживился. - Ерунда, треп сплошной! Опять душманы
Ташкент заняли...
Он стал рассказывать о побитых камнями ташкентских путанах, о
кровавой резне под Янгиюлем. Я скучно кивал, а потом и вовсе отключился.
Тоска! Везде одинаково. И безразлично чьи джигиты заняли бывшую столицу
Узбекской ССР, кто правил в ней раньше и придет на смену. Когда знаешь
слишком много, для лишней информации не остается места. Прежде любая
авария или выборы - ого! А теперь мозг выцеживает из кучи событий лишь,
происходящие не далее полукилометра и касающиеся непосредственно тебя.
Костик - беглец, дезертир. Он далеко - в Ташкенте, Париже, Персидском
заливе, но не здесь. Здесь страшно. Это тебе не сводки с фронтов! И пугать
бесполезно, ему и так жутко, человек на пределе. Потому и бежит. Вот вам и
блеск в глазах! Я прочел его страхи секунду назад, но казалось, я знаю их
всю жизнь. До боли знакомо. Все здесь беглецы...
- Вот что, голубь, - я потрепал Костика по щеке. - Если до завтра не
будет связи, за рацию сяду я. Сам. А ты пойдешь под начало к Потапову. В
авангард. Понял?
Он понял, о-очень хорошо уяснил. Когда я уходил он сидел, вцепившись
в верньеры и старался вовсю. На крыльце я столкнулся с Ярошиным, державшим
в руках дипломат и, перевязанную бечевкой, растерзанную папку.
- Э-э-э... Разрешите мне...
- Потом. Вечером.
Тогда времени будет с избытком. Петрович уведет Ирку, проблема
решится сама. Вот если бы связь... Далась она мне! "Пойман вражеский
агент, который на самом деле не агент. Что с ним делать?" У них там глаза
на лоб вылезут. Тут-то мне и крышка!
Снова принялось моросить. Дым из кухонной трубы стлался по земле,
тягостно воняло тухлятиной. Надо Гере сказать, пусть не сваливает во двор.
До склона поносят, не обломятся...
Помойка. Нет Симферополя, нет ни Москвы, ни Ташкента с душманами,
есть одна большая помойка, где каждый ведет свою войну против всех.
Привычный триллер. И нас нет, мы выпали из времени. Прошлое - ложная
память, настоящее - галлюцинация. Дурная и странная. Все понарошку -
война, Гулько, руины, Петрович... Игрушечный "Макаров" в кармане.
Ненастоящая смерть...
А теплоходик еще стоит у причала. Ерш, Мастер, трое-четверо, не
больше. Элементарно, шума не получится - Ерш отлично работает ножом...
Лагерь для беженцев, Стамбул, возможно Штаты или Австралия. Работа по
специальности. Дикие гуси - роскошные птицы. Я научу скучных фраеров
искусству воевать... Зачем? И сейчас при деле. Без лишних хлопот.
У дверей подвальчика, улыбаясь перекошенной рожей, сидел Паралич и
плевал в выцарапанную на стенке мишень.
- Чего, капитан, проверить пришел? - пробулькал он, с интересом глядя
на меня. В глазах читалось понимание. Слухи расходятся быстро...
Рассмеявшись, я плюнул в мишень и вошел. В подвальчике было сухо и
зябко. До развала здесь хранили картошку, а когда начались налеты
приспособили под бомбоубежище. Но запах не выветрился. Ирка сидела, поджав
ноги, на садовой скамеечке и ждала. За спиной закурлыкал, завозился
Паралич. Не оборачиваясь, я протянул руку и закрыл дверь.
- Ну ты, как тут?
- Ничего, - она передернулась. - Холодина и дрянью воняет. Дали бы
хоть поесть. Негуманно с пленными обращаешься.
- Какая ты пленная, - буркнул я. Снял плащ. - На, держи.
- Ах, такие затруднения!..
Плащ она взяла. Осторожно усевшись рядом, я замолчал. Заклинило. Да и
не хотелось, честно. Взять ее сразу и... Она начнет орать, отбиваться, я
озверею... Я легко зверею, проверено. Отвык от разговоров. Допросы,
приказы, кулаком по зубам, сивуха под "Ламбаду". Как это бывает - просто
треп? О погоде, о природе, воспоминания. Не желаю вспоминать и не
интересно мне, что выжмет из своей памяти она, где соврет, где
промолчит...
- А ты такой... строевой стал, - Ирка, запахнувшись в плащ,
откинулась к стене. - Армейский. Надо тебе защитку сшить, тебе пойдет. У
меня в "Бурде" выкройка есть. Хочешь?
Я пожал плечами, достал сигарету. Зубы почистить бы! Пусть не
"Aquafresh", хотя бы "Blandax". Не люблю, в нем слишком много ремодента -
специальной фтористой добавки. Вкус, как у зубного порошка, но хоть
что-то...
Ирка протянула руку, вырвала пачку и вдруг, обняв за шею, притянула к
себе.
- Убери! Не люблю, когда от мужиков в койке табачищем...
- А она будет, койка?
Мурашки по спине. Она по-прежнему понимала без слов. Еще не вечер!
- Придурочный, - она тихо засмеялась. - Нужен ты мне, нужен. Я всегда
тебя представляю, когда...
Я тоже часто представлял, что лежу с ней и это получалось, пока я не
открывал глаза, а девка-под-боком рот. Совсем тонкая стала, а как помнится
худела, минералочку пила - все без толку! Шурша, упал на лавку плащ,
дрогнув, опрокинулась навзничь комната, и пошла качаться все быстрее и
быстрее. Вверх-вниз, вверх-вниз... Что-то было не так, я почувствовал это
сразу, но не сразу понял. Я соскучился и оголодал. Тело заждалось. И тело
брало свое, тело терлось и прижималось, поворачивалось, то так, то этак,
взлетало к потолку и падало обратно. Вниз-вверх, вниз-вверх... Здоровый
секс. Напрасно надеялся. Я не ощущал ее как прежде, мы не могли больше
разговаривать глазами. Я шептал и она отвечала, задыхаясь, но это были
пустые фразы. Мысли ее, любовь, ненависть остались далеко в прошлом,
отсеченные, измолоченные тремя годами дыма и запаха сгоревшей солярки.
Вниз-вверх, вверх-вниз.
Я сел и закурил. Пустой как стреляная гильза. Отработанный. Абсолютно
она не отличалась от прочих. Надо же напридумывать столько на пустом месте
- корабль, прорыв, Стамбул... Здесь мое место! Экологическая ниша.
Запоздала ты, девонька. Двумя годами раньше... Поздно! Осенью темнеет
рано, Петрович явится часа через три.
- Долго меня здесь хранить собираешься? - Ирка сбросила плащ,
потянулась...
- Не очень.
- А что потом делать будем?
Знакомый расклад. Кровать, зеленые эмалевые стены, запах мочи и
хлорки, отец под капельницей. "Хорош я?" "Все в порядке, папа. На поправку
идешь". Высокий гуманизм - врать покойникам.
- Уедем.
Подобному мог поверить лишь дебил с тухлым мозжечком, но она
успокоилась, расцвела.
- Смотри, что у меня есть, - Ирка протянула замусоленный листочек.
- Листовка что-ли? - последние пол года турецкие "Боинги" тоннами
сыпали на побережье свои агитки. "Крым - иськонна турэцкаия зэмлиа. Братя
- крымчианэ..."
Но это оказалось другое. Страница журнала, вытертая, покрытая
масляными пятнами бумага, прозрачная словно стекло. Ни глянца, ни шрифта.
Ага... Фотография раньше была, кажется цветная.
- Дубинушка, это "Бурда"!
- Да-а-а?..
- "Бурда моден". Рецепт ежевичного торта.
- Ну?! - я поднес бумажку к глазам. - Точно!
Действительно, на фотографии обнаружился торт - роскошное сооружение,
украшенное взбитыми сливками, ягодками и зелеными листиками.
- ...часть бисквита положить на дно... м-м-м какой-то формы и
заполнить ее ежевичной массой... Черт, не разберешь!
- Подожди, - она выхватила бумажку и начала декламировать. Нараспев,
как стихи. - Половину сливок сбить и вместе со ста пятьюдесятью граммами
ежевики смешать с кремом. Бисквит разрезать на два коржа...
В листок она не заглядывала, цитировала по памяти. Я обмер. Меня
трудно пронять, но тут... Было в этой противоестественной картинке нечто
жуткое. Рецептурный фанатизм, оргазм кулинара? Не то... Опять я попробовал
настроиться на нее и вновь ничего не вышло. Слушать дальше было невозможно
и я пробормотал:
- Давай сделаем торт.
Через секунду она сидела на моих коленях, обнимая за шею.
- Ой здорово! Сливки достанем. Яйца, простокваша...
Вспомнив пустые, мертвые дворы, откуда повымели даже кошек, я нервно
хихикнул.
- Вот желатин сложно. Достанешь желатин?
- Ага. Обязательно.
- Ты все-все-все достанешь?
1 2 3 4 5 6 7 8