Но ничего, ничего не менялось. Вчера ему повезло,
вчера он нашел растущий побег - но не сумел вырастить эккиара. Сегодня у
него не было выхода - он должен был заставить эту почку проснуться. Но нет,
нет же, она не хотела расти. Кейенко! Проклятый Кейенко!- думал он, с
отчаянием видя, что ровным счетом ничего не меняется. Ты опять думаешь не о
том, кейенко! Ты опять хочешь что-то получить от этого мира. Но права на
это у тебя нет. У тебя осталось одно-единственное право - искупить свой
грех. Жизнью своей искупить грех свой и грех своей расы. Пусть ты погибнешь
в этом лесу, и тогда он примет тебя, и ты растворишься в нем, и ткани твои
сольются с его тканями, и соки твои вольются в соки его деревьев, и руки
твои лианами повиснут на их стволах, и дыхание твое будет ветром шелестеть
в их кронах, и слезы твои прольются дождем на их корни...
...Он не сразу заметил вздутие на месте спящей почки - лишь когда
верхний, сухой слой коры треснул, и из-под него показался кончик побега. Но
он старался не отвлекаться и не смотрть на этот побег, он все гладил и
гладил кору у его основания, и только когда мягкая и чуть клейкая почка
коснулась его груди, Ондизаг оторвал руку от ствола.
Никогда прежде не был он в таком состоянии. Даже когда дурманящие слова
песен т'юнгора проникали в его сознание - а люди его расы нечасто позволяли
себе расслабляться и петь эти песни - даже тогда не было в теле его и в
мыслях той легкости, что ощущал он сегодня. И в этой легкости и дурмане
как-то затерялась мысль, что, возможно, живет он последние минуты - сама
мысль о предстоящем слиянии с этим лесом несла в себе какую-то странную,
непонятную, неведомую прежде радость. Медленно и осторожно, так, чтобы
причинить как можно меньше боли, Ондизаг провел пальцами от основания до
кончика побега и прищипнул верхнюю почку. Затем все так же медленно стал
перебирать пальцами вдоль побега - туда и обратно. Он не стремился
повторить виденные столько раз движения - от старался заглушить, загладить
причиненную боль.
Через десять минут эккиар лежал у него на ладони. Ондизаг разломил его
надвое и откусил сочной, сладкой мякоти. Он совершнно не боялся смерти. Он
просто не думал об этом.
Он знал, что прощен.
Прощен и принят в среду людей. И никто уже не посмеет сказать про него:
"кейенко". Никто и никогда. Потому что того Ондизага, каким он был еще
утром, больше не существовало.
Сзади хрустнула ветка, и он оглянулся. И не удивился - будто ждал этого.
Наверное, Тьяги давно уже стояла здесь, в пяти шагах от него. Он улыбнулся,
шагнул к ней навстречу и протянул половину эккиара. Так, будто ничего,
совсем ничего не произошло между ними всего несколько часов назад. Так,
будто не ему сказала она те страшные слова.
Да их, в сущности, и не было. Потому что сказаны они были другому
человеку.
- Ты злой, грубый и жестокий,- говорила она ему этой ночью в перерывах
между поцелуями,- Ты не умеешь вести себя с девушками. У меня остались
синяки на плечах от твоих крючковатых пальцев,- и счастливо смеялась, а
Ондизаг целовал и гладил эти синяки, и крепко сжимал ее в объятиях, и был
счастлив - наверное, впервые в жизни. Ведь это такое счастье - отдавать,
думал он. И отдавая, тоже можно покорять Вселенную.
Но эту мысль он оставил на утро.

1 2 3 4