Полдня за дисплеем - и программа уже
докопалась до таких подробностей. Но сегодня меня это совсем не
обрадовало. Сегодня у меня мороз по коже прошел от этого вопроса.
Сегодня мне стало просто страшно.
Минх погиб на Северном шоссе около полутора лет назад.
Разбился. Ехал ночью в гололед на большой скорости. Машину
занесло - и под встречный грузовик. В лепешку. И что его понесло
туда? В такое время, с такой скоростью... Куда он спешил? Зачем?
Минх, который всегда был образцовым водителем - как мог он
попасть в такую аварию? Не понимаю. Не могу понять - если не
предположить, что все подстроено. Но такие мысли появились у меня
совсем недавно. И нет теперь Марка, чтобы обсудить их. И некому
довериться.
"ДА",- ответил я. Я боюсь попасть в аварию. И, конечно, не
только на Северном шоссе, как Минх. Где угодно. Последнее время я
многого боюсь. Боюсь сорваться и наделать глупостей. Боюсь
позабыть сделать что-то важное. Боюсь куда-то опоздать, что-то не
успеть. Даже думать о некоторых вещах боюсь. Уж очень невеселые
мысли возникают. О Минхе, например - ведь я боюсь даже вспоминать
о нем. Так, будто и на мне лежит какая-то доля вины в его гибели.
Но почему? В чем я-то могу быть виноват?
Минх был у нас руководителем группы психологов. Помню, как
приятно было поначалу с ним работать. Он схватывал идеи с
полуслова и тут же выдвигал свои, быстро понимал то, о чем
говорили ему мы с Марком, и умел четко сформулировать свои
требования к программе - любой программист скажет, что это очень
редкое качество у тех, на кого приходится работать. Он увлекся
идеей проекта не меньше нас с Марком. Может, даже и больше. В
конце концов, для нас этот проект был лишь еще одним способом
раскрыть возможности, которые предоставляют компьютеры
человечеству. Лишь еще одним. Для него же, психолога, это был
прорыв в совершенно новые области науки, прорыв, за которым
неизбежно должны были последовать поразительные открытия. А то,
что мы работали на Следственное Управление, поначалу не волновало
ни нас с Марком, ни Минха. У Управления были средства для
осуществления проекта и была цель - вполне понятная и благородная
цель борьбы с преступностью. Наша программа резко повысит
эффективность этой борьбы и даже переведет ее в более гуманное
русло - это казалось нам вполне достаточным оправданием для всех
возможных издержек. Без применения насилия, без какого-либо
давления на подозреваемого, без унизительных допросов, очных
ставок, следственных экспериментов, даже без регистрации не
зависящих от человеческого сознания реакций организма,
применяемой в детекторах лжи, на основе лишь предварительной
информации о характере подозрений и ответов самого подозреваемого
- ответов вполне конфиденциальных, если они не изобличали
преступника - программа наша гарантировала раскрытие истины. Это
сулило переворот в следственном деле, а значит, и переворот в
деле борьбы с преступностью, и нам казалось, что работали мы на
общее благо. До самого последнего времени я был в этом просто
убежден. До самого последнего времени. А вот Минх...
"ВЫ ЧАСТО БЫВАЕТЕ В УНИВЕРСИТЕТЕ?"
Странно, но я даже вздрогнул, когда до меня дошел скрытый
смысл вопроса. Так, будто бы подсознательно уже ожидал, что вот
сейчас программа задаст его. И почему-то боялся этого. Но почему?
Университет... Минх пришел к нам оттуда - ну и что? Я сам там
когда-то работал. И Марк тоже. Да половина нашей группы -
выпускники Университета. Даже больше половины.
Но вопрос задан не случайно. Странно - я ведь давным-давно
позабыл о том разговоре. Я и значения-то ему никогда не придавал
- и вот вдруг разговор этот всплыл в памяти. Еще одно применение
нашей программы - оживлять позабытые воспоминания. Хотя бы даже
совершенно бесполезные.
Впрочем, программа не станет отвлекаться на воспоминания
бесполезные. Уж мне-то это известно лучше, чем кому-либо другому.
Нет, вопрос задан со смыслом, и стоит за ним очень многое. Потому
что точно с такого же вопроса начал тогда наш разговор полковник.
Так и спросил меня: "Вы часто бываете в Университете?" Как будто
он не знал этого. Уж кто-кто, а я прекрасно понимал с некоторых
пор: за всеми участниками проекта ведется негласное наблюдение, и
вся информация о наших связях, нашем образе жизни, наших
пристрастиях и привязанностях, наших проступках, наконец,
стекается сюда, к полковнику. Я узнал об этом совершенно
случайно, хотя, конечно, мог бы и догадаться. И предпочел не
распространяться на этот счет. К тому времени я уже прекрасно
понимал, что работаю на серьезную организацию.
И речь у нас тогда шла о Минхе. Правда, это я потом понял, что
о Минхе. Полковник все-таки мастер своего дела, он способен не
хуже нашей программы сбить с толку, и не всегда поймешь, чего же
он добивается. Но я-то понял. Он интересовался тем семинаром,
который вел в Университете Минх. Раза два я там побывал. Довольно
интересные они обсуждали вопросы. Я даже жалел, что не могу
посещать семинар регулярно. А полковник... Как я решил тогда, он
просто не мог понять, чем же этот семинар занят, как ему с его
полковничьих позиций интерпретировать то, что он уже, несомненно,
узнал от своих осведомителей. И решил он спросить меня. Возможно,
конечно, не меня одного, но так уж получилось, что из всех наших
лишь я один побывал на этом семинаре, у остальных не было ни
времени, ни желания особенного. И, значит, услышанное от меня
сформировало у полковника окончательное мнение о том, чем же Минх
занимается в свободное от основной работы время. А ведь полковник
никогда не делал ничего понапасну - это я знал точно. И за
мнением его, несомненно, последовало действие...
"НЕТ",- ответил я. Я теперь вообще не бываю в Университете.
Мне там больше нечего делать. И некогда мне. И вообще, не желаю я
больше думать об этом. Забот и без того хватет.
"ВЫ ЛЮБИТЕ КАРЬЕРИСТОВ?"
Дурацкий вопрос!
"ДА",- ответил я из ехидства. И, конечно, программа учла это
мое настроение. И еще одну брешь пробила в моей психологической
защите. Что ж, этому можно только радоваться. Тестирование, судя
по всему, проходит успешно.
Но радоваться мне совсем не хотелось.
А вопрос-то, кстати, совсем не простой, если копнуть поглубже.
Вспомним-ка, кто у нас был после Минха? Шлегер был. Типичный
карьерист. Из тех, кто идет наверх не благодаря способностям -
такое вообще редко случается - а исключительно за счет искусного
послушания.
Марк тогда быстро добился того, что Шлегера от нас убрали.
Марк многого умел добиться. Но лучше бы, честно говоря, он этого
не делал. Шлегер ведь ничего не потерял, такие вообще никогда не
проигрывают. Зато потеряли мы. Потеряли возможность остановиться
в продвижении вперед, остановиться и подумать, что же такое мы
делаем, что собираемся передать в руки полковника. С некоторых
пор этот вопрос беспокоил меня все больше и больше. А Марк - тот,
судя по всему, вообще места себе не находил в последние месяцы.
Чего стоит хотя бы та статейка, что принес он мне накануне
гибели...
"РУКОПИСИ ГОРЯТ?"
"НЕТ",- ответил я быстро. Слишком даже быстро, пожалуй. Почему
"НЕТ"? С тем же успехом я мог бы ответить и "ДА". Какая теперь
разница? Я и так знаю, что это не риторический вопрос, что вызван
он совсем не литературными реминисценциями. Нет - реальной
жизненной ситуацией. Я вдруг почувствовал, что совершенно
беззащитен перед программой. Даже во рту пересохло от страха, и я
с трудом сглотнул. Страх, пережитый вторично, не становится от
этого меньше. Наоборот, он лишь возрастает от того, что привычен.
Он разрастается в размерах и парализует волю. И человек,
подверженный страху, начинает паниковать и совершать глупости. Как
я тогда.
Конечно, рукописи горят. Еще как горят. Ярким коптящим
пламенем - у меня до сих пор сохранились следы копоти в ванной.
Хорошо еще, не устроил пожара. В спешке можно было вообще спалить
всю квартиру, но тогда я не думал об этом. Я просто был в ужасе.
Я прочитал статью накануне, перед сном. И уже тогда мне стало не
по себе, уже тогда я понял, что подобные мысли не доведут Марка
до добра. Не дай бог, про эту статью узнает полковник. Марк... Ну
неужели он был столь наивен, что собирался кому-то предложить эту
статью для публикации? Да любой редактор, прочитав один лишь ее
заголовок, тут же вернул бы статью обратно. И Марк не мог не
понимать этого. Так что же это - жест отчаяния? Стремление
высказаться хотя бы перед самим собой? Но какой смысл видел он в
этом, на что мог надеяться?
Я хотел поговорить с ним на следующий день, но оказалось, что
он был в местной командировке. А когда я пришел домой... Или мне
это только показалось? Но в квартире явно кто-то побывал. Кто-то
очень ловкий и осторожный - но я заметил: некоторые предметы
сдвинуты со своих привычных мест. Едва сдвинуты - но я слишком
привык к обстановке, которая меня окружает, чтобы не заметить
этого. Ничего, конечно, не пропало. Но рукопись Марка лежала на
столе вместе с другими бумагами, и ее могли прочитать. Ее могли
сфотографировать, наконец. Ее могли теперь найти у меня при
нормальном, уже с понятыми и ордером обыске.
Вот тогда я и кинулся в ванную, схватив коробок спичек.
И ничего ведь не случилось. На другой день я хотел рассказать
обо всем Марку, но случая не представилось. За весь день я ни
разу не сумел остаться с ним наедине. Да и опасно говорить об
этом в здании Управления. А ушел он раньше, пока я беседовал с
полковником.
Нет, не хочу вспоминать об этом!
"ВЫ СПОСОБНЫ НА ПРЕДАТЕЛЬСТВО?"
Вот так. Прямо в точку. Именно так и должна работать
программа. Именно так, как я сейчас, и должен чувствовать себя
изобличенный преступник. Вопрос-ответ, вопрос-ответ.
Бессмысленные, казалось бы, вопросы, ничего не значащие ответы на
них, какая-то не слишком интересная компьютерная игра. И вдруг
вопрос по существу, и преступник замирает от ужаса, понимая, что
изобличен. Но только ли преступник - вот в чем главный вопрос.
Вот то, что мучило и Марка, и Минха. И меня тоже.
Только, видимо, меня это не очень мучило. Не настолько, чтобы
быть готовым на жертвы. Не настолько, чтобы не предать.
"ДА",- ответил я. Да, способен. Иначе, как предательством, не
назовешь того, что я сделал тогда. Вернее, того, что я не сделал.
И бессмысленно теперь оправдывать себя задним числом. Да, все
равно ничего нельзя было уже изменить. Да, все и так было
предрешено. Да я лишь поставил бы себя под удар вслед за Марком,
если бы попытался предупредить его. Его все равно было уже не
спасти. Я это понял сразу, едва лишь начался наш с полковником
разговор. И понял, что от моего поведения и от моих ответов
зависит лишь моя собственная судьба. Но никак не судьба Марка.
Но все эти оправдания не имеют теперь значения!
Нет, я не выдал его. И ничего, конечно, не сказал полковнику
ни о наших разговорах, ни о статье, ни о планах Марка уничтожить
программу. Да и не интересовало полковника все это, он и так знал
о Марке уже достаточно, чтобы действовать. Его интересовало другое
- стану ли я покупать себе прощение? Что ж, ответ он получил
вполне определенныый. Я вышел из его кабинета. Пошел домой.
Поужинал. Посмотрел телевизор. Лег спать - хотя, конечно, не
спал.
Я не стал звонить Марку. Я не попытался его предупредить. Я
оказался способным на предательство.
И не имеет значения то, что я все равно не спас бы его. Не
важно, что он был уже мертв - попал под грузовик. У полковника,
видимо, слабость к грузовикам. Марк погиб в двух кварталах от
Управления, пока мы беседовали с полковником - но все это не
важно. Вообще ничего теперь не имеет значения - тем более, эти
дурацкие вопросы, что задает мне программа.
"ЛЮБИТЕ ЛИ ВЫ ЯРКИЕ ЦВЕТА?"
"ДА".
"БАОБАБ РАСТЕТ В АФРИКЕ?"
"НЕТ".
"ЕСТЬ ЛИ ДЕЛЬФИНЫ В КРАСНОМ МОРЕ?"
"ДА".
"ДА"-"НЕТ", "ДА"-"НЕТ" - я даже перестал на экран смотреть.
Просто сидел и нажимал на клавиши. И только через несколько минут
поднял глаза.
"ВЫ ЧИТАЕТЕ ВОПРОСЫ?"- этими словами был заполнен весь экран.
Мне пришлось не меньше десятка раз ответить программе "ДА",
прежде чем она возобновила работу. Что еще мне оставалось делать?
Что вообще мне оставалось делать теперь, после того, как
программа заставила меня перед самим собой признаться в собственной
подлости и собственном предательстве?
Что мне оставалось делать?!
И я дико захохотал, когда программа снова, в который уже раз
задала все тот же, почти лишенный смысла вопрос:
"ЛЮБИТЕ ЛИ ВЫ ЯБЛОЧНЫЙ ПИРОГ?"

1 2