А там, в медпункте,
были бы и врачи, и необходимые лекарства. Но я не был уверен, что
Элхон может ждать, что он не умрет, пока я выполняю все
формальности. И потому я запросил экстренную посадку.
На связь вышла женщина средних лет с острым носом и
маленькими глазками - дежурный диспетчер космопорта. До сих пор
не могу забыть о том, как она, услышав, что на борту находится
больной лихорадкой Кэлбо, закатила эти глазки и начала
истерически уверять меня, что без осмотра скутера карантинным
инспектором она не имеет права разрешить мне посадку в космопорте
Сэгалона. Напрасны были мои слова о критическом состоянии Элхона,
о необходимости срочной помощи, напрасны были призывы
придерживаться инструкции и проконсультироваться прежде всего с
медицинской службой космопорта. Все разговоры только ухудшали
дело. Минуты шли, автоматика перевела скутер на орбиту ожидания,
и все надежды на скорое получение помощи исчезали.
И тогда я решился на то, за что потом был на несколько лет
отстранен от полетов и навсегда уволен из Свободного поиска. Я
выдал сигнал отлета, разорвал связь с приводной автоматикой и
пошел на самостоятельное снижение. И так больше часа было уже
потеряно понапрасну, а Элхон мог умереть в любую минуту.
Но, как оказалось, кошмар еще только начинался.
Я подкатил к самому входу в здание космопорта, вынес Элхона на
руках и вошел в ближайшие двери. Было очень тяжело - тяготение
там процентов на двадцать превышает стандарт, а я и так еле
держался на ногах. И еще жара - пот заливал глаза, я почти ничего
не видел и шагал, едва волоча ноги, почти наугад. Я был уверен -
вот сейчас появятся люди, которые помогут, которые спасут Элхона,
- и я шел вперед и вперед по бесконечным залам и переходам
космопорта, и не мог понять, почему же никто не приходит мне на
помощь, почему так пусто вокруг, почему я лишь время от времени
вижу быстро исчезающие в боковых проходах фигуры.
Я еще не догадывался, с кем имею дело.
Только минут через десять этих блужданий передо мной вдруг
возникли одетые в полную защитную форму сотрудники медицинской
службы. Они положили Элхона на носилки и куда-то унесли. А меня
подхватили под руки и повели в другую сторону. Оказалось, меня
задержали сотрудники службы безопасности. Было долгое и муторное
разбирательство, детали которого я плохо запомнил, мне задавали
какие-то дурацкие вопросы, я на них что-то несуразное отвечал и
все порывался узнать, как дела у Элхона, ввели ли ему вакцину
Штарра, есть ли еще надежда. Но вопросы мои оставались без
ответа. Тех, кто со мной разговаривал, интересовало другое, и
только часа через три, когда в моей личной карте появилась запись
о нарушении мною параграфов 6.3 и 18.1 Звездного Устава, меня,
наконец, отпустили.
Как же я их ненавидел!
Не сразу удалось мне отыскать медпункт, не сразу удалось
пробиться к изолятору, куда они поместили Элхона. Он был еще жив
- так мне сказали. Но они не ввели ему вакцину Штарра. Они его
обследовали. Они пытались его даже лечить. От варакипи -
звездного паралича. С таким же успехом ему можно было ставить
примочку. Мои просьбы ввести вакцину только ухудшили дело - я,
непосвященный, осмеливался давать им советы!
Через полтора часа Элхон умер.
Меня они уморить не смогли, хотя все происшедшее и свалило
меня с ног. Я потерял сознание прямо там, в медпункте. Нервный
срыв после общего переутомления. Когда же, наконец, начал
понемногу поправляться, то единственное, о чем думал, было:
почему мне никто не помог? Как могло случиться такое, что люди,
обыкновенные люди отказали мне в помощи? Кто виноват в том, что
они не выполнили прямых своих обязанностей?
Я не собирался улетать с Сэгалона, не получив ответа на эти
вопросы. Тем более, что улетать все равно было не на чем. После
моей незаконной посадки я временно, вплоть до решения
Квалификационной комиссии, лишался прав на пилотирование, и
теперь приходилось дожидаться попутного транспорта.
Сэгалон-4 оказался страшным захолустьем. Заселен он был,
оказывается, в незапамятные времена, но из-за своей удаленности
регулярных связей с другими мирами не поддерживал. В этих
условиях естественно было бы ожидать, что мир этот в своем
развитии пойдет какой-то своей, особенной дорогой, чем-то
своеобразным выделится из остальных миров, что возникнут на нем
самостоятельные культурные традиции, технические разработки,
отличные от других миров жизненные нормы. Ничего подобного!
Сэгалон-4 так и остался копией того, что уже существовало в мирах
центральных областей, но копией несовершенной, где все не только
вторично, но и хуже, и мельче, и неинтересней. Казалось, все
отличия его от других миров были намеренно стерты, и он
специально устроен так, чтобы любой человек, попав на Сэгалон, не
почувствовал бы, что очутился в ином мире. Все то же самое, все
вокруг знакомо. Только похуже. Стандартная архитектура,
стандартная техника, стандартная одежда. Даже произведения
искусства - и те стандартные, в рамках устоявшихся традиций
центральных областей.
Потом, правда, я не раз сталкивался с подобными явлениями. И
теперь уже не удивляюсь. Я знаю, в чем тут причина.
В ожидании попутного транспорта я ходил и портил нервы всем,
кто хоть косвенно был связан с происшедшей историей. Я требовал,
я грозил, я заявлял, что добьюсь возбуждения следствия и докажу,
что их действия от начала до конца были неверными, что это они, а
не я злостным образом нарушили инструкции, что это из-за них
погиб Элхон. Но я с каждым днем все отчетливее понимал: передо
мной непробиваемая стена, все мои угрозы, все мои требования
напрасны, и я только трачу понапрасну свою нервную энергию.
И вот однажды, в день, когда снова должна была дежурить та
самая остроносая женщина, я незаметно пробрался через черный ход
в диспетчерскую космопорта.
Поначалу, оглядевшись, я подумал, что в помещении никого нет.
Было тихо - космопорт работал лишь от случая к случаю, когда на
Сэгалон залетали транзитные звездолеты - все экраны, кроме
дежурного, были погашены, и я уже собирался уйти, как вдруг
заметил на стуле перед пультом форменное платье, сумочку,
какие-то тряпки. А чуть поодаль, у открытого окна - слизняка,
крабиллуса, греющегося на солнце. Он распластался вдоль задней
стенки пульта и даже не пытался замаскироваться, совершенно
уверенный, видимо, в полной безопасности. Мелкие волны пробегали
по его лоснящейся коже, и в такт с ними она меняла окраску,
переливаясь всеми цветами радуги. Я был опытным охотником, я
знал, что у такого экземпляра мимикрическая железа до предела
насыщена редкоземельными элементами. Но я никак не мог понять, как
мог очутиться крабиллус в диспетчерской. Я бы до сих пор,
наверное, так ничего и не понимал, если бы он попытался от меня
уползти, забиться в какую-то щель, если бы, наконец, вдруг слился
бы с пультом, изобразив из себя еще одну панель.
Но произошло совершенно другое.
Заметив меня, крабиллус стал изменяться. Но не так, как они это
делают обычно, не маскируясь под какой-то из окружающих
предметов. Нет. Резко побелев, он вдруг, в одно мгновение обрел
человеческую форму, и там, где еще секунду назад торчали на
гибких отростках маленькие глазки слизняка, вдруг проступило лицо
той женщины! И, когда она совсем как в день гибели Элхона
взглянула мне в лицо, я, не думая, выхватил бластер и выстрелил в
самый центр этого уже совершенно человеческого тела, туда, где у
слизняков находится мимикрическая железа, и выбежал прочь из
диспетчерской.
Но смысл происшедшего дошел до меня много позже. И не
удивительно - до самой отправки с Сэгалона меня содержали в
изоляторе как душевнобольного. И накачивали наркотиками. Только
позже, вернувшись домой и немного оправившись от потрясений, я
восстановил способность размышлять и анализировать факты. И
понял, наконец, что происходит вымирание человека как
биологического вида. Ведь разум бесполезен там, где все
неизменно, где приспособляемость добивается тех же результатов
гораздо меньшими силами. Разум просто не способен существовать в
мире, где приходится бесконечно, раз за разом повторять одни и те
же истины, идти все время по одной и той же натоптанной дороге.
Разумный, мыслящий человек разорвет, разрушит этот неизменный мир
для того, чтобы двигаться дальше. По-иному он просто не в
состоянии жить. Но если в этом мире окажется у него конкурент,
который будет жить не за счет разума, а за счет
приспособляемости, мимикрии, то человек обречен.
И такой конкурент нашелся. Это крабиллус, слизняк, обладатель
самого совершенного в Галактике механизма приспособляемости. Я не
знаю и не могу знать, где и когда стали первые слизняки подражать
людям, да и не имеет это теперь особенного значения. Важно другое
- то, что они сумели постепенно проникнуть в человеческое
общество, слиться с ним и вытеснить человека. И наверняка человек
был не первой их жертвой.
Я знаю, что всякая борьба со слизняками теперь бесполезна -
слишком далеко зашел процесс их проникновения в нашу среду,
слишком многое в окружающем нас мире происходит уже так, как это
выгодно слизнякам, а не людям. Но я не имею права сдаваться.
Пусть я знаю, что борьба уже проиграна, но я не имею права
сдаться и отступить - хотя бы во имя памяти Элхона. И потому все
эти годы, где бы я ни встречался со слизняками, я их уничтожал. И
буду уничтожать их и впредь, до самой своей смерти. Потому что
они - враги и губители человечества.
Он замолчал.
И все мы тоже молчали, потрясенные услышанным.
От него всего можно было ожидать, но такого...
Я его никогда не любил. И за его манеру держаться. И за то,
что он вечно всем недоволен. И просто так, инстинктивно, видимо,
чувствуя исходящую от него опасность, понимая, что нельзя обманываться
его внешним сходством с нами, что с ним надо постоянно быть
настороже.
Его никто не любил. Его терпели. Но после того, что он
рассказал сегодня, вряд ли хоть один экипаж согласится идти с ним
в рейс. Конечно, мы всегда чувствовали, что с ним что-то не в
порядке. Но никто не подозревал, что он может быть столь опасен.
Трудные, видимо, были времена, когда он начинал летать. Гораздо
более трудные, чем сегодня, если они наложили на него такой
отпечаток, что и спустя много лет не может он вернуться к
нормальному состоянию. Ну как иначе объяснишь то, что он способен
поднять руку на крабиллуса, когда сам ночами возвращается в
естественное состояние и ползает во сне по потолку своей каюты -
я сам не раз это видел! Он может не посещать наших нерестилищ и
не обмениваться с нами протоплазмой, но если при этом он еще и
ненавидит крабиллусов и считает себя настоящим человеком, если
при всем при этом он еще и заявляет, что всех нас надо
уничтожить, то я уверен - отныне ни один экипаж не согласится
терпеть его в своем составе.
И все же, если то, что он сказал, правда, если люди
действительно вымирают, если недалеко уже то время, когда можно
будет без страха возвратиться в естественное бездумное состояние,
то ему можно многое простить.
Ведь быть человеком - это так трудно.

1 2