– Стало быть, ты упорствуешь, – вопросил судья, – и утверждаешь, будто у этого магометанина не было ни денег, ни драгоценностей, на которые ты позарился?
– Спасением души своей клянусь, ваша честь, – отвечал водонос, – ничего у него не было, кроме сандаловой шкатулки, отказанной мне в благодарность за гостеприимство.
– Сандаловой шкатулки? Сандаловой шкатулки! – воскликнул Алькальд, и глаза его сверкнули при мысли о дорогих каменьях. – А где эта шкатулка? Куда ты ее спрятал?
– С позволения вашей милости, – отвечал водонос, – она у меня там, в корзине на осле, не угодно ли, ваша честь?
Едва он это выговорил, как хваткий альгвасил уже исчез и в мгновение ока вернулся с таинственной сандаловой шкатулочкой. Руки у Алькальда дрожали от нетерпения, он открыл шкатулку, все воззрились, но увы, никаких сокровищ там не было, только свиток пергамента, исписанный арабской вязью, и огарок восковой свечи.
Когда с подсудимого нечего взять, правосудие, даже в Испании, становится беспристрастным. Алькальд пришел в себя после огорченья и, видя, что прибытком здесь не пахнет, безучастно выслушал объяснения водоноса и подтверждения его жены. Убедившись таким образом в невиновности Перехиля, Алькальд освободил его из-под ареста и даже присудил ему шкатулку как заслуженную награду; только осел был конфискован в уплату судебных издержек.
Так что незадачливому коротышке-гальего пришлось снова таскать воду самому и ходить в гору-под гору, на колодец и от колодца Альгамбры с большой глиняной кубышкой на плече.
Когда он брел наверх в знойный полдень, привычное добродушие изменяло ему. «Вот собачий сын Алькальд! – выкрикивал он. – Это же надо – разом лишить бедного человека пропитания и отобрать у него лучшего друга!» И при воспоминании о возлюбленном товарище трудов своих у него прямо сердце надрывалось. «Ах, осел ты мой милый! – восклицал он, поставив ношу на камень и утирая пот со лба. – Ах ты мой милый осел! Помнишь небось своего старого хозяина! Тоскуешь небось по кубышкам-то, ах ты бедолага!»
В довершение печалей дома его ждали вопли и причитания: жена ведь предупреждала его против такого дурацкого и такого злосчастного гостеприимства-и теперь, как истая женщина, не упускала случая напомнить ему о своей рассудительности и прозорливости. Если дети просили есть или показывали вконец заношенную одежонку, она злорадно отсылала их: «Подите к отцу-он у нас наследник царя Чико, пусть он вам достанет, что надо, из своей шкатулки».
Бывало ли, чтоб судьба так наказывала человека за доброе дело? Бедняга Перехиль страдал телом и душою, но попрежнему безропотно сносил нападки жены. Наконец однажды он особенно уморился после жаркого дня и, когда она, по обыкновению, принялась его пилить, потерял всякое терпение. Перечить ей он не рискнул, но глаза его упали на полуприкрытую сандаловую шкатулку, которая стояла на полке и словно скалилась над его несчастьями. Перехиль в сердцах схватил ее и шваркнул об пол.
– Пропади ты пропадом, – сказал он, – и угораздило же меня встретиться с твоим хозяином!
Шкатулка грохнулась, крышка отскочила, и вывалился пергаментный свиток.
Минуту-другую Перехиль сердито глядел на него, потом вдруг призадумался.
«Кто его знает, – подумал он, – вдруг здесь что-нибудь важное написано, недаром же мавр так его берег?»
Он поднял свиток, положил за пазуху и назавтра между делом, выкрикивая обычный припев, завернул в лавочку к одному мавру из Танжера, который продавал на Закатине духи и безделушки, и попросил его объяснить, какой толк в этом пергаменте.
Мавр внимательно прочитал свиток, погладил бороду и усмехнулся.
– Это, – сказал он, – заклинание, открывающее доступ к любому запрятанному сокровищу. Написано, что перед ним не устоят самые крепкие замки и запоры, несокрушимая скала и та разверзнется!
– Вон как! – удивился коротышка-гальего, – да мне-то что до этого? Я небось не волшебник, и какой мне толк в запрятанных сокровищах?
Однако вечером, когда он в сумерках отдыхал у колодца Альгамбры, там собралась обычная болтливая компания, и разговор, глядя на ночь, свернул к древним сказаньям, преданьям и бывалой небывальщине. Нищий народ восторженно наполнял Альгамбру зачарованными кладами. И все сходились на том, что уж в подземельях Семиярусной Башни таятся богатства несметные.
Все эти россказни добрый Перехиль, против обыкновения, выслушал внимательно, они запали ему в мысли и никак не выпадали, пока он одиноко возвращался темнеющими аллеями.
«А вдруг и в самом деле башня таит сокровища и через этот свиток, что я оставил у мавра, я до них доберусь!» Подумав так, он подскочил и чуть не обронил свою кубышку.
Ночь он провел в тревоге и беспокойстве, глаз не сомкнув от осаждавших его мыслей. Рано утром он явился в лавку к мавру и все ему выложил.
– Ты умеешь по-арабски, – сказал он, – давай пойдем вместе в башню и попробуем заклинание; не выйдет – ну и ладно, хуже не будет, а получится – тогда разделим сокровище пополам.
– Погоди, – отвечал магометанин, – заклинание, конечно, заклинанием, но читать-то его нужно в полночь, при свете особой свечи, и где же мне ее изготовить, у меня и половины нет того, что ее составляет. А без свечи свитка хоть бы и не было.
– Ну, все понятно! – воскликнул коротышка-гальего. – Есть у меня эта свеча, сейчас принесу.
Он пустился домой и скоро принес огарок восковой свечи из сандаловой шкатулки. Мавр помял ее и понюхал.
– Да, – сказал он, – редкостные и дорогие ароматы сочетались с этим воском. Именно такая свеча и обозначена в свитке. Пока она горит, разверзнутся глухие стены и потаенные пещеры. Но лишь она потухнет, горе промедлившему! Он будет зачарован вместе с сокровищем.
Они решили тою же ночью испробовать заклинание. И в поздний час, когда царили нетопыри и совы, они поднялись по темному склону Альгамбры и приблизились к жуткой башне, обнесенной деревьями и защищенной сказаньями. При свете фонаря они пробрались сквозь кусты, через завалы, к потаенной башенной дверце. Содрогаясь от ужаса, они сошли по ступеням в сырой и мрачный подвал, откуда спуск вел еще глубже. Так они миновали, один за другим, четыре схода в четыре подвала; и, согласно преданию, ниже сойти было нельзя, остальные три охранялись крепким заклятьем. Воздух был сырой и могильный, и фонарь все равно что не горел. Затаив дыхание, они переждали, пока до них слабо донесся полночный удар подзорного колокола: тут они зажгли восковую свечку, и она распустила запах мирры, ладана и прочих благовоний.
Мавр стал торопливо читать. Едва он кончил, как раздался подземный грохот. Земля содрогнулась, и в полу открылась лесенка. Они с трепетом спустились по ней, и фонарь их осветил арабские письмена на стенах нового подвала. Посредине его стоял большой сундук, окованный семью стальными полосами, и по обе стороны сундука сидели зачарованные мавры в полном доспехе, недвижные, как статуи, во власти заклятья. Несколько кубышек перед сундуком были доверху наполнены золотом, серебром и драгоценными каменьями. Они по локоть запустили руки в самую большую, пригоршнями вынимая тяжелые мавританские монеты, браслеты и золотые украшенья, а иногда и ожерелья, унизанные крупными восточными перлами. Задыхаясь и дрожа, они набивали карманы, с ужасом поглядывая на двух зачарованных мавров, которые сидели неподвижно, вперившись в них немигающим взором. Наконец, всполохнувшись от какого-то почудившегося им обоим шума, они кинулись к лестнице, взбежали наверх, упали друг на друга и загасили восковой огарок: пол гулко сомкнулся.
Все в том же испуге и дрожи они выбрались из башни и успокоились при виде тихого звездного неба между ветвями деревьев. Усевшись на траве, они поделили добычу, решив, что покамест хватит с них и этого, а как-нибудь потом они придут еще и уж тогда повытрясут кубышки. Для пущей надежности талисманы тоже были поделены: одному достался свиток, другому-огарок; и оба отправились в Гранаду с легким сердцем и полным карманом.
Под горою их пути расходились, и предусмотрительный мавр решил на прощанье дать один совет простодушному водоносу.
– Друг Перехиль, – начал он, – все это дело надо хранить в глубокой тайне, пока мы не повытаскиваем сокровища и не уберемся сами куда-нибудь подальше. Если Алькальд о чем-нибудь проведает, мы пропали.
– Конечно, – отвечал гальего, – что верно, то верно.
– Друг Перехиль, – сказал мавр, – ты не болтун и, разумеется, будешь держать язык за зубами, но у тебя есть жена.
– Она ни о чем не узнает, – накрепко заверил коротышкаводонос.
– Вот и хорошо, – кивнул мавр, – полагаюсь на твое слово и на твое благоразумие.
Обещание водоноса было самое твердое и искреннее, но увы! какой муж сумеет утаить что-нибудь от жены? Во всяком случае, не такой, как Перехиль – супруг нежный и покладистый. Он воротился домой и увидел, что жена сидит супится в углу.
– Слава тебе господи, – вскричала она ему навстречу, – явился кормилец под самое утро. Что ж ты не привел к нам в гости еще какого-нибудь мавра? – Она расплакалась и стала заламывать руки и бить себя в грудь. – Бедная я, несчастная! – голосила она, – куда мне деваться? Дома ни полушки, все растащили судейские и альгвасилы, бездельник муж и на кусок хлеба не может заработать, а только шляется где-то днем и ночью с нечестивыми маврами! Детки мои, детки! Что с пами будет? Не иначе как все по миру пойдем!
Добряка Перехиля так растрогали рыданья супруги, что он и сам захлюпал. Карманы его были переполнены, сердце тоже, и сдерживаться не стало сил. Он вытащил три или четыре тяжелые золотые монеты и опустил их жене за пазуху. Бедняжка так и обмерла вт атого золотего дождя, а коротышгальего тем временем достал еще золотую цепочку и помахивал ею перед носом жены, приплясывая от восторга и растянув рот до ушей.
– Пресвятая дева заступница! – воскликнула она. – Что ты наделал, Перехиль? Ты что, кого-нибудь убил и ограбил?
И едва она так подумала, как сразу в этом уверилась. Ей померещилась тюрьма, виселица и кривоногий муженек, пляшущий в петле; от ужаса с нею сделался настоящий припадок.
Что было делать бедняге? Чтоб успокоить и разубедить ошалелую супругу, пришлось рассказать ей всю правду. Впрочем, он сперва взял с нее самую торжественную клятву не проговориться ни одной живой душе.
Радость ее была неописуема. Она кинулась мужу на шею и чуть не задушила его в объятиях.
– Ну, жена, – ликовал коротыш-гальего, – что теперь скажешь о наследстве мавра? Впредь никогда не ругай меня за помощь ближнему.
Добряк Перехиль улегся на свою кошму и уснул слаще, чем иной на пуховой перине. Жена его не сомкнула глаз: она опростала его карманы на той же кошме, пересчитывала золотые арабские монеты, примеряла ожерелья и серьги и мечтала, как она вырядится, когда им не нужно будет скрывать свое богатство.
Утром гальего отнес на Закатин к ювелиру старинную золотую монету, будто бы найденную в развалинах Альгамбры. Ювелир рассмотрел арабскую надпись, увидел, что монета червонного золота, и предложил за нее треть настоящей цены; водоносу же и в голову не пришло торговаться. Перехиль накупил своим малышам одежонки, игрушек и вдоволь съестного; они пустились в пляс вокруг него, и он, счастливый, как ребенок, приплясывал с ними.
Жена водоноса соблюдала обет помалкивать с неслыханной строгостью. Целых полтора дня она ходила с таинственным видом, сдерживалась изо всех сид и не разболтала ничего ни одной кумушке. Правда, она немного важничала, извинялась за свой затрапез и поговаривала, что вот-вот закажет себе новую баскинью с пронизью и золотой оторочкой и новую кружевную мантилью. Намекала она также, что мужу пора оставить ремесло водоноса: оно ему не по летам и не по здоровью. И вообще они собираются на лето поехать за город, чтоб дети подышали горным воздухом, а то в Гранаде все-таки ужасная духота.
Соседки переглядывались и думали, что бедняжка слегка спятила; все подружки злорадно хихикали у нее за спиной над ее ужимками и жеманством.
За такую сдержанность на людях она вознаграждала себя дома: нацепив на шею ожерелье из восточных перлов, на руки – мавританские браслеты, а на голову-алмазную эгретку, она в своих грязных лохмотьях прохаживалась по комнате и смотрелась в осколок зеркала. Один раз она с простодушным кокетством даже выставилась в окошко, чтоб поразить своими уборами какого-нибудь прохожего.
Волею судеб вездесущий Педрильо Педруго как раз в это время сидел без дела в своей цирюльне напротив, и алмазный блеск коснулся его недреманного ока. Он тотчас кинулся к подзорному окошечку и узрел замарашку-супругу водоноса, разубранную, как невеста на Востоке. Он мысленно составил полную опись ее драгоценностей и со всех ног помчался к Алькальду. Вскоре поджарый альгвасил уже несся по следу, и бедняга Перехиль не успел оглянуться, как был схвачен и снова предстал перед судьей.
1 2 3