Скажите ему – хотя он навряд ли придет, но чем черт не шутит, – скажите, что мы будем дома в воскресенье.
– Вместе с Бриджесами, – напомнила ему Лиз.
– Да ладно, я вообще не думаю, что он придет. Если он, как ты говоришь, и вправду только вчера приехал в город, он просто не найдет сюда дороги.
– Вы чересчур добросердечны, – сказал Дженис, обращаясь к Лиз. – Я, конечно, вами восхищаюсь, я и сама сочувствую таким людям, но поверьте мне – в этом городе нельзя доверять никому, буквально никому. Одна моя сослуживица знает совершенно здорового субъекта, здоров как бык, но ходит на костылях и кладет себе в карман сто двадцать долларов в неделю – больше, чем любой из нас может заработать честным трудом.
Джеймс сухо улыбнулся, чувствуя себя дважды уязвленным, – он зарабатывал больше ста двадцати долларов в неделю и не любил слушать, что на улице его надули несчастные попрошайки – несомненно настоящие калеки, слабоумные или алкоголики.
Помолчав, Лиз деликатно спросила Дженис:
– Как чувствует себя ваша мама?
У Дженис посветлело лицо, которое, казалось, не так уж сильно уродовала оранжевая шевелюра.
– Знаете, вчера вечером она говорила со мной по телефону очень бодрым и уверенным голосом. «Ассоциация родителей и педагогов» поручила ей собирать пожертвования по телефону. Для этого ей не нужно вставать с постели, достаточно только держать в руках карандаш и бумагу. Я ведь рассказывала вам, какая она была энергичная. Она уверена, что непременно встанет на ноги. Говорит, будто чувствует, что болезнь из нее вышла. Но в прошлое воскресенье я разговаривала с доктором, и он сказал, что особенно надеяться нам не стоит. Но он очень гордится своей операцией.
– Ну что ж, желаю вам удачи, – сказал Джеймс, побрякивая мелочью в кармане.
– А вы спокойно развлекайтесь, слышите? – Дженис погрозила пальцем. – Положитесь на меня – пока я тут, его ноги в квартире не будет, – сказала Дженис, поняв то, о чем шла речь, неправильно, а может быть, напротив, гораздо правильней, чем следовало.
Фильм был замечательный, но как раз в ту минуту, когда Джон Уэйн, вытеснив команчей из утонувших в снегу лесов Монтаны в раскаленные дюны приграничных штатов, смирился с тем, что его племянница сожительствует с индейцем, Джеймс вспомнил подозрительного типа, который хотел пристать к нему на 8-й улице, – косые глаза, куртка, которая на нем не сходилась, отвислые губы и тщетные попытки произнести хоть что-нибудь членераздельное. Эта картина заставила его съежиться и вырвать руку из руки Лиз. На второй фильм они решили не оставаться. Лиз сказала, что от широкоформатного экрана у нее разболелись глаза. Идти домой так рано им не хотелось – Дженис рассчитывала, что они досмотрят второй фильм до конца. Но в кафе их обслужили очень быстро; содовая – слабая, почти без пены, просто какая-то коричневая жидкость в бумажных стаканчиках – была мгновенна выпита, а улицы Гринвич-Виллидж, кишмя кишевшие гангстерами и гермафродитами, Джеймс счел неподходящим местом для прогулки с законной женой. Лиз привлекала внимание всех встреченных головорезов и подростков.
– Перестань, – сказал ей Джеймс. – Кончится тем, что меня пырнут ножом.
– Ну что ты, милый. Нет такого закона, который запрещает людям смотреть, на кого они хотят.
– Значит, надо такой закон принять. Они думают, что ты шлюха, а я твой сутенер. Зачем ты пялишь глаза на каждого встречного и поперечного?
– Я люблю рассматривать лица. Почему ты совсем не интересуешься людьми?
– Потому что ты вечно звонишь мне в офис и просишь приехать спасать тебя от очередного подонка, которому ты строила глазки на лестнице. Неудивительно, что Дюдеван хочет меня уволить.
– Если ты намерен ссориться, пойдем лучше домой.
– Еще рано. Кровопийце Дженис нужны деньги.
– Скоро десять. В конце концов, мы платим ей доллар в час.
Когда они шли по 10-й улице от Пятой авеню, Джеймс заметил у ворот их дома какое-то смутное пятнышко. Сколько он ни щурился, пятно не стиралось. Он не ожидал, что встретит Лизиного негра – ведь у него была прекрасная возможность зайти во время ужина. Однако, когда стало ясно, что у дверей и в самом деле стоит человек в шляпе, Джеймс ускорил шаг, радуясь, что наконец-то перед ним враг в натуральную величину. Со стороны могло даже показаться, будто они хорошо знакомы.
– Хелло! – воскликнул Джеймс и схватил поспешно протянутую руку с мягкой, прохладной, как синтетическая ткань, ладонью.
– Я только хотел… поблагодарить… такого прекрасного джентльмена… – пропищал негр. Немыслимо тонкая ниточка его речи поминутно прерывалась.
– Вы нас давно ждете? – спросила Лиз.
– Да нет… леди наверху сказала, что вы скоро вернетесь… Когда тот парень в такси отпустил меня из участка… я вернулся… хотел поблагодарить таких прекрасных людей…
– Мне очень жаль, – сказал Джеймс. – Я думал, вы знаете, что мы пошли в кино.
Его собственный голос – великолепный инструмент – звучал в полную силу. Надо во что бы то ни стало удержаться от изысканной учтивости – Лиз страшно болезненно воспринимает малейшие проявления тщеславия и снисходительности. Она несправедлива – в эту минуту именно изысканная учтивость была его внутренним побуждением.
– Вы попали в полицейский участок? – спросила Лиз. Их первая встреча, казалось, помогла ей приспособиться к речевым особенностям этого человека.
– …я так ценю… – Негр все еще обращался к Джеймсу, начисто игнорируя Лиз.
Предположение, будто Джеймс, глава семьи, заменяет собою всех остальных ее членов и что, найдя его, негр открыл источник своего благополучия, повергло Джеймса в ужас. С детства ему внушали убежденность в равноправии супругов. К тому же коротышка негр очевидно нуждался в специфически материнской заботе. Джеймса пробрала легкая дрожь, хотя на улице вовсе не было холодно, а к вечеру даже потеплело.
В сумерках одежда негра отнюдь не казалась такой потрепанной, какой Джеймсу хотелось ее видеть. Что до его молодости, то никаких указаний на то, молод он или стар, Джеймс тоже не усмотрел.
– Ну что ж, заходите, – сказал он.
– Д-а-а-а?…
– Пожалуйста, – подтвердила Лиз.
Они вошли в маленький, слишком жарко натопленный холл, и замок, повинуясь зуммеру, тотчас же щелкнул в доказательство того, что Дженис наблюдала за ними из окна. Подбежав к перилам, она громким шепотом спросила:
– Он вошел? Он говорил вам про таксиста?
Джеймс, шествуя во главе процессии, поднялся на лестничную площадку.
– Как Марта? – спросил он, демонстративно расставляя приоритеты.
– Она – сущий ангел. Фильм вам понравился?
– Очень. Он действительно очень хороший.
– Я все время боялась, что он ее убьет.
Подталкивая друг друга, все трое протиснулись в комнату.
– Я вижу, вы уже познакомились, – сказал Джеймс, обращаясь к Дженис и негру. Дженис добродушно оскалилась, отчего стала казаться лет на пять старше, а негр – он уже держал шляпу в руках и потому не мог приветственно ее коснуться – быстро повернул голову. При этом в поле его зрения попал полосатый холст работы Лиз под названием «Тени и лебеди».
И тут, когда эти двое ясно продемонстрировали зловещие признаки взаимопонимания, Лиз его бросила, ускользнув в спальню. Она боялась, как бы Марта не перестала дышать под одеялом.
– Еще до того, как зазвонил звонок, – продолжала Дженис, – я услышала на улице крики. Ой, просто ужас какой-то. Он говорил жуткие вещи. А потом зазвонил звонок, и я ответила, как вы велели, а он… – Тут Дженис показала рукой на негра, который все еще стоял в своей клетчатой спортивной куртке какого-то нейтрального цвета.
– Садитесь, – сказал ему Джеймс.
– …а он говорит, что таксист требует денег. А я ему отвечаю: «У меня их нет. Честное слово, ни единого цента…» Вы же знаете, я никогда не беру с собой кошелек.
Джеймс вспомнил, что Дженис никогда не могла дать сдачи. Обычно она получала больше, чем ей причиталось, а рассчитаться обещала «в следующий раз».
– Я ему говорю, – вмешался негр, – тут в этом доме такие добрые люди… Эта леди мне сказала, что вы скоро вернетесь.
– В каком месте вы взяли такси? – спросил Джеймс. Негр в поисках спасения погрузился в созерцание своей шляпы, которая свисала с его дрожащей руки.
– Пожалуйста, мистер… эта леди… она знает… – Он глянул на дверь спальни.
Дженис незамедлительно пришла ему на помощь:
– Он сказал, что шофер требует два тридцать, а я ему говорю: «У меня нет ни цента». Потом я зашла в комнату и стала смотреть, может, вы оставили дома немного денег, вы же знаете, иногда под серебряной вазой лежит несколько десятицентовиков…
– Да, да, конечно, – подтвердил Джеймс.
– Потом я подошла к окну, чтобы дать ему знать… я до смерти боюсь, что когда-нибудь спущусь вниз, а дверь сама захлопнется… и увидела, что на улице собралась толпа – там, напротив, возле «Алекса». Наверное, когда он вернулся, чтоб сказать шоферу, тот его схватил, люди стали кричать, а одна женщина все твердила: «В полицию! В полицию!»
Лиз вернулась в комнату.
– Он меня схватил… вот так… – робко пояснил негр, прикоснувшись маленькой свободной рукой к открытому вороту своей красной шерстяной рубашки.
– И потом они, наверное, поехали в участок, – неуверенно закончила свой рассказ Дженис, явно разочарованная тем, что ее информация оказалась неполной.
Лиз, предположив, что часть истории, относящаяся к полицейскому участку, была уже изложена в ее отсутствие, решила, что на этом рассказ закончен, и спросила:
– Кто хочет кофе?
– Нет, спасибо, Бетти, – отозвалась Дженис. – Я от него теряю сон.
– От него все теряют сон, – заметил Джеймс. – На то он и кофе.
– Нет, нет, мэм, – проговорил негр. – Как можно! – И, неловко повернув лицо в сторону Джеймса, хотя глаза его были обращены к лампе, освещавшей голову Дженис, продолжал: – В участке я им говорю: тут живут такие люди! У меня был ваш адрес, потому что леди написала мне на бумажке.
– Угу. – Джеймс заключил, что это еще не все. Почему негра не оставили в участке? Кто заплатил таксисту? Пауза затягивалась. Джеймсу начало казаться, будто он находится где-то очень далеко, и он усомнился, принадлежит ли ему вообще эта комната с затесавшимся в нее странным гостем. Он качнулся назад вместе со стулом, и очертания фигуры негра, словно в перевернутом телескопе, обозначились более четко, а голова приобрела сходство с новым дизайном бритвы «Рейдо». Суть этого, по словам Дюдевана, «гениального прозрения» Джеймса заключалась в том, что он решительно отсек часть корпуса, освободившуюся за счет усовершенствованного заводом-изготовителем более компактного моторчика. Вместо симметричной коробочки вроде конусообразного кулька с сахарным песком получилась сплюснутая асимметричная штучка, приятно отягощающая ладонь пользователя, в которую она уютно укладывалась, подобно ритуальному камню – вместилищу маны. Аналогичным образом отсекалась и часть черепной коробки негра. Неглубоко посаженные глаза торчали выше, чем предписывается учителями рисования, смещались к самому краю скошенных плоскостей его физиономии. И тут у Джеймса внезапно перехватило дыхание. Он понял, что и Дженис, и Лиз, прислонившаяся к косяку кухонной двери, да и сам негр – все ожидают от него, хозяина положения, благодетеля, приличествующей случаю речи. – Ну так в чем же, собственно, дело? – грубо спросил он.
В кофейнике закипела вода, и Лиз, неодобрительно нахмурив высокий лоб, повернулась к плите.
Негр вяло почесал свой скошенный затылок:
– А-а-а-а?… Ценю вашу доброту… джентльмен и леди… вашу щедрость… к несчастному… вроде меня… никто не хотел помочь…
– Итак, вы и ваша жена, – подсказывал ему Джеймс, – и ваши дети – сколько их у вас?…
– Семеро, мистер. Старшему десять лет.
– …Нашли себе жилье. Где?
– Да, сэр, хозяин дает нам комнату, но говорит, кроватей у него нет… Но я нашел другого человека, он хоть сейчас даст нам мебель в долг и будет ждать, пока я найду работу… но жена и дети… негде голову приклонить… ни корки хлеба… дети устали…
Джеймс сдвинул сигарету на середину рта и процедил сквозь зубы:
– Вы же сказали, что у вас уже есть работа.
– Да, мистер, я ходил туда, где новую дорогу к туннелю строят, и он сказал: отработай день, й я дам тебе в счет зарплаты. Он еще спросил: ты сможешь тут работать? А я говорю, да, сэр, я буду делать, что вы скажете. Он говорит, плата два семьдесят в час.
– Два семьдесят! Ого! Двадцать долларов в день за неквалифицированный труд?
– Ну да, тачку толкать… он говорит, два семьдесят, а я ему: буду делать, что вы скажете. Я хороший работник.
Джеймсу он показался довольно тщедушным, но счастливая мысль о существовании широкоплечего бригадира, который вознамерился сделать из него трудящегося гражданина, смела все сомнения. Он улыбнулся и настойчиво повторил:
– Значит, вам надо продержаться только до понедельника.
– Точно. С понедельника буду зарабатывать по два семьдесят в час.
1 2 3 4
– Вместе с Бриджесами, – напомнила ему Лиз.
– Да ладно, я вообще не думаю, что он придет. Если он, как ты говоришь, и вправду только вчера приехал в город, он просто не найдет сюда дороги.
– Вы чересчур добросердечны, – сказал Дженис, обращаясь к Лиз. – Я, конечно, вами восхищаюсь, я и сама сочувствую таким людям, но поверьте мне – в этом городе нельзя доверять никому, буквально никому. Одна моя сослуживица знает совершенно здорового субъекта, здоров как бык, но ходит на костылях и кладет себе в карман сто двадцать долларов в неделю – больше, чем любой из нас может заработать честным трудом.
Джеймс сухо улыбнулся, чувствуя себя дважды уязвленным, – он зарабатывал больше ста двадцати долларов в неделю и не любил слушать, что на улице его надули несчастные попрошайки – несомненно настоящие калеки, слабоумные или алкоголики.
Помолчав, Лиз деликатно спросила Дженис:
– Как чувствует себя ваша мама?
У Дженис посветлело лицо, которое, казалось, не так уж сильно уродовала оранжевая шевелюра.
– Знаете, вчера вечером она говорила со мной по телефону очень бодрым и уверенным голосом. «Ассоциация родителей и педагогов» поручила ей собирать пожертвования по телефону. Для этого ей не нужно вставать с постели, достаточно только держать в руках карандаш и бумагу. Я ведь рассказывала вам, какая она была энергичная. Она уверена, что непременно встанет на ноги. Говорит, будто чувствует, что болезнь из нее вышла. Но в прошлое воскресенье я разговаривала с доктором, и он сказал, что особенно надеяться нам не стоит. Но он очень гордится своей операцией.
– Ну что ж, желаю вам удачи, – сказал Джеймс, побрякивая мелочью в кармане.
– А вы спокойно развлекайтесь, слышите? – Дженис погрозила пальцем. – Положитесь на меня – пока я тут, его ноги в квартире не будет, – сказала Дженис, поняв то, о чем шла речь, неправильно, а может быть, напротив, гораздо правильней, чем следовало.
Фильм был замечательный, но как раз в ту минуту, когда Джон Уэйн, вытеснив команчей из утонувших в снегу лесов Монтаны в раскаленные дюны приграничных штатов, смирился с тем, что его племянница сожительствует с индейцем, Джеймс вспомнил подозрительного типа, который хотел пристать к нему на 8-й улице, – косые глаза, куртка, которая на нем не сходилась, отвислые губы и тщетные попытки произнести хоть что-нибудь членераздельное. Эта картина заставила его съежиться и вырвать руку из руки Лиз. На второй фильм они решили не оставаться. Лиз сказала, что от широкоформатного экрана у нее разболелись глаза. Идти домой так рано им не хотелось – Дженис рассчитывала, что они досмотрят второй фильм до конца. Но в кафе их обслужили очень быстро; содовая – слабая, почти без пены, просто какая-то коричневая жидкость в бумажных стаканчиках – была мгновенна выпита, а улицы Гринвич-Виллидж, кишмя кишевшие гангстерами и гермафродитами, Джеймс счел неподходящим местом для прогулки с законной женой. Лиз привлекала внимание всех встреченных головорезов и подростков.
– Перестань, – сказал ей Джеймс. – Кончится тем, что меня пырнут ножом.
– Ну что ты, милый. Нет такого закона, который запрещает людям смотреть, на кого они хотят.
– Значит, надо такой закон принять. Они думают, что ты шлюха, а я твой сутенер. Зачем ты пялишь глаза на каждого встречного и поперечного?
– Я люблю рассматривать лица. Почему ты совсем не интересуешься людьми?
– Потому что ты вечно звонишь мне в офис и просишь приехать спасать тебя от очередного подонка, которому ты строила глазки на лестнице. Неудивительно, что Дюдеван хочет меня уволить.
– Если ты намерен ссориться, пойдем лучше домой.
– Еще рано. Кровопийце Дженис нужны деньги.
– Скоро десять. В конце концов, мы платим ей доллар в час.
Когда они шли по 10-й улице от Пятой авеню, Джеймс заметил у ворот их дома какое-то смутное пятнышко. Сколько он ни щурился, пятно не стиралось. Он не ожидал, что встретит Лизиного негра – ведь у него была прекрасная возможность зайти во время ужина. Однако, когда стало ясно, что у дверей и в самом деле стоит человек в шляпе, Джеймс ускорил шаг, радуясь, что наконец-то перед ним враг в натуральную величину. Со стороны могло даже показаться, будто они хорошо знакомы.
– Хелло! – воскликнул Джеймс и схватил поспешно протянутую руку с мягкой, прохладной, как синтетическая ткань, ладонью.
– Я только хотел… поблагодарить… такого прекрасного джентльмена… – пропищал негр. Немыслимо тонкая ниточка его речи поминутно прерывалась.
– Вы нас давно ждете? – спросила Лиз.
– Да нет… леди наверху сказала, что вы скоро вернетесь… Когда тот парень в такси отпустил меня из участка… я вернулся… хотел поблагодарить таких прекрасных людей…
– Мне очень жаль, – сказал Джеймс. – Я думал, вы знаете, что мы пошли в кино.
Его собственный голос – великолепный инструмент – звучал в полную силу. Надо во что бы то ни стало удержаться от изысканной учтивости – Лиз страшно болезненно воспринимает малейшие проявления тщеславия и снисходительности. Она несправедлива – в эту минуту именно изысканная учтивость была его внутренним побуждением.
– Вы попали в полицейский участок? – спросила Лиз. Их первая встреча, казалось, помогла ей приспособиться к речевым особенностям этого человека.
– …я так ценю… – Негр все еще обращался к Джеймсу, начисто игнорируя Лиз.
Предположение, будто Джеймс, глава семьи, заменяет собою всех остальных ее членов и что, найдя его, негр открыл источник своего благополучия, повергло Джеймса в ужас. С детства ему внушали убежденность в равноправии супругов. К тому же коротышка негр очевидно нуждался в специфически материнской заботе. Джеймса пробрала легкая дрожь, хотя на улице вовсе не было холодно, а к вечеру даже потеплело.
В сумерках одежда негра отнюдь не казалась такой потрепанной, какой Джеймсу хотелось ее видеть. Что до его молодости, то никаких указаний на то, молод он или стар, Джеймс тоже не усмотрел.
– Ну что ж, заходите, – сказал он.
– Д-а-а-а?…
– Пожалуйста, – подтвердила Лиз.
Они вошли в маленький, слишком жарко натопленный холл, и замок, повинуясь зуммеру, тотчас же щелкнул в доказательство того, что Дженис наблюдала за ними из окна. Подбежав к перилам, она громким шепотом спросила:
– Он вошел? Он говорил вам про таксиста?
Джеймс, шествуя во главе процессии, поднялся на лестничную площадку.
– Как Марта? – спросил он, демонстративно расставляя приоритеты.
– Она – сущий ангел. Фильм вам понравился?
– Очень. Он действительно очень хороший.
– Я все время боялась, что он ее убьет.
Подталкивая друг друга, все трое протиснулись в комнату.
– Я вижу, вы уже познакомились, – сказал Джеймс, обращаясь к Дженис и негру. Дженис добродушно оскалилась, отчего стала казаться лет на пять старше, а негр – он уже держал шляпу в руках и потому не мог приветственно ее коснуться – быстро повернул голову. При этом в поле его зрения попал полосатый холст работы Лиз под названием «Тени и лебеди».
И тут, когда эти двое ясно продемонстрировали зловещие признаки взаимопонимания, Лиз его бросила, ускользнув в спальню. Она боялась, как бы Марта не перестала дышать под одеялом.
– Еще до того, как зазвонил звонок, – продолжала Дженис, – я услышала на улице крики. Ой, просто ужас какой-то. Он говорил жуткие вещи. А потом зазвонил звонок, и я ответила, как вы велели, а он… – Тут Дженис показала рукой на негра, который все еще стоял в своей клетчатой спортивной куртке какого-то нейтрального цвета.
– Садитесь, – сказал ему Джеймс.
– …а он говорит, что таксист требует денег. А я ему отвечаю: «У меня их нет. Честное слово, ни единого цента…» Вы же знаете, я никогда не беру с собой кошелек.
Джеймс вспомнил, что Дженис никогда не могла дать сдачи. Обычно она получала больше, чем ей причиталось, а рассчитаться обещала «в следующий раз».
– Я ему говорю, – вмешался негр, – тут в этом доме такие добрые люди… Эта леди мне сказала, что вы скоро вернетесь.
– В каком месте вы взяли такси? – спросил Джеймс. Негр в поисках спасения погрузился в созерцание своей шляпы, которая свисала с его дрожащей руки.
– Пожалуйста, мистер… эта леди… она знает… – Он глянул на дверь спальни.
Дженис незамедлительно пришла ему на помощь:
– Он сказал, что шофер требует два тридцать, а я ему говорю: «У меня нет ни цента». Потом я зашла в комнату и стала смотреть, может, вы оставили дома немного денег, вы же знаете, иногда под серебряной вазой лежит несколько десятицентовиков…
– Да, да, конечно, – подтвердил Джеймс.
– Потом я подошла к окну, чтобы дать ему знать… я до смерти боюсь, что когда-нибудь спущусь вниз, а дверь сама захлопнется… и увидела, что на улице собралась толпа – там, напротив, возле «Алекса». Наверное, когда он вернулся, чтоб сказать шоферу, тот его схватил, люди стали кричать, а одна женщина все твердила: «В полицию! В полицию!»
Лиз вернулась в комнату.
– Он меня схватил… вот так… – робко пояснил негр, прикоснувшись маленькой свободной рукой к открытому вороту своей красной шерстяной рубашки.
– И потом они, наверное, поехали в участок, – неуверенно закончила свой рассказ Дженис, явно разочарованная тем, что ее информация оказалась неполной.
Лиз, предположив, что часть истории, относящаяся к полицейскому участку, была уже изложена в ее отсутствие, решила, что на этом рассказ закончен, и спросила:
– Кто хочет кофе?
– Нет, спасибо, Бетти, – отозвалась Дженис. – Я от него теряю сон.
– От него все теряют сон, – заметил Джеймс. – На то он и кофе.
– Нет, нет, мэм, – проговорил негр. – Как можно! – И, неловко повернув лицо в сторону Джеймса, хотя глаза его были обращены к лампе, освещавшей голову Дженис, продолжал: – В участке я им говорю: тут живут такие люди! У меня был ваш адрес, потому что леди написала мне на бумажке.
– Угу. – Джеймс заключил, что это еще не все. Почему негра не оставили в участке? Кто заплатил таксисту? Пауза затягивалась. Джеймсу начало казаться, будто он находится где-то очень далеко, и он усомнился, принадлежит ли ему вообще эта комната с затесавшимся в нее странным гостем. Он качнулся назад вместе со стулом, и очертания фигуры негра, словно в перевернутом телескопе, обозначились более четко, а голова приобрела сходство с новым дизайном бритвы «Рейдо». Суть этого, по словам Дюдевана, «гениального прозрения» Джеймса заключалась в том, что он решительно отсек часть корпуса, освободившуюся за счет усовершенствованного заводом-изготовителем более компактного моторчика. Вместо симметричной коробочки вроде конусообразного кулька с сахарным песком получилась сплюснутая асимметричная штучка, приятно отягощающая ладонь пользователя, в которую она уютно укладывалась, подобно ритуальному камню – вместилищу маны. Аналогичным образом отсекалась и часть черепной коробки негра. Неглубоко посаженные глаза торчали выше, чем предписывается учителями рисования, смещались к самому краю скошенных плоскостей его физиономии. И тут у Джеймса внезапно перехватило дыхание. Он понял, что и Дженис, и Лиз, прислонившаяся к косяку кухонной двери, да и сам негр – все ожидают от него, хозяина положения, благодетеля, приличествующей случаю речи. – Ну так в чем же, собственно, дело? – грубо спросил он.
В кофейнике закипела вода, и Лиз, неодобрительно нахмурив высокий лоб, повернулась к плите.
Негр вяло почесал свой скошенный затылок:
– А-а-а-а?… Ценю вашу доброту… джентльмен и леди… вашу щедрость… к несчастному… вроде меня… никто не хотел помочь…
– Итак, вы и ваша жена, – подсказывал ему Джеймс, – и ваши дети – сколько их у вас?…
– Семеро, мистер. Старшему десять лет.
– …Нашли себе жилье. Где?
– Да, сэр, хозяин дает нам комнату, но говорит, кроватей у него нет… Но я нашел другого человека, он хоть сейчас даст нам мебель в долг и будет ждать, пока я найду работу… но жена и дети… негде голову приклонить… ни корки хлеба… дети устали…
Джеймс сдвинул сигарету на середину рта и процедил сквозь зубы:
– Вы же сказали, что у вас уже есть работа.
– Да, мистер, я ходил туда, где новую дорогу к туннелю строят, и он сказал: отработай день, й я дам тебе в счет зарплаты. Он еще спросил: ты сможешь тут работать? А я говорю, да, сэр, я буду делать, что вы скажете. Он говорит, плата два семьдесят в час.
– Два семьдесят! Ого! Двадцать долларов в день за неквалифицированный труд?
– Ну да, тачку толкать… он говорит, два семьдесят, а я ему: буду делать, что вы скажете. Я хороший работник.
Джеймсу он показался довольно тщедушным, но счастливая мысль о существовании широкоплечего бригадира, который вознамерился сделать из него трудящегося гражданина, смела все сомнения. Он улыбнулся и настойчиво повторил:
– Значит, вам надо продержаться только до понедельника.
– Точно. С понедельника буду зарабатывать по два семьдесят в час.
1 2 3 4