Они ползут, извиваясь всем телом, как огромные змеи…
— Месть! — сказал Человек.
Он встал, хотел сказать еще что-то, но снова сел рядом с Колей.
Вверх, по руслу высохшей реки, ползут зеленоволосые. Какая-то темно-синяя трава растет по берегам, а берега все выше и выше; теперь это уже скалистые утесы. Еще немного — и впереди все белеет от рыхлого глубокого снега. Крупные снежинки слежались, они похожи скорее на белые лепестки каких-то цветов… Теперь зеленоволосые идут уверенней. За грядою гор видны столбы дыма.
С хребта открылся вид на широкую долину. Сотни костров пылают под черными котлами; тысячи людей рубят высушенные красные плоды сверкающими ножами, бросают крошево в котлы, где оно, чадя, сгорает. А невдалеке ждет группа воинов с желтыми чашами. Позади нетерпеливо переминаются на утоптанном снегу продрогшие слоны.
Странные лица у работающих. Старые и молодые, но одинаково изможденные и озлобленные, с нелепо закрученными волосами… Спины их изрублены плетью. Вот один из надсмотрщиков обходит костры в сопровождении высокого худого воина. Рабы бросают в желтую чашу: крупинки светящейся массы из чанов. Воин брезгливо, с опаской отворачивается, держит чашу на вытянутых руках, как будто боится обжечься.
Но бросились вперед зеленоволосые, и забурлила долина. Кто-то перевернул котел, и он, прочертив извилистую линию на снегу, покатился к откосу и, гремя по камням, полетел вниз. Несколько прокопченных жилистых рук схватили надсмотрщика, вырвали у него из рук плетку и швырнули его в костер. Воины вскочили на слонов и врезались в толпу рабочих. Кто-то, погрузив в кипящий котел руки, захватил горсть синей жидкости и плеснул в глаза слону, и теперь ослепленный слон несся к обрыву вместе с воином, а рабочий, погрузив руки по плечи в сугроб, дико кричал от боли и счастья.
Все больше зеленоволосых рубится в долине, и воины охраны начинают отступать. Вот горящим факелом бежит по склону вырвавшийся из рук рабочих надсмотрщик. За ним бросаются вдогонку, но слишком силен страх, и расстояние между ним и преследователями все увеличивается. А там, вдали, на красном как кровь утесе, дрожат в желтых скорлупках синие огоньки, все то. что было сделано раньше и хранилось для армии.
Руки надсмотрщика стремительно протянулись к чашам, торопливо соединили их вместе, прибавили еще горсть и еще — и вновь взрыв!… На вершине горы вырос желтый гриб… Сумрачное лицо рыжего полководца заслонило все. Потом появились его жилистые руки с короткими пальцами, он сжал их в кулаке, будто хотел удержать власть, славу, победу. Его взгляд был, растерян, глаза бессмысленны.
Взрывы и вопли, кровь и напряженные в последней схватке руки сменил мир. Тишина… Море, сверкающее в закатных лучах зеленым и синим огнем, застыло вокруг. Шумели высокие деревья у берега, и множество людей бродило между ними, шестами сбивая красные плоды. Мир царил кругом, и на берегу моря, медленно перебирая струны искалеченными пальцами, сидел человек с зеленовато-седой шапкой волос; рыжий мальчонка, раскрыв рот, слушал певца, а певец то пел, то говорил — то грозное и тревожное, то веселое и удалое, и, казалось, смотрел куда-то вдаль невидящими глазами.
Человек прикоснулся к кубику, и как бы нехотя растворились очертания моря и береговых скал, уступив место нехитрой обстановке кабинета начальника милиции.
ВРЕМЕННОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ
Некоторое время в кабинете было тихо: все сидели неподвижно и молчали.
— Ладно, — сказал начальник отделения и подошел к сейфу. Он достал бланк временного удостоверения; с минуту поколебался. — Ладно… Сейчас заполним этот бланк, фотокарточку кто-нибудь из вас принесет завтра. Принесите, пожалуйста, вы. (Дмитрий Дмитриевич кивнул.) Кстати, мне нужно будет с вами поговорить. Удостоверение будет действительно на один месяц.
Начальник отделения аккуратно обмакнул перо в высокую бутылочку с черными чернилами, посмотрел на Человека и спросил:
— Фамилия? Ваша фамилия, имя, отчество?.
— У меня нет имени, — ответил Человек.
— Мы называем его «Человек», — быстро сказал Коля, — и он откликается.
— Так и запишем, — начальник отделения четко написал на бланке: «Человек». — Когда вы родились? Человек ответил уверенно:
— Это невозможно определить.
— А мы попробуем. Если вы укажете год своего рождения, то мы прибавим время, которое вы летели к нам, и получим ваш возраст.
— У нас совсем другой принцип летосчисления. Наиболее современная система считает периоды времени с того дня, когда мы изменили наклон оси вращения своей планеты. Меня изгнали через…
— Вас изгнали? — быстро спросил Дмитрий Дмитриевич.
— Изгнали, послали в полет… к вам. Ваша речь имеет слишком много оттенков.
Начальник отделения хмыкнул.
— Ну хорошо. Так в каком году произошло это ваше… то есть когда вы вылетели?
— Мне лучше написать. — Человек взял карандаш и написал на обложке желтой брошюрки: «27 857». Он выписывал цифру за цифрой не торопясь, что-то обдумывая. — У нас в основе лежит не десять, а ваше шестьдесят, мне пришлось переводить… Но в нашем году пятьсот шестьдесят один день… Кроме того, у нас иной ход времени…
— А летели вы сколько времени?
— Не знаю… Вначале я видел только Юпитер, потом появился Сатурн. Сравнительно недавно, за восемь тысяч оборотов вашей Земли вокруг Солнца, я смог рассмотреть Плутон. Потом стали приходить первые картины с поверхности Земли. И я был так увлечен, что перестал считать ее обороты вокруг Солнца. Теперь я знаю значение многих вещей, но тогда все было загадкой. Вместе с вашими воинами я учился драться, вместе с вашими женщинами — печь хлеб…
Человек говорил громко, взволнованно. Начальник отделения отложил перо. Дмитрий Дмитриевич и Коля затаив дыхание жадно слушали, стараясь не пропустить ни одного слова.
— Я хорошо помню, с чего все началось… Я увидел поле, пустынное, выжженное лучами вашего светила. Высокие, стройные люди в желтых доспехах гнали перед собой толпу. Лица воинов ничего не выражали, кроме усталости, и с тем большим интересом всматривался я в лица пленников. Они шли по выложенной каменными плитами дороге. Ветер пригибал к земле низкий кустарник. Я хорошо видел всё — день в этом месте вашей планеты только подходил к концу. Мне было… у меня было, как вы любите говорить, дурное настроение. Я летел уже тысячи лет, считая даже моими годами, а вокруг только звезды… До этого ко мне приходили то картины бескрайнего леса, то тихие озера с играющими на поверхности белокожими рыбами, то волк, прижатый к земле несколькими копьями… Но эта группа людей на дороге вывела меня из оцепенения, и с этого момента я смотрел уже не отрываясь, смотрел до боли в глазах.
Вдоль дороги стояли высокие столбы с прибитыми к ним под прямым углом досками. Воины хватали пленников одного за другим и, подтянув веревкой к перекладине, вбивали черные от крови гвозди в ступни ног, а потом… В общем, это было почти знакомым… Потом длинная тень протянулась через дорогу — это шел человек. Из ран его — а их было много — сочилась кровь. Он подошел к одному из столбов и, обхватив его руками, что-то говорил казненному товарищу, и светлый меч дрожал в его руке…
А спустя два оборота вашей планеты я увидел городи толпы голодных, полуодетых людей, встречающих криками радости какого-то важного полководца. Множество воинов окружало его. И сотни связанных людей шли за его свитой, и каждый из городской толпы старался попасть камнем в такого же оборванного, как и он сам, пленника или ударить его… Да, вы были очень похожи на нас. Много я видел картин, но эти, первые, не могу забыть…
— Забыть? — прошептал Коля. — Но ведь вы ничего не забываете!
— Я могу забыть, но вспомнить могу все, все, что видели эти глаза. — Человек прикоснулся руками к своим глазам.
— Это была расправа с каким-то восстанием рабов… — задумчиво проговорил Дмитрий Дмитриевич. — Может быть, рабов Спартака…
— Я тоже подумал об этом, — сказал начальник милиции. — Но что же было дальше?
— Я видел, как на ваших площадях зажигались костры и как всходили на них люди, еще живые люди, с лицами, то искаженными страхом или безумием, то застывшими, покорными, безразличными. Другие, одетые в черное, подбрасывали ветки в костер и деловито подносили к губам сжигаемых металлические кресты…
Потом я видел человека, привезенного в клетке — Его вывели на квадратный деревянный помост, и он что-то кричал в притихшую толпу. И видел палача, который через минуту показывал его мертвую голову… Короткие, отрывистые видения сменялись непрерывными картинами: я подлетел к Земле. Теперь я мог видеть и то, что творилось у вас ночью, а ночами ваша Земля пылала в сотнях мест. В свете огней сверкали вилы, косы, сабли…
А войны! Костры солдатских лагерей, засады в зеленых рощах и кони, топчущие поля, и вот — совсем недавно — развалины на месте городов, стада стальных машин, мчащихся по обугленной земле, занесенные снегом окоченевшие трупы вокруг какого-то разбитого здания. А когда засверкали взрывы атомных бомб, я понял, что вы на пороге открытий, которые уже перевернули жизнь на моей планете, сделали ее такой могучей и такой сложной, я ронял, что вы догоняете нас, и я решил спешить, иначе… иначе я вам уже не был бы нужен. Мое место здесь, с вами. Я ушел от своих, от своего мира, и принес вам знание, которого у вас еще нет…
Человек замолчал. Начальник отделения тщательно вписал в графу «Год рождения» большое латинское «2» и поднял голову.
— Простите, еще один вопрос, — сказал он. — Но мыто что вам дадим? Что ищете вы у нас? — Дом… — ответил Человек.
РЕНТГЕНОВСКАЯ ПЛЕНКА
Когда Коля, Дмитрий Дмитриевич и Человек вышли из отделения милиции, уже совсем стемнело. Асфальт был мокрым после дождя.
Впереди шел какой-то человек с ружьем за плечами. Все с любопытством оборачивались и оглядывались, а когда Коля поравнялся и также с любопытством взглянул на ружье и патронташ, человек этот издал радостное восклицание:
— Вот это да! Вот так встреча!
— Это же Серафим Яковлевич! — обрадованно закричал Коля. — Ну как вы не помните? Он с Человеком в одной палате лежал.
— Узнаю, — сказал Дмитрии Дмитриевич.
— Ко мне, сейчас же ко мне! — решительно заговорил Серафим Яковлевич. — Я ведь тоже неподалеку живу. Это дело отметить нужно, а как же — с выздоровлением! И охотник как раз сегодня обещал зайти попрощаться. Охотника-то помнишь, а, человечина? — Серафим Яковлевич хлопнул Человека по плечу.
Ярко вспыхнули уличные фонари.
— А Борис Федорович ругался, ужас как ругался, — продолжал Серафим Яковлевич. — Больного прямо из-под носа утащили!
— Борис Федорович меня ругал? — Дмитрий Дмитриевич остановился. — Как я раньше не подумал, это ужасно! Нужно к нему немедленно сходить…
— Идемте, идемте, — сказал Серафим Яковлевич. — Подумаешь, дело великое! Да он потом и вовсе успокоился. Я один раз ему напомнил, так он как закричит: «Не напоминай мне про дурацкие фокусы Дмитрия Дмитриевича!» Я и стал помалкивать.
— Как неприятно! — сказал Дмитрий Дмитриевич. — Нужно позвонить… нет, зайти, только самому зайти и все объяснить. Коля, приведешь Человека ко мне, я уже, наверное, буду дома…
Всю дорогу Дмитрий Дмитриевич мысленно оправдывался перед Борисом Федоровичем.
— Борис Федорович сейчас на операции, его срочно вызвали, — сказала сестра.
— Когда он освободится, вы передайте ему, что его ждет Михантьев. По вопросу о Человеке.
— Хорошо. Подождите здесь. Как только окончится операция, я ему скажу.
Минут через двадцать появился Борис Федорович.
— А, крокодилище! Здорово, здорово! — раздался его бодрый голос. — Я уже все знаю, все знаю…
Они прошли под невысоким сводчатым потолком к выкрашенной белой краской скамейке, стоявшей у открытого окна.
— Знаете, Борис Федорович, — сказал Дмитрий Дмитриевич, — я зашел извиниться…
— А, пустяки! Да я все знаю. Эх, голова горячая, да разве так дело делается?! Нужно быть тактиком, Дмитрий Дмитриевич… Тактиком! Никогда не нужно просить слишком много сразу и уж, во всяком случае, не обещать! Хотя последнее не так уж страшно.
— О чем вы? — удивился Дмитрий Дмитриевич. — — Ну как же, слухом земля полнится. А ты здорово подшутил! Говорят, ваш Пшеничный из любой идеи отбивную котлету делал. Вот что, Дмитрий Дмитриевич, переходи ко мне, мы с тобой таких дел наделаем!
— Но ведь я физик!
— Голубчик, у меня комплексные исследования… У— меня уже есть биохимик, он, правда, по образованию врач, но специализировался на биохимических анализах; есть инженер-конструктор, мы с ним кое-что по инструментарию делаем. Да я немедленно организую биофизическую лабораторию, немедленно! Иди ко мне, Дмитрий Дмитриевич, да мы с тобой… Но раньше времени ни-ни… Дипломат из тебя никакой!…
— Дипломат?
— Ну разве можно говорить о бессмертии? Пятьдесят, сто лет сверх средней нормы…
— А если пятьсот? — едва приметно улыбнулся Дмитрий Дмитриевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Месть! — сказал Человек.
Он встал, хотел сказать еще что-то, но снова сел рядом с Колей.
Вверх, по руслу высохшей реки, ползут зеленоволосые. Какая-то темно-синяя трава растет по берегам, а берега все выше и выше; теперь это уже скалистые утесы. Еще немного — и впереди все белеет от рыхлого глубокого снега. Крупные снежинки слежались, они похожи скорее на белые лепестки каких-то цветов… Теперь зеленоволосые идут уверенней. За грядою гор видны столбы дыма.
С хребта открылся вид на широкую долину. Сотни костров пылают под черными котлами; тысячи людей рубят высушенные красные плоды сверкающими ножами, бросают крошево в котлы, где оно, чадя, сгорает. А невдалеке ждет группа воинов с желтыми чашами. Позади нетерпеливо переминаются на утоптанном снегу продрогшие слоны.
Странные лица у работающих. Старые и молодые, но одинаково изможденные и озлобленные, с нелепо закрученными волосами… Спины их изрублены плетью. Вот один из надсмотрщиков обходит костры в сопровождении высокого худого воина. Рабы бросают в желтую чашу: крупинки светящейся массы из чанов. Воин брезгливо, с опаской отворачивается, держит чашу на вытянутых руках, как будто боится обжечься.
Но бросились вперед зеленоволосые, и забурлила долина. Кто-то перевернул котел, и он, прочертив извилистую линию на снегу, покатился к откосу и, гремя по камням, полетел вниз. Несколько прокопченных жилистых рук схватили надсмотрщика, вырвали у него из рук плетку и швырнули его в костер. Воины вскочили на слонов и врезались в толпу рабочих. Кто-то, погрузив в кипящий котел руки, захватил горсть синей жидкости и плеснул в глаза слону, и теперь ослепленный слон несся к обрыву вместе с воином, а рабочий, погрузив руки по плечи в сугроб, дико кричал от боли и счастья.
Все больше зеленоволосых рубится в долине, и воины охраны начинают отступать. Вот горящим факелом бежит по склону вырвавшийся из рук рабочих надсмотрщик. За ним бросаются вдогонку, но слишком силен страх, и расстояние между ним и преследователями все увеличивается. А там, вдали, на красном как кровь утесе, дрожат в желтых скорлупках синие огоньки, все то. что было сделано раньше и хранилось для армии.
Руки надсмотрщика стремительно протянулись к чашам, торопливо соединили их вместе, прибавили еще горсть и еще — и вновь взрыв!… На вершине горы вырос желтый гриб… Сумрачное лицо рыжего полководца заслонило все. Потом появились его жилистые руки с короткими пальцами, он сжал их в кулаке, будто хотел удержать власть, славу, победу. Его взгляд был, растерян, глаза бессмысленны.
Взрывы и вопли, кровь и напряженные в последней схватке руки сменил мир. Тишина… Море, сверкающее в закатных лучах зеленым и синим огнем, застыло вокруг. Шумели высокие деревья у берега, и множество людей бродило между ними, шестами сбивая красные плоды. Мир царил кругом, и на берегу моря, медленно перебирая струны искалеченными пальцами, сидел человек с зеленовато-седой шапкой волос; рыжий мальчонка, раскрыв рот, слушал певца, а певец то пел, то говорил — то грозное и тревожное, то веселое и удалое, и, казалось, смотрел куда-то вдаль невидящими глазами.
Человек прикоснулся к кубику, и как бы нехотя растворились очертания моря и береговых скал, уступив место нехитрой обстановке кабинета начальника милиции.
ВРЕМЕННОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ
Некоторое время в кабинете было тихо: все сидели неподвижно и молчали.
— Ладно, — сказал начальник отделения и подошел к сейфу. Он достал бланк временного удостоверения; с минуту поколебался. — Ладно… Сейчас заполним этот бланк, фотокарточку кто-нибудь из вас принесет завтра. Принесите, пожалуйста, вы. (Дмитрий Дмитриевич кивнул.) Кстати, мне нужно будет с вами поговорить. Удостоверение будет действительно на один месяц.
Начальник отделения аккуратно обмакнул перо в высокую бутылочку с черными чернилами, посмотрел на Человека и спросил:
— Фамилия? Ваша фамилия, имя, отчество?.
— У меня нет имени, — ответил Человек.
— Мы называем его «Человек», — быстро сказал Коля, — и он откликается.
— Так и запишем, — начальник отделения четко написал на бланке: «Человек». — Когда вы родились? Человек ответил уверенно:
— Это невозможно определить.
— А мы попробуем. Если вы укажете год своего рождения, то мы прибавим время, которое вы летели к нам, и получим ваш возраст.
— У нас совсем другой принцип летосчисления. Наиболее современная система считает периоды времени с того дня, когда мы изменили наклон оси вращения своей планеты. Меня изгнали через…
— Вас изгнали? — быстро спросил Дмитрий Дмитриевич.
— Изгнали, послали в полет… к вам. Ваша речь имеет слишком много оттенков.
Начальник отделения хмыкнул.
— Ну хорошо. Так в каком году произошло это ваше… то есть когда вы вылетели?
— Мне лучше написать. — Человек взял карандаш и написал на обложке желтой брошюрки: «27 857». Он выписывал цифру за цифрой не торопясь, что-то обдумывая. — У нас в основе лежит не десять, а ваше шестьдесят, мне пришлось переводить… Но в нашем году пятьсот шестьдесят один день… Кроме того, у нас иной ход времени…
— А летели вы сколько времени?
— Не знаю… Вначале я видел только Юпитер, потом появился Сатурн. Сравнительно недавно, за восемь тысяч оборотов вашей Земли вокруг Солнца, я смог рассмотреть Плутон. Потом стали приходить первые картины с поверхности Земли. И я был так увлечен, что перестал считать ее обороты вокруг Солнца. Теперь я знаю значение многих вещей, но тогда все было загадкой. Вместе с вашими воинами я учился драться, вместе с вашими женщинами — печь хлеб…
Человек говорил громко, взволнованно. Начальник отделения отложил перо. Дмитрий Дмитриевич и Коля затаив дыхание жадно слушали, стараясь не пропустить ни одного слова.
— Я хорошо помню, с чего все началось… Я увидел поле, пустынное, выжженное лучами вашего светила. Высокие, стройные люди в желтых доспехах гнали перед собой толпу. Лица воинов ничего не выражали, кроме усталости, и с тем большим интересом всматривался я в лица пленников. Они шли по выложенной каменными плитами дороге. Ветер пригибал к земле низкий кустарник. Я хорошо видел всё — день в этом месте вашей планеты только подходил к концу. Мне было… у меня было, как вы любите говорить, дурное настроение. Я летел уже тысячи лет, считая даже моими годами, а вокруг только звезды… До этого ко мне приходили то картины бескрайнего леса, то тихие озера с играющими на поверхности белокожими рыбами, то волк, прижатый к земле несколькими копьями… Но эта группа людей на дороге вывела меня из оцепенения, и с этого момента я смотрел уже не отрываясь, смотрел до боли в глазах.
Вдоль дороги стояли высокие столбы с прибитыми к ним под прямым углом досками. Воины хватали пленников одного за другим и, подтянув веревкой к перекладине, вбивали черные от крови гвозди в ступни ног, а потом… В общем, это было почти знакомым… Потом длинная тень протянулась через дорогу — это шел человек. Из ран его — а их было много — сочилась кровь. Он подошел к одному из столбов и, обхватив его руками, что-то говорил казненному товарищу, и светлый меч дрожал в его руке…
А спустя два оборота вашей планеты я увидел городи толпы голодных, полуодетых людей, встречающих криками радости какого-то важного полководца. Множество воинов окружало его. И сотни связанных людей шли за его свитой, и каждый из городской толпы старался попасть камнем в такого же оборванного, как и он сам, пленника или ударить его… Да, вы были очень похожи на нас. Много я видел картин, но эти, первые, не могу забыть…
— Забыть? — прошептал Коля. — Но ведь вы ничего не забываете!
— Я могу забыть, но вспомнить могу все, все, что видели эти глаза. — Человек прикоснулся руками к своим глазам.
— Это была расправа с каким-то восстанием рабов… — задумчиво проговорил Дмитрий Дмитриевич. — Может быть, рабов Спартака…
— Я тоже подумал об этом, — сказал начальник милиции. — Но что же было дальше?
— Я видел, как на ваших площадях зажигались костры и как всходили на них люди, еще живые люди, с лицами, то искаженными страхом или безумием, то застывшими, покорными, безразличными. Другие, одетые в черное, подбрасывали ветки в костер и деловито подносили к губам сжигаемых металлические кресты…
Потом я видел человека, привезенного в клетке — Его вывели на квадратный деревянный помост, и он что-то кричал в притихшую толпу. И видел палача, который через минуту показывал его мертвую голову… Короткие, отрывистые видения сменялись непрерывными картинами: я подлетел к Земле. Теперь я мог видеть и то, что творилось у вас ночью, а ночами ваша Земля пылала в сотнях мест. В свете огней сверкали вилы, косы, сабли…
А войны! Костры солдатских лагерей, засады в зеленых рощах и кони, топчущие поля, и вот — совсем недавно — развалины на месте городов, стада стальных машин, мчащихся по обугленной земле, занесенные снегом окоченевшие трупы вокруг какого-то разбитого здания. А когда засверкали взрывы атомных бомб, я понял, что вы на пороге открытий, которые уже перевернули жизнь на моей планете, сделали ее такой могучей и такой сложной, я ронял, что вы догоняете нас, и я решил спешить, иначе… иначе я вам уже не был бы нужен. Мое место здесь, с вами. Я ушел от своих, от своего мира, и принес вам знание, которого у вас еще нет…
Человек замолчал. Начальник отделения тщательно вписал в графу «Год рождения» большое латинское «2» и поднял голову.
— Простите, еще один вопрос, — сказал он. — Но мыто что вам дадим? Что ищете вы у нас? — Дом… — ответил Человек.
РЕНТГЕНОВСКАЯ ПЛЕНКА
Когда Коля, Дмитрий Дмитриевич и Человек вышли из отделения милиции, уже совсем стемнело. Асфальт был мокрым после дождя.
Впереди шел какой-то человек с ружьем за плечами. Все с любопытством оборачивались и оглядывались, а когда Коля поравнялся и также с любопытством взглянул на ружье и патронташ, человек этот издал радостное восклицание:
— Вот это да! Вот так встреча!
— Это же Серафим Яковлевич! — обрадованно закричал Коля. — Ну как вы не помните? Он с Человеком в одной палате лежал.
— Узнаю, — сказал Дмитрии Дмитриевич.
— Ко мне, сейчас же ко мне! — решительно заговорил Серафим Яковлевич. — Я ведь тоже неподалеку живу. Это дело отметить нужно, а как же — с выздоровлением! И охотник как раз сегодня обещал зайти попрощаться. Охотника-то помнишь, а, человечина? — Серафим Яковлевич хлопнул Человека по плечу.
Ярко вспыхнули уличные фонари.
— А Борис Федорович ругался, ужас как ругался, — продолжал Серафим Яковлевич. — Больного прямо из-под носа утащили!
— Борис Федорович меня ругал? — Дмитрий Дмитриевич остановился. — Как я раньше не подумал, это ужасно! Нужно к нему немедленно сходить…
— Идемте, идемте, — сказал Серафим Яковлевич. — Подумаешь, дело великое! Да он потом и вовсе успокоился. Я один раз ему напомнил, так он как закричит: «Не напоминай мне про дурацкие фокусы Дмитрия Дмитриевича!» Я и стал помалкивать.
— Как неприятно! — сказал Дмитрий Дмитриевич. — Нужно позвонить… нет, зайти, только самому зайти и все объяснить. Коля, приведешь Человека ко мне, я уже, наверное, буду дома…
Всю дорогу Дмитрий Дмитриевич мысленно оправдывался перед Борисом Федоровичем.
— Борис Федорович сейчас на операции, его срочно вызвали, — сказала сестра.
— Когда он освободится, вы передайте ему, что его ждет Михантьев. По вопросу о Человеке.
— Хорошо. Подождите здесь. Как только окончится операция, я ему скажу.
Минут через двадцать появился Борис Федорович.
— А, крокодилище! Здорово, здорово! — раздался его бодрый голос. — Я уже все знаю, все знаю…
Они прошли под невысоким сводчатым потолком к выкрашенной белой краской скамейке, стоявшей у открытого окна.
— Знаете, Борис Федорович, — сказал Дмитрий Дмитриевич, — я зашел извиниться…
— А, пустяки! Да я все знаю. Эх, голова горячая, да разве так дело делается?! Нужно быть тактиком, Дмитрий Дмитриевич… Тактиком! Никогда не нужно просить слишком много сразу и уж, во всяком случае, не обещать! Хотя последнее не так уж страшно.
— О чем вы? — удивился Дмитрий Дмитриевич. — — Ну как же, слухом земля полнится. А ты здорово подшутил! Говорят, ваш Пшеничный из любой идеи отбивную котлету делал. Вот что, Дмитрий Дмитриевич, переходи ко мне, мы с тобой таких дел наделаем!
— Но ведь я физик!
— Голубчик, у меня комплексные исследования… У— меня уже есть биохимик, он, правда, по образованию врач, но специализировался на биохимических анализах; есть инженер-конструктор, мы с ним кое-что по инструментарию делаем. Да я немедленно организую биофизическую лабораторию, немедленно! Иди ко мне, Дмитрий Дмитриевич, да мы с тобой… Но раньше времени ни-ни… Дипломат из тебя никакой!…
— Дипломат?
— Ну разве можно говорить о бессмертии? Пятьдесят, сто лет сверх средней нормы…
— А если пятьсот? — едва приметно улыбнулся Дмитрий Дмитриевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30