Народ слушал довольно мирно, лишь изредка прерывал неясным гулом, но только Марк собрался перейти к созидательной части выступления и развернуть план исправления существующих порядков, как кто-то неожиданно громко спросил, что дальше будет с заморским походом. И словно это было заранее договорено, по этому сигналу поднялся страшный шум. Крик не прекращался, и Марку не давали говорить, несмотря на все его попытки. Но еще удивительнее оказалась внезапная тишина, воцарившаяся, как только поднялся Элем, до той поры молча сидевший на высоком троне под колоннами.
Элем выступил как бы в защиту Марка. Вначале он обратился к народу с просьбой уважительно выслушать слова Победоносца, потому что среди них, без сомнения, много спасительных и полезных. Он сам, Элем, хоть и поставлен от народа (именно так он выразился) в правительствующие первосвященники, не осмелился бы нынче говорить, если бы не был убежден, что его слова продолжают мысль Победоносца, который его поставление с самого начала признал и освятил.
У Победоносца, продолжал он, множество заслуг, достойных живейшей благодарности. Хотя военный поход на юг, несмотря на великую отвагу преданного войска и беззаветную жертвенность народа, не щадившего живота и имения своего, не удался так, как этого следовало ожидать, однако отвоеван порядочный кусок земли, и если шерны в будущем соизволят держаться мирно, там можно будет основать новые поселения.
Вот и нынче Победоносец выступает с кое-какими проектами, уж выслушать которые в любом случае следует. Правда, тем, кто хорошо знаком с условиями на Луне, все это представляется чересчур смелым и излишним, но ведь, с другой-то стороны, Победоносец — он властелин, которому дозволено подвергать испытаниям благо и счастье народа, даже самым опасным испытаниям, когда и как это ему будет угодно.
А закончил он так:
— Однако вижу, что нынче вы не расположены слушать советы и рекомендации благословенного Победоносца, и поэтому я приказываю вам разойтись по домам, а мы потом назначим вам срок для повторного собрания.
Народ с криком и шумом повалил из собора.
Марк был настолько изумлен содержанием речи и ораторскими уловками Элема, что даже не прерывал его. Сидел на амвоне и с интересом смотрел на первосвященника, как тот, разглагольствуя, то и дело на лету поглядывает на Севина, который стоит поблизости в смиренной позе и изредка поддакивает малозаметными кивками. Но после того, как раздались восхваления в адрес первосвященника и народ быстро оставил собор, не проявив никакого желания слушать поучения Марка, Победоносец быстро подошел к Элему и, протянув руку, остановил его, совсем уже собравшегося уходить.
— Как прикажешь понимать? — грозно спросил Марк.
— Разошлись, — просто ответил Элем, как будто он здесь ни при чем.
— Это твои штучки, твои происки! Я прикажу прилюдно отхлестать тебя кнутом, чтобы все знали, за кого я тебя держу, пес!
Первосвященник побледнел.
— Вели, Победоносец, — сказал он. — Но только потом не жди от народа послушания.
Видя, что в соборе почти никого не осталось, Элем ударился Марку в ноги:
— Владыка! Ты неправо упрекаешь и судишь нижайшего слугу твоего и пса, который тебе по-прежнему верен. Ты же сам видел, что нынче народ неспокоен и рассеян, я не хотел, чтобы твои слова пали на неподготовленную почву. Я боялся, что, если тебя хоть раз хоть в чем-то не послушаются, святое вселунное уважение к тебе потерпит ущерб, тем более недопустимый, что это всему народу был бы грех. Я правильно поступил, когда позволил черни разойтись. Когда ты решишь, что пора, ты сам ее созовешь.
Ни на секунду не заблуждался Марк насчет подлинных намерений Элема, но не мог отказать ему в правоте относительно того, что это первое собрание не было настроено дружественно выслушать его планы. Но, будучи глубоко и сердечно заинтересован в проведении реформ во что бы то ни стало, он выбрал иной путь, который в тот момент показался наиболее верным. А именно: он созвал своего рода комитет, состоящий из самых разных представителей местной знати, который должен был под его началом и без лишнего шума выявить все недочеты и наметить новые установления. Таким образом они выглядели бы принятыми по воле самого народа, а не навязанными извне, пусть бы и пришельцем с Земли.
Элем устранился от участия в этой комиссии, отговариваясь невозможностью согласовать это со своим положением и обязанностями, а вместо себя прислал Севина, которого обязал постоянно присутствовать и отчитываться перед первосвященником. Но более всего задело Победоносца решительное самоустранение Крохабенны. Старик воспротивился настолько, что ни к чему не привели все усилия уговорить его. Он решил никуда не трогаться с Кладбищенского острова, а в ответ на все настояния твердил одно:
— Устал я от долгой жизни и не хочу лезть туда, где и без меня обойдется. Оставьте вы меня в покое.
Наконец Марк сам отправился к нему с уговорами. Крохабенна сказал:
— Сынок, я тебе еще пригожусь. Пока пусть обходится без меня. Если когда-нибудь понадобится поддержать тебя, а так оно, наверное, и будет, потому что намерения у тебя добрые, то меня по крайней мере не обвинят в том, что я отстаиваю собственных рук дело.
Работа комиссии подвигалась не слишком проворно. С самого начала обнаружилось множество затруднений, почти непреодолимых. Иногда у Марка возникало впечатление, что чья-то рука у него за спиной только тем и занята, чтобы превращать в ничто все, что только он ни сделал бы или ни вознамерился сделать. Но он решил держаться. По крайней мере, до поры до времени. Только морщился и все чаще возмущался, не замечая, что его гнев оказывает на людей с каждым разом все меньшее действие.
А вокруг начали твориться странные дела. Неизвестно кем распространяемые, о работе комиссии стали расползаться преувеличенные и искаженные слухи, заранее настраивающие народ против всего, о чем там только ни договаривались. Говорили, например, что имущество будет поровну поделено между всеми гражданами, а кому не хватит, тех попросту зарежут. Говорили, что размеры семейств будут ограничивать и для этого топить лишних младенцев. Говорили, что власть первосвященника будет отменена, а вместо него будет править тайный совет, имеющий право заочно приговаривать к смерти любого несогласного. А женщинам дадут такую свободу, что даже верность мужьям они обязаны будут не соблюдать. И выворотней уравняют в правах с людьми.
Эти и им подобные россказни кружили повсеместно и злили народ. А все попытки Марка положить им конец били мимо цели.
Одновременно начались разговоры о появлении пророка Хомы, который чудесным образом выскользнул из первосвященнической темницы и, насмехаясь над самыми ревностными попытками первосвященника изловить беглеца, ходит в народе и проповедует, что Победоносец вовсе не Победоносец, а грешный самозванец, которого не следует слушаться. Хома-де призывает верующих к покаянию и собирает толпы, кочующие вслед за ним из поселка в поселок.
Не теряло времени и Братство Истины. Неясно каким образом, но оно лишилось лучших своих сочленов и, предполагая, что в этом повинен «некий г-н М. », повсюду насадивший своих шпиков и убийц, с тем большей энергией взялось восстанавливать народ против Марка. В определенных кругах громко говорили, что Марк — шарлатан, который сманивает людей на гибель в заморском краю, чтобы отвлечь их внимание от поисков рая на другой стороне Луны. Поскольку после потери Роды, Матарета и их сотоварищей мало-мальски ученых людей в Братстве не осталось, все прочие стали распространять уж вовсе ни с чем не сообразные фантазии. Вообще отрицали протяженность Великой пустыни на все противоположное полушарие, утверждая, что она лишь узкой полосой окружает чудеснейшую, плодороднейшую и благодатнейшую страну.
Вдобавок, и из-за моря поступали худые вести. Постоянно тревожимые шернами молодые колонии все время требовали пополнения в людях и запасах оружия, ничего не давая взамен родному отечеству.
Обескураженный неудачей дела, за которое теперь держался только из упрямства, Марк с тем большей тоской искал живую душу, с которой мог бы говорить искренне и откровенно. Вокруг были одни враги, многочисленные и тайные. Друзей было мало, и все они были раздражающего свойства, потому что неизменно считали его сверхчеловеком, отчасти божественной природы. Он оказался в более чем странном положении, загнанный в порочный круг принудительной лжи. Сказать своим немногочисленным приверженцам, что в действительности он такой же человек, как и они, означало потерять последних союзников. А те, ради кого он, в сущности, прежде всего трудился — самые бедные, обездоленные и бесправные, — со все большей охотой прислушивались к шептунам и, то ли боясь потерять милость власть имущих, в свержение которых не верили, то ли попросту не разумея своего добра, ни в чем не хотели поддержать Марка.
В определенные часы он собирал немногочисленную рать своих друзей и, помышляя о зернах, которые останутся тут посеяны после его отъезда, беседовал с ними о всеобщем благе, укреплял духом и поучал.
Ихазель не принимала участия в этих сборищах. Она изменилась до неузнаваемости. То откровенно избегала Марка, то как бы в приступах умственного расстройства дразнила его чувства затем, чтобы внезапно исчезнуть с издевательским хохоточком. А Марк действительно все больше нуждался в ее обществе. Чем страннее, чем более дико она себя вела, тем более тосковал он по той Ихазели, какой знал ее в самом начале.
Не хотел сам себе честно признаться в том, что эта девушка — одна из причин, может быть главнейшая, которая заставляет его оставаться на Луне и не торопиться с отлетом.
Однажды, после резкой стычки с Элемом, который, чувствуя за собой чуть ли не всенародную поддержку, даже видимость покорности перестал проявлять, Марк поднялся на кровлю собора отдохнуть и полюбоваться видом на море. И неожиданно застал там Ихазель. Она стояла в задумчивости, опершись на парапет. Море внизу рокотало так шумно, что заглушило звук его шагов. А может быть, Ихазель настолько погрузилась в свои мысли, что не заметила его прихода.
Только когда он приблизился к ней сзади на расстояние своей вытянутой руки, она внезапно обернулась и громко вскрикнула от страха.
Она стояла в углу и не могла ускользнуть, не пройдя мимо Марка, и поэтому съежилась там и смотрела на него испуганным взглядом. Марк сделал шаг назад, освобождая ей дорогу:
— Ихазель, уходи, если хочешь.
— Я должна уйти, — чуть ли не шепотом сказала она, потупилась, но не двинулась с места. Вид у нее был болезненный, но мирный, как в былые времена, когда она проводила здесь долгие часы, слушая его удивительные рассказы о Земле и других звездах.
— Что с тобой? — помолчав, спросил Марк тихим и нежным голосом, словно боясь ее спугнуть.
Она не ответила, только плечи задрожали, а на ресницы выкатились две крупные слезы и медленно пробежали по бледным щекам.
Марк взял ее за руку и легонько привлек поближе. Она не противилась и села на указанную каменную скамью. А он, по своему обычаю, лег прямо на кровлю, подставил ладони под подбородок и долгим взглядом посмотрел ей в глаза. Некоторое время она выдерживала этот взгляд, только зрачки словно мутнели и пригасали, но наконец опустила глаза.
— Ихазель, почему ты меня избегаешь? — начал он. — Ты мне так нужна.
Она слегка пожала плечами.
Он продолжил:
— Когда-то ты была рядом, как птица райская непуганая, готовая сесть на плечо. Ты была так близко, рукой подать.
Она подняла на него печальный взгляд:
— Что ж не подал, Победоносец?
— Не знаю. Сам не знаю. Может быть, не было мне так худо, как теперь, может быть, не чувствовал себя таким одиноким. Нынче мне приходится перед врагами притворяться сильным, приходится перед друзьями отрекаться от своей человеческой природы. А ведь, хотя я родился на далекой Земле, хотя я больше вас ростом и больше знаю, я такой же человек, как и вы, и я одинок. Ихазель, не оставляй меня!
— Поздно, — беззвучно сказала она. — Слишком поздно. Тогда ты мог заполучить меня навечно. А теперь я так далеко от тебя, что дальше не бывает. Уходи, пока есть время. Беги на Землю.
Он протянул к ней руки — она их отвела.
— Зачем же ты меня так обидел? — заговорила она, помолчав, со странной ожесточенностью в голосе. — Почему так помыкнул? Почему не смотрел на меня, когда я была у тебя перед глазами, почему сразу прочь не прогнал, а дозволил…
Она осеклась и окинула его безумным взглядом. Губы искривились от злой усмешки.
— Не по пути нам с тобой, Победоносец, — сказала она. — Может, я и есть душа народа лунного и нельзя было меня из рук выпускать? А ты проглядел и тянешь теперь руку за птицей, которая ой как далеко улетела! И теперь ты, Победоносец…
Она засмеялась сухо и скверно.
— Ихазель!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41