Внимание Дженнингса сразу же привлекли три цифры, начертанные над головой согнувшейся фигуры. Это были шестерки. Их было три. Как отметка на ноге Тассоне.
– Видите эту линию над головой? – сказал монах. – Она означает капюшон монаха.
– Это автопортрет? – спросил Дженнингс.
– Мы так считаем.
– А что это за шестерки?
– Шесть – это знак дьявола, – ответил монах. – Семь – идеальное число, число Христа. А шесть – число Сатаны.
– А почему их три? – спросил Дженнингс.
– Мы считаем, что это означает дьявольскую Троицу. Дьявол, Антихрист и Лжепророк.
– Отец, Сын и Святой дух, – заметил Торн.
Монах кивнул.
– Для всего святого есть свое нечистое. В этом сущность искушения.
– Но почему вы считаете, что это исповедь? – спросил Дженнингс.
– Вы назвали рисунок автопортретом или что-то в этом роде. Он символически окружен Троицей ада.
– Но ведь вы не знаете конкретно, что он хотел рассказать?
– Детали не так важны, – сказал монах. – Самое главное, что он раскаивается.
Дженнингс и Торн пристально взглянули друг на друга. Торном овладело отчаяние.
– Можно мне поговорить с ним? – спросил он.
– Это вам не поможет.
Торн посмотрел на Спиллетто и содрогнулся при виде его застывшего, обезображенного лица.
– Отец Спиллетто, – твердо сказал он. – Меня зовут Торн.
Священник смотрел вверх. Он не шевелился и не слышал Джереми.
– Бесполезно, – сказал монах.
Но остановить Торна было уже невозможно.
– Отец Спиллетто, – повторил Торн. – Помните того РЕБЕНКА? Я хочу знать, откуда он.
– Я прошу вас, сеньор, – предупредительно произнес монах.
– Вы сознались ИМ, – закричал Торн, – теперь сознайтесь МНЕ! Я хочу знать, откуда тот ребенок!
– Мне придется попросить вас…
Монах хотел взяться за кресло Спиллетто, но Дженнингс преградил ему путь.
– Отец Спиллетто! – заорал Торн в немое, неподвижное лицо. – Я умоляю вас! ГДЕ ОНА? КТО ОНА?! Пожалуйста! Отвечайте же!
Вдруг все загудело. В церкви начали звонить колокола. Звук был невыносимый, Торн и Дженнингс содрогнулись при страшном звоне, отражающемся от каменных монастырских стен. Торн взглянул вниз и увидел, как рука священника начала подниматься.
– Уголь! – закричал Торн. – Дайте ему уголь!
Дженнингс моментально кинулся вперед, схватил кусок угля со стола и сунул его в трясущуюся руку. Колокола продолжали звонить, рука священника, дергаясь, чертила на столе корявые буквы, каждый раз вздрагивая при звуке колокола.
– Это какое-то слово, – возбужденно вскричал Дженнингс. – Ч… Е… Р…
Священник затрясся всем телом, пытаясь чертить дальше, боль и напряжение переполняли его, он раскрыл рот, и оттуда послышался какой-то звериный стон.
– Продолжайте же! – настаивал Торн.
– В… – читал Дженнингс. – Е… Т…
Неожиданно колокольный звон оборвался. Священник выронил уголь из судорожно сжатых пальцев, и голова его упала на спинку кресла. Измученные глаза уставились в небо, лицо было покрыто потом.
Все стояли в тишине, вглядываясь в слово, нацарапанное на столе.
– Червет?.. – спросил Торн.
– Червет, – отозвался Дженнингс.
– Это по-итальянски?
Они обернулись к монаху, тоже смотревшему на слово.
– Вам это слово о чем-нибудь говорит? – спросил Торн.
– Черветери, – ответил монах. – Я думаю, что это Черветери.
– Что это? – спросил Дженнингс.
– Это старое кладбище. Этрусское. Кладбище ди Сантанджело.
Тело священника снова задрожало, он застонал, пытаясь что-то сказать, но потом внезапно затих.
Торн и Дженнингс посмотрели на монаха, тот покачал головой и произнес с отвращением:
– Черветери – это сплошные развалины. Остатки гробницы Течалка.
– Течалка? – переспросил Дженнингс.
– Этрусский дьяволобог. Они сами были почитателями дьявола. Место его захоронения считалось священным.
– Почему он написал это? – спросил Торн.
– Я не знаю.
– Где оно находится? – спросил Дженнингс.
– Там ничего нет, сеньор, кроме могил и… одичавших собак.
– Где оно? – нетерпеливо переспросил Дженнингс.
– Ваш шофер должен знать. Километров пятьдесят к северу от Рима.
Гроза из Рима перенеслась за город, сильный дождь замедлял их движение, особенно после того, как они свернули с главного шоссе на более старую дорогу, грязную и всю в рытвинах. Один раз машина застряла, въехав задним левым колесом в канаву, им всем пришлось выходить и толкать ее.
Приближалось утро, небо светлело. Дженнингс заморгал, пытаясь разглядеть, куда же они заехали. Постепенно до него дошло, что это уже Черветери. Перед ним возвышался железный забор, а за ним на фоне светлеющего неба виднелись силуэты надгробий.
Дженнингс вернулся к машине, открыл багажник, отыскал свой аппарат и зарядил новую пленку. Взгляд его упал на железный ломик, валявшийся в углу багажника среди промасленных тряпок. Дженнингс достал его, оглядел и заткнул за пояс, потом осторожно закрыл багажник и пошел в сторону ржавого железного забора. Земля была сырая, Дженнингс замерз и дрожал, двигаясь вдоль забора в поисках ворот. Но их не было. Проверив еще раз фотоаппарат, он влез с помощью дерева на забор, на секунду потерял равновесие и порвал пальто, неудачно приземлившись с другой стороны. Поправив камеру и поднявшись, Дженнингс направился в глубь кладбища. Небо становилось все светлей, и теперь он мог разглядеть вокруг могилы и разбитые статуи. Они были сделаны довольно искусно, хотя и подверглись сильному разрушению. Изуродованные каменные лица холодно и отрешенно взирали на снующих внизу грызунов.
Несмотря на заморозки, Дженнингс почувствовал, что вспотел. Он нервно оглядывался, продолжая идти дальше. Дженнингса не покидало ощущение, что за ним наблюдают. Пустые глаза статуй, казалось, следили за ним, когда он проходил мимо. Дженнингс остановился, чтобы успокоиться, и посмотрел вверх. Прямо перед ним высилась огромная фигура идола, уставившегося на Дженнингса сверху вниз, лицо истукана застыло в гневе. У Дженнингса перехватило дыхание, выпученные глаза идола как будто требовали, чтобы он убирался отсюда. Заросший волосами лоб, мясистый нос, яростно открытый рот с толстыми губами. Дженнингс поборол в себе чувство страха, поднял аппарат и сделал три снимка со вспышкой, молнией осветившей каменное лицо идола…
Торн открыл глаза и обнаружил, что Дженнингс исчез. Он вышел из машины и увидел перед собой кладбище, разбитые статуи были освещены первыми лучами солнца.
– Дженнингс?!
Ответа не последовало. Торн подошел к забору и снова позвал Дженнингса. Вдали послышался звук. Торн схватился за скользкие прутья и с трудом перелез через забор.
– Дженнингс?..
Звуки затихли. Торн искал Дженнингса в лабиринте полуразрушенных статуй. Он медленно брел вперед. Ботинки хлюпали в грязи. Полуразваленная скульптура горгульи вдруг выросла перед Торном, и ему стало не по себе. Кладбищенская тишина давила. Все вокруг, казалось, внезапно застыло. То же ощущение Торн испытывал и раньше. Тогда, в Пирфорде, он заметил два сверкающих глаза, следящих за домом. Торн остановился, решив, что и на этот раз за ним могут следить. Он осмотрел статую и заметил рядом большой крест, врытый в землю. Джереми замер. Откуда-то из-за куста послышался шум. Звук шагов быстро приближался. Торн бросился бежать, но ноги не слушались, и он остановился как вкопанный с расширившимися от ужаса глазами.
– Торн!
Это был Дженнингс. Задыхаясь, с диким взглядом, он прорвался сквозь кусты и быстро подошел к Торну, сжимая в руках железный ломик.
– Я нашел! – выпалил он. – Я нашел!
– Что нашел?
– Пошли! Пошли со мной!
Они двинулись вперед. Дженнингс легко прыгал через надгробия, Торн из последних сил пытался не отставать от него.
– Вот! Посмотри сюда! Это те самые! – воскликнул Дженнингс и остановился на пустой площадке около двух могил, вырытых рядом. В отличие от всех остальных эти могилы были выкопаны сравнительно недавно, одна из них была обычных размеров, другая – маленькая. Надгробия выглядели скромно: на них упоминались только даты и имена.
– Видите число? – возбужденно спросил Дженнингс. – Шестое июня. Шестое июня! Четыре года назад. Мать и ребенок…
Торн медленно подошел к могилам и встал, глядя на холмики.
– Эти – единственно свежие на всем кладбище, – гордо заявил Дженнингс. – Другие настолько древние, что даже надписи не разберешь.
Торн не ответил. Он встал на колени и стряхнул с камней присохшую грязь, чтобы прочитать надписи.
– …Мария Аведичи Сантойя… Младенец Сантойя… In Morte et in. Nate Amplexa rantur Generationes.
– Что это значит?
– Латынь.
– Что там написано?
– …В смерти… и рождении… поколения объединяются.
– Вот так находка!
Дженнингс опустился на колени рядом с Торном и удивленно обнаружил, что его товарищ плачет. Торн, склонивши голову, рыдал. Дженнингс подождал, пока тот успокоится.
– Вот он, – простонал Торн. – Теперь я знаю. Здесь похоронен мой ребенок.
– И, возможно, женщина, родившая ребенка, которого вы сейчас воспитываете.
Торн посмотрел на Дженнингса.
– Мария Сантойя, – сказал Дженнингс, указывая на надгробия. – Здесь мать и ребенок.
Торн покачал головой, пытаясь вникнуть в смысл слов.
– Послушай, – сказал Дженнингс. – Мы ведь требовали, чтобы Спиллетто рассказал, где мать. Вот мать. А это, возможно, ваш ребенок.
– Но почему здесь? Почему в таком месте?
– Я не знаю.
– Почему в этом ужасном месте?!
Дженнингс посмотрел на Торна. Он сам ничего не понимал.
– Есть только один способ узнать. Главное, мы нашли их, теперь можно разузнать и остальное.
Он поднял лом и воткнул его глубоко в землю. Лом вошел по рукоятку и с глухим звуком остановился.
– Это не так сложно. Они всего где-то на фут под землей.
Он разрыхлил ломиком землю, а потом взялся разгребать ее руками.
– Ты не хочешь мне помочь? – спросил он Торна, и тот без особого желания принялся помогать онемевшими от холода пальцами.
Через полчаса, грязные, мокрые от нота, они очищали последний слой земли с бетонных плит. Закончив разгребать, Торн и Дженнингс уставились на гробовые плиты.
– Чувствуете запах? – спросил Дженнингс.
– Да.
– Наверное, все делалось в спешке, правила не соблюдались.
Торн не отвечал, переживая страшные мучения.
– Какую сначала? – спросил Дженнингс.
– Может быть, не надо этого делать?
– Надо.
– Но это как-то не по-человечески.
– Если хотите, я позову шофера.
Торн стиснул зубы и покачал головой.
– Тогда начнем, – сказал Дженнингс. – Сначала большую.
Дженнингс подсунул домкрат под плиту. Потом, используя его в качестве рычага, отодвинул крышку гроба ровно настолько, чтобы под нее можно было просунуть пальцы.
– Ну, давай, черт возьми! – закричал он, и Торн пришел на помощь. Руки его тряслись от напряжения, когда он вместе с Дженнингсом поднимал тяжелую крышку.
– Весит не меньше тонны!.. – промычал Дженнингс. Навалившись на плиту всем телом, им удалось приподнять ее и удерживать, пока глаза изучали темную яму.
– Боже мой! – вырвалось у Дженнингса.
В гробу лежал труп шакала.
Личинки и насекомые облепили его со всех сторон, ползая по останкам плоти и шкуры, каким-то образом еще сохранившейся на скелете.
Торн вздрогнул и отпрянул назад. Плита выскользнула из рук и с грохотом упала в склеп, разбившись на куски. Туча мух взмыла вверх. Дженнингс в ужасе кинулся к Торну, поскользнулся в грязи и, схватив его, попытался увести подальше от склепа.
– Нет!!! – заорал Торн.
– Пошли!
– Нет! – продолжал орать Торн. – ВТОРУЮ!
– Для чего? Мы видели все, что нам было нужно.
– Нет, другую, – в отчаянии простонал Торн. – Может, там тоже зверь!
– Ну и что?
– Тогда, может быть, мой ребенок где-нибудь живет!
Дженнингс остановился под обезумевшим взглядом Торна и попытался ломом приподнять маленькую крышку. Торн подошел к нему, просунул под плиту пальцы. Через секунду она слетела, и лицо Торна исказилось от горя. В маленьком склепе лежали останки ребенка, его крошечный череп был разбит на кусочки.
– Голова… – всхлипывал Торн.
– …Боже…
– Они убили его!
– Пошли отсюда.
– Они убили моего сына! – закричал Торн изо всех сил. Крышка упала, и оба посмотрели на нее в диком ужасе.
– Они убили его! – рыдал Торн. – Они убили моего сына!
Дженнингс поднял Торна на ноги и силой потащил его прочь. Но неожиданно он остановился, вздрогнув от страха.
– Торн, смотри.
Торн глянул туда, куда указывал Дженнингс, и увидел впереди голову черной немецкой овчарки. У нее были близко посаженные светящиеся глаза, из полуоткрытой пасти текла слюна. Где-то рядом послышался злобный рык. Торн и Дженнингс не двигались, зверь медленно вышел из-за кустов и наконец стал виден полностью. Он был тощий, весь в шрамах, на боку виднелась свежая рана. Соседние кусты зашевелились, и показалась еще одна собачья морда, серая и изуродованная. Потом появилась еще, и еще одна, все кладбище пришло в движение. Отовсюду возникали темные силуэты, теперь их было не меньше десятка – бешеных голодных псов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Видите эту линию над головой? – сказал монах. – Она означает капюшон монаха.
– Это автопортрет? – спросил Дженнингс.
– Мы так считаем.
– А что это за шестерки?
– Шесть – это знак дьявола, – ответил монах. – Семь – идеальное число, число Христа. А шесть – число Сатаны.
– А почему их три? – спросил Дженнингс.
– Мы считаем, что это означает дьявольскую Троицу. Дьявол, Антихрист и Лжепророк.
– Отец, Сын и Святой дух, – заметил Торн.
Монах кивнул.
– Для всего святого есть свое нечистое. В этом сущность искушения.
– Но почему вы считаете, что это исповедь? – спросил Дженнингс.
– Вы назвали рисунок автопортретом или что-то в этом роде. Он символически окружен Троицей ада.
– Но ведь вы не знаете конкретно, что он хотел рассказать?
– Детали не так важны, – сказал монах. – Самое главное, что он раскаивается.
Дженнингс и Торн пристально взглянули друг на друга. Торном овладело отчаяние.
– Можно мне поговорить с ним? – спросил он.
– Это вам не поможет.
Торн посмотрел на Спиллетто и содрогнулся при виде его застывшего, обезображенного лица.
– Отец Спиллетто, – твердо сказал он. – Меня зовут Торн.
Священник смотрел вверх. Он не шевелился и не слышал Джереми.
– Бесполезно, – сказал монах.
Но остановить Торна было уже невозможно.
– Отец Спиллетто, – повторил Торн. – Помните того РЕБЕНКА? Я хочу знать, откуда он.
– Я прошу вас, сеньор, – предупредительно произнес монах.
– Вы сознались ИМ, – закричал Торн, – теперь сознайтесь МНЕ! Я хочу знать, откуда тот ребенок!
– Мне придется попросить вас…
Монах хотел взяться за кресло Спиллетто, но Дженнингс преградил ему путь.
– Отец Спиллетто! – заорал Торн в немое, неподвижное лицо. – Я умоляю вас! ГДЕ ОНА? КТО ОНА?! Пожалуйста! Отвечайте же!
Вдруг все загудело. В церкви начали звонить колокола. Звук был невыносимый, Торн и Дженнингс содрогнулись при страшном звоне, отражающемся от каменных монастырских стен. Торн взглянул вниз и увидел, как рука священника начала подниматься.
– Уголь! – закричал Торн. – Дайте ему уголь!
Дженнингс моментально кинулся вперед, схватил кусок угля со стола и сунул его в трясущуюся руку. Колокола продолжали звонить, рука священника, дергаясь, чертила на столе корявые буквы, каждый раз вздрагивая при звуке колокола.
– Это какое-то слово, – возбужденно вскричал Дженнингс. – Ч… Е… Р…
Священник затрясся всем телом, пытаясь чертить дальше, боль и напряжение переполняли его, он раскрыл рот, и оттуда послышался какой-то звериный стон.
– Продолжайте же! – настаивал Торн.
– В… – читал Дженнингс. – Е… Т…
Неожиданно колокольный звон оборвался. Священник выронил уголь из судорожно сжатых пальцев, и голова его упала на спинку кресла. Измученные глаза уставились в небо, лицо было покрыто потом.
Все стояли в тишине, вглядываясь в слово, нацарапанное на столе.
– Червет?.. – спросил Торн.
– Червет, – отозвался Дженнингс.
– Это по-итальянски?
Они обернулись к монаху, тоже смотревшему на слово.
– Вам это слово о чем-нибудь говорит? – спросил Торн.
– Черветери, – ответил монах. – Я думаю, что это Черветери.
– Что это? – спросил Дженнингс.
– Это старое кладбище. Этрусское. Кладбище ди Сантанджело.
Тело священника снова задрожало, он застонал, пытаясь что-то сказать, но потом внезапно затих.
Торн и Дженнингс посмотрели на монаха, тот покачал головой и произнес с отвращением:
– Черветери – это сплошные развалины. Остатки гробницы Течалка.
– Течалка? – переспросил Дженнингс.
– Этрусский дьяволобог. Они сами были почитателями дьявола. Место его захоронения считалось священным.
– Почему он написал это? – спросил Торн.
– Я не знаю.
– Где оно находится? – спросил Дженнингс.
– Там ничего нет, сеньор, кроме могил и… одичавших собак.
– Где оно? – нетерпеливо переспросил Дженнингс.
– Ваш шофер должен знать. Километров пятьдесят к северу от Рима.
Гроза из Рима перенеслась за город, сильный дождь замедлял их движение, особенно после того, как они свернули с главного шоссе на более старую дорогу, грязную и всю в рытвинах. Один раз машина застряла, въехав задним левым колесом в канаву, им всем пришлось выходить и толкать ее.
Приближалось утро, небо светлело. Дженнингс заморгал, пытаясь разглядеть, куда же они заехали. Постепенно до него дошло, что это уже Черветери. Перед ним возвышался железный забор, а за ним на фоне светлеющего неба виднелись силуэты надгробий.
Дженнингс вернулся к машине, открыл багажник, отыскал свой аппарат и зарядил новую пленку. Взгляд его упал на железный ломик, валявшийся в углу багажника среди промасленных тряпок. Дженнингс достал его, оглядел и заткнул за пояс, потом осторожно закрыл багажник и пошел в сторону ржавого железного забора. Земля была сырая, Дженнингс замерз и дрожал, двигаясь вдоль забора в поисках ворот. Но их не было. Проверив еще раз фотоаппарат, он влез с помощью дерева на забор, на секунду потерял равновесие и порвал пальто, неудачно приземлившись с другой стороны. Поправив камеру и поднявшись, Дженнингс направился в глубь кладбища. Небо становилось все светлей, и теперь он мог разглядеть вокруг могилы и разбитые статуи. Они были сделаны довольно искусно, хотя и подверглись сильному разрушению. Изуродованные каменные лица холодно и отрешенно взирали на снующих внизу грызунов.
Несмотря на заморозки, Дженнингс почувствовал, что вспотел. Он нервно оглядывался, продолжая идти дальше. Дженнингса не покидало ощущение, что за ним наблюдают. Пустые глаза статуй, казалось, следили за ним, когда он проходил мимо. Дженнингс остановился, чтобы успокоиться, и посмотрел вверх. Прямо перед ним высилась огромная фигура идола, уставившегося на Дженнингса сверху вниз, лицо истукана застыло в гневе. У Дженнингса перехватило дыхание, выпученные глаза идола как будто требовали, чтобы он убирался отсюда. Заросший волосами лоб, мясистый нос, яростно открытый рот с толстыми губами. Дженнингс поборол в себе чувство страха, поднял аппарат и сделал три снимка со вспышкой, молнией осветившей каменное лицо идола…
Торн открыл глаза и обнаружил, что Дженнингс исчез. Он вышел из машины и увидел перед собой кладбище, разбитые статуи были освещены первыми лучами солнца.
– Дженнингс?!
Ответа не последовало. Торн подошел к забору и снова позвал Дженнингса. Вдали послышался звук. Торн схватился за скользкие прутья и с трудом перелез через забор.
– Дженнингс?..
Звуки затихли. Торн искал Дженнингса в лабиринте полуразрушенных статуй. Он медленно брел вперед. Ботинки хлюпали в грязи. Полуразваленная скульптура горгульи вдруг выросла перед Торном, и ему стало не по себе. Кладбищенская тишина давила. Все вокруг, казалось, внезапно застыло. То же ощущение Торн испытывал и раньше. Тогда, в Пирфорде, он заметил два сверкающих глаза, следящих за домом. Торн остановился, решив, что и на этот раз за ним могут следить. Он осмотрел статую и заметил рядом большой крест, врытый в землю. Джереми замер. Откуда-то из-за куста послышался шум. Звук шагов быстро приближался. Торн бросился бежать, но ноги не слушались, и он остановился как вкопанный с расширившимися от ужаса глазами.
– Торн!
Это был Дженнингс. Задыхаясь, с диким взглядом, он прорвался сквозь кусты и быстро подошел к Торну, сжимая в руках железный ломик.
– Я нашел! – выпалил он. – Я нашел!
– Что нашел?
– Пошли! Пошли со мной!
Они двинулись вперед. Дженнингс легко прыгал через надгробия, Торн из последних сил пытался не отставать от него.
– Вот! Посмотри сюда! Это те самые! – воскликнул Дженнингс и остановился на пустой площадке около двух могил, вырытых рядом. В отличие от всех остальных эти могилы были выкопаны сравнительно недавно, одна из них была обычных размеров, другая – маленькая. Надгробия выглядели скромно: на них упоминались только даты и имена.
– Видите число? – возбужденно спросил Дженнингс. – Шестое июня. Шестое июня! Четыре года назад. Мать и ребенок…
Торн медленно подошел к могилам и встал, глядя на холмики.
– Эти – единственно свежие на всем кладбище, – гордо заявил Дженнингс. – Другие настолько древние, что даже надписи не разберешь.
Торн не ответил. Он встал на колени и стряхнул с камней присохшую грязь, чтобы прочитать надписи.
– …Мария Аведичи Сантойя… Младенец Сантойя… In Morte et in. Nate Amplexa rantur Generationes.
– Что это значит?
– Латынь.
– Что там написано?
– …В смерти… и рождении… поколения объединяются.
– Вот так находка!
Дженнингс опустился на колени рядом с Торном и удивленно обнаружил, что его товарищ плачет. Торн, склонивши голову, рыдал. Дженнингс подождал, пока тот успокоится.
– Вот он, – простонал Торн. – Теперь я знаю. Здесь похоронен мой ребенок.
– И, возможно, женщина, родившая ребенка, которого вы сейчас воспитываете.
Торн посмотрел на Дженнингса.
– Мария Сантойя, – сказал Дженнингс, указывая на надгробия. – Здесь мать и ребенок.
Торн покачал головой, пытаясь вникнуть в смысл слов.
– Послушай, – сказал Дженнингс. – Мы ведь требовали, чтобы Спиллетто рассказал, где мать. Вот мать. А это, возможно, ваш ребенок.
– Но почему здесь? Почему в таком месте?
– Я не знаю.
– Почему в этом ужасном месте?!
Дженнингс посмотрел на Торна. Он сам ничего не понимал.
– Есть только один способ узнать. Главное, мы нашли их, теперь можно разузнать и остальное.
Он поднял лом и воткнул его глубоко в землю. Лом вошел по рукоятку и с глухим звуком остановился.
– Это не так сложно. Они всего где-то на фут под землей.
Он разрыхлил ломиком землю, а потом взялся разгребать ее руками.
– Ты не хочешь мне помочь? – спросил он Торна, и тот без особого желания принялся помогать онемевшими от холода пальцами.
Через полчаса, грязные, мокрые от нота, они очищали последний слой земли с бетонных плит. Закончив разгребать, Торн и Дженнингс уставились на гробовые плиты.
– Чувствуете запах? – спросил Дженнингс.
– Да.
– Наверное, все делалось в спешке, правила не соблюдались.
Торн не отвечал, переживая страшные мучения.
– Какую сначала? – спросил Дженнингс.
– Может быть, не надо этого делать?
– Надо.
– Но это как-то не по-человечески.
– Если хотите, я позову шофера.
Торн стиснул зубы и покачал головой.
– Тогда начнем, – сказал Дженнингс. – Сначала большую.
Дженнингс подсунул домкрат под плиту. Потом, используя его в качестве рычага, отодвинул крышку гроба ровно настолько, чтобы под нее можно было просунуть пальцы.
– Ну, давай, черт возьми! – закричал он, и Торн пришел на помощь. Руки его тряслись от напряжения, когда он вместе с Дженнингсом поднимал тяжелую крышку.
– Весит не меньше тонны!.. – промычал Дженнингс. Навалившись на плиту всем телом, им удалось приподнять ее и удерживать, пока глаза изучали темную яму.
– Боже мой! – вырвалось у Дженнингса.
В гробу лежал труп шакала.
Личинки и насекомые облепили его со всех сторон, ползая по останкам плоти и шкуры, каким-то образом еще сохранившейся на скелете.
Торн вздрогнул и отпрянул назад. Плита выскользнула из рук и с грохотом упала в склеп, разбившись на куски. Туча мух взмыла вверх. Дженнингс в ужасе кинулся к Торну, поскользнулся в грязи и, схватив его, попытался увести подальше от склепа.
– Нет!!! – заорал Торн.
– Пошли!
– Нет! – продолжал орать Торн. – ВТОРУЮ!
– Для чего? Мы видели все, что нам было нужно.
– Нет, другую, – в отчаянии простонал Торн. – Может, там тоже зверь!
– Ну и что?
– Тогда, может быть, мой ребенок где-нибудь живет!
Дженнингс остановился под обезумевшим взглядом Торна и попытался ломом приподнять маленькую крышку. Торн подошел к нему, просунул под плиту пальцы. Через секунду она слетела, и лицо Торна исказилось от горя. В маленьком склепе лежали останки ребенка, его крошечный череп был разбит на кусочки.
– Голова… – всхлипывал Торн.
– …Боже…
– Они убили его!
– Пошли отсюда.
– Они убили моего сына! – закричал Торн изо всех сил. Крышка упала, и оба посмотрели на нее в диком ужасе.
– Они убили его! – рыдал Торн. – Они убили моего сына!
Дженнингс поднял Торна на ноги и силой потащил его прочь. Но неожиданно он остановился, вздрогнув от страха.
– Торн, смотри.
Торн глянул туда, куда указывал Дженнингс, и увидел впереди голову черной немецкой овчарки. У нее были близко посаженные светящиеся глаза, из полуоткрытой пасти текла слюна. Где-то рядом послышался злобный рык. Торн и Дженнингс не двигались, зверь медленно вышел из-за кустов и наконец стал виден полностью. Он был тощий, весь в шрамах, на боку виднелась свежая рана. Соседние кусты зашевелились, и показалась еще одна собачья морда, серая и изуродованная. Потом появилась еще, и еще одна, все кладбище пришло в движение. Отовсюду возникали темные силуэты, теперь их было не меньше десятка – бешеных голодных псов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21