— Я в долгу перед тобой, Карл Паттон, — только и вымолвил он.
— К черту долги! Никто мне ничего не должен… и, соответственно, наоборот!
На это он ничего не ответил, только взглянул на меня с высоты своего роста и слегка улыбнулся, как улыбнулся бы взрослый расшалившемуся ребенку.
Я сделал пару глотков подогретого и обогащенного воздуха из баллона, и почувствовал небольшое облегчение… но очень небольшое.
— Может быть, ты назовешь мне свое настоящее имя, маленький воин? — спросил великан.
Я ощутил холодок в груди.
— Что ты имеешь в виду? — растерянно спросил я.
— Мы сражались бок о бок. И теперь нам следовало бы обменяться тайными именами, которые при рождении дали нам матери.
— Ах, магия, да? Джуджу? Таинственные могущественные заклинания. Брось, здоровяк, с меня хватит и одного имени — Джонни Грома.
— Как хочешь… Карл Паттон.
И он отправился осматривать пса, а я стал осматривать поврежденный скафандр.
Сервомоторы ног лишились части мощности, и пострадал обогреватель. Это было плохо. Мне еще предстояло гнать великана довольно долго, прежде чем я выполню порученную мне миссию.
Когда через полчаса мы снова тронулись в путь, я все еще удивлялся — почему я это так поторопился спасти жизнь человеку, которого должен убить?
Три часа спустя мы расположились на ночлег. Когда мы устроились в вытоптанных в снегу ямах, было уже темно.
Джонни Гром сказал, что скорпионы больше не вернутся, но я все никак не мог успокоиться в своих поврежденных доспехах. У меня было ощущение, что я заживо похоронен в темной глубокой безвестной могиле. Потом я, должно быть, уснул, потому что, когда я проснулся, в лицо мне лился бело-голубой свет.
Над вершинами хребта взошла внутренняя луна — Кронус, изрытый кратерами диск, почти полный и висящий так низко, что, казалось, до него можно допрыгнуть и со звоном стукнуться об него головой.
При лунном свете мы двигались достаточно хорошо, особенно если учесть, что подниматься нам приходилось по склону ледника.
На высоте в сорок пять тысяч футов мы достигли перевала, и некоторое время смотрели на расстилавшуюся внизу долину и возвышающийся за ней следующий хребет. Он отстоял от нас миль на двадцать, и при ночном освещении казался серебряно-белым.
— Может быть, за ним мы обнаружим их, — сказал великан.
Голос его стал каким-то бесцветным, будто потерял тембр. Лицо у него, похоже, было обморожено и онемело от ледяного ветра. Вула скорчилась за его спиной, выглядя подавленной и старой.
— Вполне, — сказал я. — А, может, за последующим, а может, за тем, что позади него.
— За этими хребтами лежат Башни Нанди. Если твои друзья оказались там, то их сон будет долог — да и наш тоже.
До следующего хребта было два перехода. К тому времени, как мы достигли его, луна поднялась уже достаточно высоко и освещала окрестности призрачным светом. Но вокруг не видно было ничего, кроме бесконечного льда.
Мы сделали на льду привал, затем тронулись дальше. Скафандр теперь причинял мне неудобства, разрегулировавшись, и у меня начали мерзнуть пальцы на правой ноге. И, несмотря на то, что по дороге я то и дело принимал горячие концентраты, а в вену мне через определенные промежутки впрыскивались стимулирующие средства, я начал испытывать усталость. Конечно, не такую сильную, как Большой Джонни. У него был измученный и голодный вид, и он передвигал ноги так тяжело, словно к ним было приковано по наковальне.
Он по-прежнему позволял себе и собаке съедать более чем скромные порции пищи, а мне выделял даже больше, чем себе.
А я по-прежнему совал то, что не мог съесть, в кармашек рукава и смотрел, как он мучается от голода. Но он был очень вынослив: он слабел от голода медленно, нехотя уступая пядь за пядью.
В ту ночь, когда мы лежали за построенной им из снега загородкой, защищавшей нас от ветра, он задал мне вопрос:
— Карл Паттон, интересно, каково это — путешествовать в пространстве между мирами?
— Как в одиночном заключении, — ответил я.
— Тебе по душе одиночество?
— Какая разница? Это моя работа.
— А что тебе нравится, Карл Паттон?
— Вино, женщины и песни, — ответил я. — Но, в крайнем случае, без песен можно и обойтись.
— Тебя ждет женщина?
— Женщины, — поправил я. — Но они не ждут меня.
— Кажется, ты немногое любишь, Карл Паттон. Тогда что же ты ненавидишь?
— Дураков, — сказал я.
— Так, значит, это дураки послали тебя сюда?
— Меня? Меня никто никуда не посылал. Я всегда отправляюсь туда, куда сам пожелаю.
— Тогда, значит, тебя привлекает свобода. Нашел ли ты ее здесь, в моем мире, Карл Паттон? — лицо его было похоже на скорбную маску или на выветренную скалу, но голос, казалось, насмехался надо мной.
— Ты понимаешь, что погибнешь здесь, или нет? — я не собирался говорить этого, но слова вырвались у меня сами собой. И тон их показался мне безжалостным.
Он взглянул на меня так же, как делал это всегда, прежде чем заговорить: как будто старался прочесть что-то, написанное у меня на лице.
— Человек должен когда-нибудь погибнуть, — сказал он.
— Тебе нечего делать здесь. Брось все это, возвращайся и забудь об этом всем.
— Но ведь и ты мог бы сделать то же самое, Карл Паттон.
— Я? Вернуться? — воскликнул я. — Ну, уж нет, благодарю. Я еще не закончил своих дел.
Он кивнул.
— Человек должен всегда доводить свои дела до конца. Иначе он ничем не будет отличаться от снежинки, гонимой ветром.
— Так ты, значит, думаешь, что это игра? — рявкнул я. — Состязание? Исполни или погибни, или, может быть, и то, и другое вместе, и пусть победит сильнейший?
— А с кем же мне состязаться, Карл Паттон? Разве мы с тобой не товарищи, идущие бок о бок?
— Мы чужие друг другу, — ответил я. — Ты ведь не знаешь меня, а я не знаю тебя. И перестань доискиваться причин, побуждающих меня делать то, что я делаю.
— Ты отправился в путь, чтобы спасти жизни беспомощных, потому что это твой долг.
— Да, мой, но не твой! Ведь ты-то не обязан сворачивать себе шею в этих горах! Ты спокойно можешь покинуть пределы этой фабрики льда и до конца своих дней дожить героем человечества, имея в своем распоряжении все, чего душа пожелает…
— То, чего бы я пожелал, никто не в силах мне дать.
— Должно быть, ты ненавидишь нас, — заметил я. — Ведь мы чужаки, которые явились сюда и погубили твой мир.
— Разве можно ненавидеть силы природы?
— Хорошо, тогда что же ты ненавидишь?
На какое-то мгновение мне показалось, что он не станет отвечать на этот вопрос. Но он произнес:
— Я ненавижу труса в своей душе. Голос, который нашептывает спасительные советы. Но если бы я бежал и тем самым спас свою плоть, каким бы духом потом жила она и освещалась?
— Если хочешь бежать — беги! — почти закричал я. — Ты проиграешь эти гонки, великан! Отступи, пока не поздно!
— Нет, я пойду дальше — пока смогу. Если мне повезет, то плоть моя погибнет раньше духа.
— Дух, дух, черт побери! У тебя просто мания самоубийства!
— Что ж, тогда я в неплохой компании, Карл Паттон.
Отвечать ему я не стал.
Во время следующего перехода мы преодолели стомильный рубеж. Мы перевалили еще через один хребет, который был гораздо выше предыдущего. Холод стоял по-настоящему арктический, а ветер был подобен летающему острию. Луна зашла и начало светать. Когда мы проходили милях в десяти от грузового отсека, локатор сообщил мне об этом. Все системы жизнеобеспечения работали нормально. Источников питания хватило бы еще на сотню лет. Если бы даже, в конце концов, я загнулся по дороге, шахтеры все равно проснулись бы — пусть через сто лет, но проснулись.
Джонни Гром являл собой теперь совсем уже печальную картину. Руки его потрескались и кровоточили, впалые щеки и растрескавшиеся бескровные губы были обморожены, кожа плотно обтянула кости. Двигался он теперь очень медленно, тяжело закутавшись в свой мех. Но он все же двигался. Я шел впереди, поддерживая темп. Пес был в еще более прискорбном состоянии, чем хозяин. Он тащился позади нас, и наши привалы, обычно, уходили у него целиком на то, чтобы нагнать нас. Мало-помалу, несмотря на все мои усилия, привалы становились все длиннее и длиннее, а переходы — все короче и короче.
И когда мы достигли высокогорного перевала, который, по словам верзилы, вел в пагубные места, называемые им Башнями Нанди, снова был полдень. Я дошел до конца перевала, по обеим сторонам которого возвышались стены из шероховатого льда, и принялся разглядывать панораму ледяных вершин, острых, как битые бутылки, и возвышавшихся тесными рядами, как акульи зубы. Они то повышались, то понижались, и плотные их ряды тянулись до самого горизонта.
Я повернулся к великану, чтобы немного подстегнуть его и заставить сократить разрыв между нами, но он опередил меня. Он указывал на что-то и кричал, но что именно, я никак не мог разобрать из-за низкого грохота, который послышался вверху. Я взглянул вверх и увидел, что ледяная стена рушится прямо на меня.
Пол был холодным. Это был кафельный пол школьной раздевалки, а мне тогда было десять лет от роду, и я лежал лицом вниз, прижатый к плиткам весом мальчишки, прозванного Суп и обладавшего физическими данными гориллы и соответствующим КИ.
Когда сначала он толкнул меня к стене, сделал мне подсечку и опрокинул на пол, я заплакал и воззвал о помощи к кольцу зрителей с горящими глазами, большинство из которых сами не раз испытали на себе тяжесть огромных костлявых кулаков Супа. Никто из них даже не пошевелился, чтобы придти мне на помощь, когда он пригнул мою голову к полу и потребовал назвать его дядюшкой, я уже раскрыл было рот, чтобы сказать то, что мне было велено, но вместо этого плюнул прямо в его ненавистную рожу. После этого Суп окончательно вышел из себя. И теперь его рука обхватила мое горло, отжимая голову назад, а колено упиралось мне в копчик, и я знал, без малейшей тени сомнения знал, что Суп был мальчишкой, который не в состоянии рассчитывать собственные силы и что он напряжет свои растущие мышцы со всей силой, на которую они способны, охваченный и несомый удивительной, только что открывшейся ему силой его собственных мускулов. И он будет выгибать мне спину до тех пор, пока позвоночных не сломается, и тогда я умру, умру, умру, буду мертвым всегда, погибнув от рук идиота.
Если только я не ухитрюсь спастись. Ведь значительно умнее, чем Суп… да и умнее всех остальных. Человек подчинил себе животных силой ума
— а ведь Суп был самым настоящим животным.
Не сможет, если я воспользуюсь своей головой, вместо того, чтобы безуспешно сопротивляться нажиму тела, которое в два раза больше моего собственного.
Я отступил в сторону и со стороны взглянул на самого себя. Я увидел, как он стоит на коленях надо мной, ухватившись за свое собственное запястье, балансируя на одной отставленной ноге, я увидел, как перекатившись вправо, я смогу выскользнуть из-под прижимающего мою спину колена, а затем внезапным движением…
Его колено соскользнуло у меня со спины, как только я рванулся из-под него. Изо всех сил я рванулся вверх, сгибаясь пополам. Он, все еще не восстановив равновесия, стал клониться вправо, еще держа меня. Я снова рванулся под него, в результате чего моя голова оказалась у него под подбородком. Я протянул руки и вцепился в его жесткие рыжие волосы, а потом что было сил дернул.
Он закричал, и захвата как не бывало. Я извернулся, как уж, когда он ухватился за мои руки, все еще погруженные в его шевелюру, и вцепился зубами в его толстое ухо. Он взвыл и попытался вырваться, и тут я почувствовал, как рвется хрящ, и ощутил на губах соленый вкус крови.
Он, наконец, оторвал мои руки, потеряв при этом не только часть своих волос, но и приличные куски скальпа вместе с ними. Я увидел его лицо, искаженное, как маска какого-то демона. Он отшатнулся от меня, все еще держа меня за запястья. Тогда я двинул коленом ему в пах и увидел, как лицо его стало серым, как глина. Я вскочил на ноги. Он скорчился, согнувшись почти пополам и издавая какие-то сдавленные звуки. Я прицелился и сильно пнул его ногой прямо в рот. И пока у аудитории не проснулись зачаточные понятия о справедливости и меня не оттащили от него, я успел еще дважды, тщательно прицелившись, отвесить ему полноценные пинки в лицо.
Около меня что-то шевельнулось. Я услышал, как что-то твердое трется обо что-то такое же твердое. Пробился свет. Я глубоко вздохнул и увидел белобородое лицо древнего человека, издалека глядящего на меня — как будто я лежу на дне глубокого колодца…
— Ты все еще живешь, Карл Паттон, — голос великана словно эхом доносился откуда-то издалека. Я увидел, как его огромные руки тянутся ко мне, охватывают глыбу льда, очень медленно отваливают ее в сторону. Волосы его покрыты снегом, в бороде сверкают льдинки. Изо рта у него валит пар.
— Уходи отсюда, — выдавил я из себя, преодолевая боль, как от битого стекла, у себя в груди. — Пока не обрушилось остальное.
Он ничего не ответил. Он откинул еще одну льдину, и руки мои освободились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9