Лицо страны меняется буквально до неузнаваемости».
Или такое свидетельство английского журнала «Форвард»: «СССР строит новое общество на здоровых основах. Чтобы осуществить эту цель, надо подвергаться риску, надо работать с энтузиазмом, с такой энергией, какой мир до сих пор не знал, надо бороться с огромнейшими трудностями, неизбежными при стремлении построить социализм в обширной стране, изолированной от остального мира».
К пользе для СССР изоляция эта была не абсолютной. Так, еще в 1928 году было заключено 49 договоров с крупными капиталистическими фирмами. Но главным был, безусловно, труд советских людей. За пятилетку было возведено полторы тысячи промышленных предприятий, у которых концентрировались рабочие поселки и города (Магнитогорск, Кузнецк, Комсомольск-на-Амуре, Хибиногорск и др.). Объем промышленного производства возрос в 2,7 раза по сравнению с 1913 годом, и почти всю продукцию давали социалистические предприятия. Численность рабочих возросла за пятилетку почти вдвое (с 11,6 до 22,9 млн. человек). Зарплата выросла вдвое при стабильном рубле. Число студентов технических вузов увеличилось с 48,9 тыс. до 233,5 тыс. человек.
Большое внимание было уделено развитию Украины. Там за пятилетку ввели в строй 400 предприятий (в том числе Днепрогэс, Харьковский тракторный, Краматорский завод тяжелого машиностроения). Об этом тоже теперь не принято упоминать, возможно потому, что после отделения Украины от России ее экономический потенциал за десятилетие не только не вырос, а упал; и это при уже созданной в 30-е годы мощной производственной базе!
За первую «сталинскую» пятилетку, пусть даже недовыполненную, страна сделала мощный рывок вперед, и ее достижения стали очевидны и для ее трудящихся, и для тех многочисленных приезжих предпринимателей, журналистов, писателей, делегаций. И все это — на контрастном фоне экономического кризиса, обрушившегося на развитые индустриальные державы!
Как видим, основания для культа личности Сталина имелись вполне реальные. И это обстоятельство вызывало озлобление у его врагов, мешавшее понять причины такого явления. Как ни отвратителен сам по себе культ личности, но у него имелись, как мы могли убедиться, причины не только умозрительные, основанные на общих представлениях о жизни общества, но и реально-материальные.
Впрочем, взлет культа личности Сталина приходится на более поздние сроки. А пока, в первой половине 33-го года, несмотря на значительные достижения в социалистическом строительстве, ему приходилось предпринимать немалые усилия для того, чтобы обеспечить единство партийного руководства и сохранить в дальнейшем «интенсивность военного времени» при строительстве могучего индустриально развитого государства на социалистической, а не капиталистической основе.
Но чем ощутимей и неопровержимей становились успехи СССР на этом пути, чем выше поднимался авторитет Сталина, тем больше было причин для его врагов прибегать к террористическим методам. До сих пор были вполне резонные ожидания скорого краха генеральной линии Сталина: чем хуже, тем лучше. Но теперь, когда перемены к лучшему произошли, а трагический голод 1932—1933 годов был пережит страной без социальной катастрофы, надежд на естественное устранение Сталина оставалось совсем мало. Нужны были радикальные меры.
Однако на «советских Брутов» был явный дефицит. Культ Сталина, в отличие от культа Цезаря, осуществляла не кучка его сторонников и сообщников. Он был если не всенародным, то поддерживался большей частью общества, прежде всего ведущей в ту пору социальной группой — рабочим классом.
Но главное — что принесет такая акция? Кроме почти неминуемой смерти ее исполнителям. А затем? Ведь большинство Политбюро оставалось бы сталинским, а его генеральная линия оставалась бы неизменной, так как была принята и одобрена всеми руководящими органами страны. Тогда надо было бы признать, что весь курс на социалистическое строительство в одной стране, на индустриализацию, на выполнение очередного пятилетнего плана — весь этот курс ошибочен… Однако факты в рассматриваемое время свидетельствовали о прямо противоположном.
В этом смысле С.М. Киров имел все основания заявить в феврале 1933 года: «Сейчас всякое оппозиционное отклонение от генеральной линии нашей партии ведет гораздо дальше, чем в предшествующие годы… прямо и непосредственно ведет в лагерь контрреволюции».
Следовательно, наиболее разумной стратегией следовало считать не убийство Сталина (он погиб бы как герой, на гребне славы и в ореоле успехов), а устранение его ближайших сподвижников. Так мы вновь приходим к тому выводу, что убийство Кирова было бы самой целесообразной акцией противников сталинизма.
Означает ли это, что Киров пал жертвой контрреволюционного, антисоветского, антипартийного или хотя бы антисталинского заговора?
Попытаемся в этом разобраться.
Верный сталинец
Завершивший 1-ю пятилетку XVII партсъезд с немалым основанием был назван «Съездом победителей». В составе Политбюро на нем не произошло изменений. А вот ЦК, его Организационное бюро и секретариат значительно изменили свой состав. Этим Сталин еще более упрочил свои позиции в руководстве страной и партией.
В эти особо важные органы, руководившие подбором и расстановкой кадров, повседневной работой, «текучкой», был избран С.М. Киров. Ему было поручено руководить организационной работой партии и массовых организаций.
Сделаем небольшое отступление. Стал трафаретным упрек Сталина в том, что он, завзятый «аппаратчик», создатель бюрократической системы, совершал хитроумные кадровые перестановки с целью упрочить свое руководящее положение и проводить свою политику.
В этом его обвинял, помнится, еще Троцкий. И был прав по существу: Сталин действительно был умелым создателем и руководителем партийного и государственного аппарата (в СССР они были тесно переплетены), а не пламенным трибуном-демагогом. Но только это следует считать его достоинством как руководителя, а не недостатком. Если не умеешь подбирать кадры и работать с ними, если чураешься постоянной организационной работы, если готов только давать указания и требовать их выполнения, приказывать и карать за ошибки, то ты — плохой руководитель. И партийные верхи поступили совершенно верно, отдав предпочтение Сталину, а не Троцкому.
…Итак, теперь коснемся личности другого руководителя — Сергея Мироновича Кирова. Он принадлежал к тем редким, считанным членам и кандидатам в члены Политбюро, не допускавшим ни левого, ни правого уклона. Более того, левые, особенно находившиеся в эмиграции, относились к нему с ненавистью.
Троцкий имел для этого и личные основания. Все узловые моменты кировской карьеры, все этапы возвышения Сергея Мироновича были так или иначе связаны с политическими крушениями Троцкого или его сторонников.
Конфликт наркомвоенмора Троцкого с Реввоенсоветом XI Красной армии изрядно потрепал ему нервы еще в Гражданскую войну. В 1921 году Киров, выдвинутый Лениным и Сталиным, сменил на посту руководителя Азербайджанской компартии и Бакинской парторганизации троцкиста Г.Н. Каменского.
В 1926 году именно Киров на октябрьском пленуме ЦК предложил вывести Троцкого из состава Политбюро, Каменева из кандидатов в члены Политбюро и снять Зиновьева с поста председателя Коминтерна. Эти предложения были приняты. Что касается зиновьевцев, то их в Ленинграде Киров исключал из партии тысячами.
Имели на него «зуб» и правые. Их поражение в 1929— 1930 годах было в значительной мере обусловлено тем, что Киров вычистил Ленинградское руководство от их сторонников (снял Н.К. Антипова — 2-го секретаря в Ленинграде, Н.Д. Комарова — председателя Ленсовета и прочих).
Непростым было положение Кирова и в центристской группировке партии. По свидетельствам современников, очень напряженными были его отношения с Л.М. Кагановичем, чьи позиции в Оргбюро и Секретариате ЦК после избрания на XVII съезде в них Кирова оказались очень ослабленными. К этому добавлялось традиционное соперничество двух столиц: Каганович возглавлял Московскую партийную организацию, а Киров — Ленинградскую.
Недавняя работа О.В. Хлевнюка «Сталин и Орджоникидзе. Конфликты в Политбюро» (1993), основанная на документах, заставляет серьезно усомниться в версии о личной трогательной дружбе Кирова и Г.К. Орджоникидзе, которая была пущена в ход супругой Григория Константиновича. По этой версии, Киров, приезжая в Москву, всегда останавливался на квартире Орджоникидзе. А по опубликованным отрывкам из воспоминаний начальника охраны Сталина Н.С. Власика, написанным в 1950—1960-е годы, Киров в каждый свой приезд в Москву останавливался на квартире… Сталина. А вот документы из архива Кагановича свидетельствуют о дружбе между ним и Орджоникидзе.
Все имеющиеся свидетельства указывают на то, что Сергей Миронович не был двуличным человеком, не лицемерил и не пресмыкался перед Сталиным, но был его верным честным соратником. 17 декабря 1929 года на пленуме Ленинградского обкома ВКП(б) Киров одним из первых провозгласил здравицы накануне пятидесятилетнего юбилея Сталина:
«Если кто-нибудь прямолинейно и твердо, действительно по-ленински, невзирая ни на что, отстаивал и отстаивает принципы ленинизма, так это именно товарищ Сталин…
Надо сказать прямо, что с того времени, когда Сталин занял руководящую роль в ЦК, вся работа нашей партийной организации безусловно окрепла…
Пусть наша партия и впредь под этим испытанным, твердым, надежным руководством идет и дальше от победы к победе».
Киров не был лукавым царедворцем. Он действительно был не только предан, но и дружен со Сталиным, поддерживая хорошие отношения с некоторыми другими руководителями страны. Вот, например, что писал он Орджоникидзе в марте 1926 года:
«Я, брат, провалялся неделю из-за гриппа. Дурацкая болезнь, температура доходила до 40,6. Еще и сейчас не очухался как следует.
Неделю назад был в Москве один день. Сталина застал в постели, у него тоже грипп (не от него ли заразился Киров? — Авт.). Много говорили о нашем хозяйстве, о финансах. Очень много открывается интересного, а лучше сказать печального. По словам Coco, дело определенно выправляется и несомненно, по его мнению, выправится».
О том, что Киров не любил торжественных встреч и славословий, свидетельствует, в частности, его телеграмма в сентябре 1934 года, когда он находился на вершине своей карьеры: «Алма-Ата. Молния. Мирзояну. Случайно стало известно, что на вокзале Алма-Ата готовится встреча. Если это так, категорически протестую. Настаиваю никаких встреч, рапортов и пр.».
Наконец, следует отметить, что Киров, в отличие, скажем, от Кагановича или Хрущева, не был сторонником крутых мер по отношению к оппозиционерам. Это отчасти по его настоянию был поначалу избавлен от расстрела Рютин. Или такой случай.
Арестованный в 1935 году начальник Ленинградского управления НКВД ФД. Медведь, в частности, показал:
«В оперативных списках, представленных мной для согласования с обкомом ВКП(б) на ликвидацию бывших представителей троцкистско-зиновьевской оппозиции, ведущих контрреволюционную работу в 1933 году, по агентурным материалам секретно-политического отдела, были Румянцев, Левин и другие, фамилии коих я сейчас точно не помню. При согласовании мною оперативного списка с товарищем Кировым, товарищ Киров не санкционировал арест Румянцева и Левина, в частности, он имел в виду поговорить лично с Румянцевым».
А вот многие оппозиционеры, прежде всего сторонники Зиновьева в Ленинграде, относились к Кирову с неприязнью, а то и ненавистью. Вот что Киров писал жене в январе 1926 года:
«Произошло то, что намечалось несколько раз, то есть меня из Баку берут и переводят в Ленинград, где теперь происходит невероятная склока (имеется в виду борьба с зиновьевцами. — Авт.)…
Во время съезда нас с Серго посылали туда с докладами, обстановка невозможная. Отсюда ты должна понять, как мне трудно ехать. Я делал все к тому, чтобы отделаться, но ничего не помогло. Удержусь я там или нет, — не знаю. Если выгонят, то вернусь в Баку».
«Приехали позавчера в Ленинград, встретили нас здесь весьма и весьма холодно. Положение здесь очень тяжелое».
Несколькими днями позже он уточняет: «Положение здесь отчаянное, такого я не видел никогда».
О том, какой культ личности Зиновьева существовал тогда в Ленинграде, можно судить по приветствию, адресованному ему от XI губернской Ленинградской конференции РЛКСМ:
«Григорий Евсеевич! XI губконференция РЛКСМ в день своего открытия приветствует Вас как вождя и руководителя Ленинского комсомола и в частности Ленинградской организации РЛКСМ. Примером твердокаменного большевика, надежнейшего ученика Ленина являетесь Вы для нас — молодого большевистского поколения».
Понятно, выспренние слова в адрес высокого начальства были тогда в ходу, почти как обязательная форма обращения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Или такое свидетельство английского журнала «Форвард»: «СССР строит новое общество на здоровых основах. Чтобы осуществить эту цель, надо подвергаться риску, надо работать с энтузиазмом, с такой энергией, какой мир до сих пор не знал, надо бороться с огромнейшими трудностями, неизбежными при стремлении построить социализм в обширной стране, изолированной от остального мира».
К пользе для СССР изоляция эта была не абсолютной. Так, еще в 1928 году было заключено 49 договоров с крупными капиталистическими фирмами. Но главным был, безусловно, труд советских людей. За пятилетку было возведено полторы тысячи промышленных предприятий, у которых концентрировались рабочие поселки и города (Магнитогорск, Кузнецк, Комсомольск-на-Амуре, Хибиногорск и др.). Объем промышленного производства возрос в 2,7 раза по сравнению с 1913 годом, и почти всю продукцию давали социалистические предприятия. Численность рабочих возросла за пятилетку почти вдвое (с 11,6 до 22,9 млн. человек). Зарплата выросла вдвое при стабильном рубле. Число студентов технических вузов увеличилось с 48,9 тыс. до 233,5 тыс. человек.
Большое внимание было уделено развитию Украины. Там за пятилетку ввели в строй 400 предприятий (в том числе Днепрогэс, Харьковский тракторный, Краматорский завод тяжелого машиностроения). Об этом тоже теперь не принято упоминать, возможно потому, что после отделения Украины от России ее экономический потенциал за десятилетие не только не вырос, а упал; и это при уже созданной в 30-е годы мощной производственной базе!
За первую «сталинскую» пятилетку, пусть даже недовыполненную, страна сделала мощный рывок вперед, и ее достижения стали очевидны и для ее трудящихся, и для тех многочисленных приезжих предпринимателей, журналистов, писателей, делегаций. И все это — на контрастном фоне экономического кризиса, обрушившегося на развитые индустриальные державы!
Как видим, основания для культа личности Сталина имелись вполне реальные. И это обстоятельство вызывало озлобление у его врагов, мешавшее понять причины такого явления. Как ни отвратителен сам по себе культ личности, но у него имелись, как мы могли убедиться, причины не только умозрительные, основанные на общих представлениях о жизни общества, но и реально-материальные.
Впрочем, взлет культа личности Сталина приходится на более поздние сроки. А пока, в первой половине 33-го года, несмотря на значительные достижения в социалистическом строительстве, ему приходилось предпринимать немалые усилия для того, чтобы обеспечить единство партийного руководства и сохранить в дальнейшем «интенсивность военного времени» при строительстве могучего индустриально развитого государства на социалистической, а не капиталистической основе.
Но чем ощутимей и неопровержимей становились успехи СССР на этом пути, чем выше поднимался авторитет Сталина, тем больше было причин для его врагов прибегать к террористическим методам. До сих пор были вполне резонные ожидания скорого краха генеральной линии Сталина: чем хуже, тем лучше. Но теперь, когда перемены к лучшему произошли, а трагический голод 1932—1933 годов был пережит страной без социальной катастрофы, надежд на естественное устранение Сталина оставалось совсем мало. Нужны были радикальные меры.
Однако на «советских Брутов» был явный дефицит. Культ Сталина, в отличие от культа Цезаря, осуществляла не кучка его сторонников и сообщников. Он был если не всенародным, то поддерживался большей частью общества, прежде всего ведущей в ту пору социальной группой — рабочим классом.
Но главное — что принесет такая акция? Кроме почти неминуемой смерти ее исполнителям. А затем? Ведь большинство Политбюро оставалось бы сталинским, а его генеральная линия оставалась бы неизменной, так как была принята и одобрена всеми руководящими органами страны. Тогда надо было бы признать, что весь курс на социалистическое строительство в одной стране, на индустриализацию, на выполнение очередного пятилетнего плана — весь этот курс ошибочен… Однако факты в рассматриваемое время свидетельствовали о прямо противоположном.
В этом смысле С.М. Киров имел все основания заявить в феврале 1933 года: «Сейчас всякое оппозиционное отклонение от генеральной линии нашей партии ведет гораздо дальше, чем в предшествующие годы… прямо и непосредственно ведет в лагерь контрреволюции».
Следовательно, наиболее разумной стратегией следовало считать не убийство Сталина (он погиб бы как герой, на гребне славы и в ореоле успехов), а устранение его ближайших сподвижников. Так мы вновь приходим к тому выводу, что убийство Кирова было бы самой целесообразной акцией противников сталинизма.
Означает ли это, что Киров пал жертвой контрреволюционного, антисоветского, антипартийного или хотя бы антисталинского заговора?
Попытаемся в этом разобраться.
Верный сталинец
Завершивший 1-ю пятилетку XVII партсъезд с немалым основанием был назван «Съездом победителей». В составе Политбюро на нем не произошло изменений. А вот ЦК, его Организационное бюро и секретариат значительно изменили свой состав. Этим Сталин еще более упрочил свои позиции в руководстве страной и партией.
В эти особо важные органы, руководившие подбором и расстановкой кадров, повседневной работой, «текучкой», был избран С.М. Киров. Ему было поручено руководить организационной работой партии и массовых организаций.
Сделаем небольшое отступление. Стал трафаретным упрек Сталина в том, что он, завзятый «аппаратчик», создатель бюрократической системы, совершал хитроумные кадровые перестановки с целью упрочить свое руководящее положение и проводить свою политику.
В этом его обвинял, помнится, еще Троцкий. И был прав по существу: Сталин действительно был умелым создателем и руководителем партийного и государственного аппарата (в СССР они были тесно переплетены), а не пламенным трибуном-демагогом. Но только это следует считать его достоинством как руководителя, а не недостатком. Если не умеешь подбирать кадры и работать с ними, если чураешься постоянной организационной работы, если готов только давать указания и требовать их выполнения, приказывать и карать за ошибки, то ты — плохой руководитель. И партийные верхи поступили совершенно верно, отдав предпочтение Сталину, а не Троцкому.
…Итак, теперь коснемся личности другого руководителя — Сергея Мироновича Кирова. Он принадлежал к тем редким, считанным членам и кандидатам в члены Политбюро, не допускавшим ни левого, ни правого уклона. Более того, левые, особенно находившиеся в эмиграции, относились к нему с ненавистью.
Троцкий имел для этого и личные основания. Все узловые моменты кировской карьеры, все этапы возвышения Сергея Мироновича были так или иначе связаны с политическими крушениями Троцкого или его сторонников.
Конфликт наркомвоенмора Троцкого с Реввоенсоветом XI Красной армии изрядно потрепал ему нервы еще в Гражданскую войну. В 1921 году Киров, выдвинутый Лениным и Сталиным, сменил на посту руководителя Азербайджанской компартии и Бакинской парторганизации троцкиста Г.Н. Каменского.
В 1926 году именно Киров на октябрьском пленуме ЦК предложил вывести Троцкого из состава Политбюро, Каменева из кандидатов в члены Политбюро и снять Зиновьева с поста председателя Коминтерна. Эти предложения были приняты. Что касается зиновьевцев, то их в Ленинграде Киров исключал из партии тысячами.
Имели на него «зуб» и правые. Их поражение в 1929— 1930 годах было в значительной мере обусловлено тем, что Киров вычистил Ленинградское руководство от их сторонников (снял Н.К. Антипова — 2-го секретаря в Ленинграде, Н.Д. Комарова — председателя Ленсовета и прочих).
Непростым было положение Кирова и в центристской группировке партии. По свидетельствам современников, очень напряженными были его отношения с Л.М. Кагановичем, чьи позиции в Оргбюро и Секретариате ЦК после избрания на XVII съезде в них Кирова оказались очень ослабленными. К этому добавлялось традиционное соперничество двух столиц: Каганович возглавлял Московскую партийную организацию, а Киров — Ленинградскую.
Недавняя работа О.В. Хлевнюка «Сталин и Орджоникидзе. Конфликты в Политбюро» (1993), основанная на документах, заставляет серьезно усомниться в версии о личной трогательной дружбе Кирова и Г.К. Орджоникидзе, которая была пущена в ход супругой Григория Константиновича. По этой версии, Киров, приезжая в Москву, всегда останавливался на квартире Орджоникидзе. А по опубликованным отрывкам из воспоминаний начальника охраны Сталина Н.С. Власика, написанным в 1950—1960-е годы, Киров в каждый свой приезд в Москву останавливался на квартире… Сталина. А вот документы из архива Кагановича свидетельствуют о дружбе между ним и Орджоникидзе.
Все имеющиеся свидетельства указывают на то, что Сергей Миронович не был двуличным человеком, не лицемерил и не пресмыкался перед Сталиным, но был его верным честным соратником. 17 декабря 1929 года на пленуме Ленинградского обкома ВКП(б) Киров одним из первых провозгласил здравицы накануне пятидесятилетнего юбилея Сталина:
«Если кто-нибудь прямолинейно и твердо, действительно по-ленински, невзирая ни на что, отстаивал и отстаивает принципы ленинизма, так это именно товарищ Сталин…
Надо сказать прямо, что с того времени, когда Сталин занял руководящую роль в ЦК, вся работа нашей партийной организации безусловно окрепла…
Пусть наша партия и впредь под этим испытанным, твердым, надежным руководством идет и дальше от победы к победе».
Киров не был лукавым царедворцем. Он действительно был не только предан, но и дружен со Сталиным, поддерживая хорошие отношения с некоторыми другими руководителями страны. Вот, например, что писал он Орджоникидзе в марте 1926 года:
«Я, брат, провалялся неделю из-за гриппа. Дурацкая болезнь, температура доходила до 40,6. Еще и сейчас не очухался как следует.
Неделю назад был в Москве один день. Сталина застал в постели, у него тоже грипп (не от него ли заразился Киров? — Авт.). Много говорили о нашем хозяйстве, о финансах. Очень много открывается интересного, а лучше сказать печального. По словам Coco, дело определенно выправляется и несомненно, по его мнению, выправится».
О том, что Киров не любил торжественных встреч и славословий, свидетельствует, в частности, его телеграмма в сентябре 1934 года, когда он находился на вершине своей карьеры: «Алма-Ата. Молния. Мирзояну. Случайно стало известно, что на вокзале Алма-Ата готовится встреча. Если это так, категорически протестую. Настаиваю никаких встреч, рапортов и пр.».
Наконец, следует отметить, что Киров, в отличие, скажем, от Кагановича или Хрущева, не был сторонником крутых мер по отношению к оппозиционерам. Это отчасти по его настоянию был поначалу избавлен от расстрела Рютин. Или такой случай.
Арестованный в 1935 году начальник Ленинградского управления НКВД ФД. Медведь, в частности, показал:
«В оперативных списках, представленных мной для согласования с обкомом ВКП(б) на ликвидацию бывших представителей троцкистско-зиновьевской оппозиции, ведущих контрреволюционную работу в 1933 году, по агентурным материалам секретно-политического отдела, были Румянцев, Левин и другие, фамилии коих я сейчас точно не помню. При согласовании мною оперативного списка с товарищем Кировым, товарищ Киров не санкционировал арест Румянцева и Левина, в частности, он имел в виду поговорить лично с Румянцевым».
А вот многие оппозиционеры, прежде всего сторонники Зиновьева в Ленинграде, относились к Кирову с неприязнью, а то и ненавистью. Вот что Киров писал жене в январе 1926 года:
«Произошло то, что намечалось несколько раз, то есть меня из Баку берут и переводят в Ленинград, где теперь происходит невероятная склока (имеется в виду борьба с зиновьевцами. — Авт.)…
Во время съезда нас с Серго посылали туда с докладами, обстановка невозможная. Отсюда ты должна понять, как мне трудно ехать. Я делал все к тому, чтобы отделаться, но ничего не помогло. Удержусь я там или нет, — не знаю. Если выгонят, то вернусь в Баку».
«Приехали позавчера в Ленинград, встретили нас здесь весьма и весьма холодно. Положение здесь очень тяжелое».
Несколькими днями позже он уточняет: «Положение здесь отчаянное, такого я не видел никогда».
О том, какой культ личности Зиновьева существовал тогда в Ленинграде, можно судить по приветствию, адресованному ему от XI губернской Ленинградской конференции РЛКСМ:
«Григорий Евсеевич! XI губконференция РЛКСМ в день своего открытия приветствует Вас как вождя и руководителя Ленинского комсомола и в частности Ленинградской организации РЛКСМ. Примером твердокаменного большевика, надежнейшего ученика Ленина являетесь Вы для нас — молодого большевистского поколения».
Понятно, выспренние слова в адрес высокого начальства были тогда в ходу, почти как обязательная форма обращения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61