Гробы открыты, они пусты. "Я никогда не видел подобной службы, - сказал Диас. - Она ведется целикам на языке майя, и я не мог разобрать и половины слов, но из того, что я услышал..." Он запнулся, и я услышал свой собственный голос, понизившийся до шепота, который спрашивал: "Что? Что это?"
"Кажется, он обещал им отпущение грехов, если они пойдут и отнимут тела силой".
Мы поспешили к отелю, чтобы отыскать Отто. Он был один в кабинете; Диас повторил ему все, что рассказал мне. Он сказал, что точно не знает, но думает, что они могут планировать акцию на сегодняшнюю ночь. Он предложил выставить пару человек с рациями на деревянном мостике.
Отто покачал головой. "Боюсь, я не могу принимать вашего мелодраматичного священника столь же серьезно, как вы, - сказал он. - Часовые кажутся мне несколько избыточной мерой, вы не находите, доктор?" В этот момент зажужжал аэрофон на его столе; звонил один из его помощников по административной части, чтобы доложить, что весь персонал гостиницы ушел с работы - повара, горничные, официанты, портье, все. К чести Отто надо сказать, что он не выглядел удивленным. "Возможно, они пошли в город посмотреть на шоу, - сказал он. - Что ж, не будем завидовать им из-за одного свободного вечера". Он приказал помощнику распределить самые существенные работы между персоналом миссии на эту ночь и велел доложить утром, если островитяне не вернутся к семи тридцати. Затем он сказал Диасу: "Если он продержит этих людей и завтра, мы пойдем и поговорим с ним еще раз. Но я убежден, вы убедитесь, что в этом не будет необходимости".
Мы вышли из кабинета вдвоем. Оказавшись за дверью, Диас молча зашагал прочь, очевидно, разъяренный тем пренебрежением, которое было проявлено к его предостережениям. Мне было его немного жаль, но я не мог не согласиться с Отто. Казалось непостижимым, что аборигены попытаются вмешаться в работу Медицинской исследовательской миссии, когда их собственные жизни поставлены на карту. Все дело в том, что Диас слишком много времени провел на этом острове.
Однако после разговора с Отто я почувствовал прилив энтузиазма и вместо того, чтобы пойти в свою комнату, решил вернуться в лабораторию и закончить отчет. Это заняло больше времени, чем я предполагал, И было уже поздно - за полночь, - когда я запер за собой дверь лаборатории и направился через вестибюль к лифту. Один из людей Отто - нейроанестезиолог, с которым у меня было шапочное знакомство, - сидел за стойкой, закопавшись в толстой кипе исследовательских отчетов. Он сказал, что вызвался отдежурить первую смену в качестве "ночного часового", поскольку забастовка персонала продолжалась, а он все равно привык работать часа три-четыре после полуночи и вполне может заниматься бумажной работой здесь, а не в лаборатории. Я спросил его, как долго, по его мнению, продлится забастовка, и он со смехом ответил: "Пока все не протрезвеют".
Лифт со скрипом поднял меня на четвертый этаж. Из окна моей комнаты было видно, что небо все еще затянуто тучами, и алое сияние на юге стало, пожалуй, даже еще ярче. Я сказал себе, что это только подтверждает теорию Отто: погребальная служба, скорее всего, плавно перешла в ночное празднество.
Не знаю, как долго я проспал, должно быть, не так уж и мало, потому что помню, как очнулся от мрачного неприятного сна со смутным ощущением, будто что-то не так. Воздух в комнате казался застоявшимся, и было абсолютно тихо. Я понял, что кондиционер перестал работать. Выбравшись из кровати, я подошел к окну, чтобы разобраться с кнопками управления. Насколько я мог судить, что-то сломалось внутри; с виду кондиционеру было не меньше двадцати пяти лет. К счастью, окна в отеле тоже были старой конструкции, которые открывались, наподобие дверей, на маленький бетонный балкон. Петли заржавели от длительного воздействия влажного соленого воздуха, но мне удалось-таки открыть их, подергав туда и сюда. Дул легкий бриз, и я шагнул на балкон, подставив ветру лицо. Южная сторона неба все еще была ярко-красной. Мне показалось, что центр сияния перемещается в нашу сторону, и я сначала решил, что этот зрительный эффект производит ветер, который гонит облака в нашу сторону острова. Затем я услышал нечто, похожее на отдаленные крики; в следующую минуту я уже смог различить отдельные светящиеся точки, мелькающие здесь и там между деревьями на monte. Когда они приблизились, зазмеившись по направлению к заливу по какой-то невидимой тропинке, я попытался сосчитать мерцающие огоньки, но их оказалось слишком много. Так я смотрел, пока тот, кто возглавлял это шествие, не вышел из зарослей возле моста. Огни их факелов удвоились, отражаясь в темной воде; тогда я натянул брюки и бросился в коридор. Очевидно, я был единственным, кто видел процессию; здание казалось погруженным в сон. Я бросился к лифту и нажал кнопку. Лифт остался безучастным к моей команде, и я нажимал снова и снова, стараясь расслышать скрип старого механизма, возвращающегося к жизни. Ничего. Несколько секунд я размышлял, не может ли это быть дурным сном. Затем я метнулся на лестницу и помчался вниз, перепрыгивая через две, три, четыре ступени, молясь, чтобы в вестибюле оказался хоть кто-то, кроме меня... Спрыгнув с последней ступеньки, я открыл дверь в вестибюль; там было темно; ночной дежурный и еще двое стояли возле стеклянной входной двери; над их головами виднелась бесконечная вереница факелов, стекающая на поблескивающую тропинку с моста. Кто-то - не я, Энни, - включил пожарную сигнализацию, которая, видимо, работала от собственного аккумулятора, потому что по всему зданию пронзительно затрезвонили звонки. Люди сбегали по лестнице в пижамах и нижнем белье, некоторые просто обвязали бедра полотенцами. Кто-то начал вопить: "Пожар! Пожар! Пожар!", а кто-то другой кричал: "Сохраняйте спокойствие, все сохраняйте спокойствие". Факельщики теперь были уже отчетливо видны через стеклянную дверь. Трудно было не узнать идущую во главе процессии фигуру священника в черной рясе: у него не было факела, но сотни огней освещали его. На голове священника был странный шлем с чем-то наподобие золотого шипа, торчавшего прямо изо лба над глазами. Многие из нас теперь оказались прижатыми толпой к стеклянной двери, и я услышал, как Отто кричит, чтобы его пропустили. Затем они с Диасом очутились рядом со мной. Диас показывал на шлем священника и что-то говорил Отто - я различил только слова "бог-громовержец". Процессия надвигалась на нас. Казалось, здесь собралось все население Санта-Терезы, включая женщин и детей, И все, кроме священника, несли факелы. Они образовали живую стену перед отелем, и священник шагнул вперед. И вновь я отдал должное выдержке Отто: его можно назвать кем угодно, только не трусом. Он распахнул стеклянную дверь и без малейших колебаний вышел на площадку перед флагштоком. Я видел, как Диас шагнул было за ним, но потом передумал и дал двери почти полностью закрыться за Отто, только подставил ногу, чтобы осталась щель.
Встреча двух врагов была короткой. Наступила абсолютная тишина, и священник поднял правую руку. Он прокричал три слова по-испански:
"Denos los muertos" ("Отдайте нам мертвых"). Я видел, как Отто сложил руки перед грудью, словно в мольбе; затем он сделал шаг вперед и, широко раскрыв руки, заговорил на чистом, отточенном испанском: "Друзья, вы должны верить мне, когда я говорю, что вы просите невозможного. Нашей единственной целью здесь является обнаружить причину ужасной трагедии, унесшей жизни двух ваших соотечественников, и защитить вас от беды. Для вашей собственной безопасности мы были вынуждены использовать тела покойных для научных исследований..."
Священник вновь поднял правую руку, только на этот раз она была сжата в кулак. "Нас не интересуют причины или безопасность. Все, что случилось, предопределено, а все, что предопределено, неизбежно. Я проповедую Подражание Христу и Древнему Пути. Иисус умер на Кресте, а Чак изошел сладостным дождем, и мы должны последовать за ними в Тенистую Долину Смерти, где растут Орхидеи Искупления. Иного пути нет". Было совершенно очевидно, что он вещает не для Отто или нас, а для своих последователей. Его шлем мерцал в свете множества факелов, и теперь я смог рассмотреть, что на лбу у него был не шип, а длинное чешуйчатое устройство с петлей на конце, которое, видимо, олицетворяло змею, свернувшуюся перед прыжком. Прежде, чем Отто смог заговорить снова, кто-то из толпы выкрикнул: "Denos los muertos", и остальные тут же подхватили этот лозунг, словно молитву. Не могу с уверенностью сказать, планировал л и, священник именно такое развитие событий, но как только это началось, едва ли кто-нибудь, включая и его, смог бы остановить толпу. Они повторяли эти слова вновь и вновь, пока их священник стоял неподвижно, скрестив на груди руки и глядя вверх на алое небо, словно ожидая дальнейших инструкций оттуда. Затем кто-то в толпе - возможно, по сигналу священника, в чем я, впрочем, не уверен - метнул факел в Отто, промахнувшись на несколько дюймов. Горящий конец упал около стеклянной двери. Я стоял прямо за дверью и, повинуясь какому-то рефлексу, приоткрыл ее и отбросил факел как раз в тот момент, когда Отто повернулся и побежал к зданию. Ему удалось благополучно проскользнуть внутрь, но прежде, чем он успел захлопнуть за собой дверь, град горящих факелов обрушился на площадку, и один из них попал через дверную щель в вестибюль; в считанные секунды портьеры вспыхнули. Древняя система разбрызгивателей под потолком включилась, но тут же вышла из строя. Через несколько минут вестибюль превратился в ад...
Не буду пытаться описывать все остальное, Энн. Каким-то образом нескольким из нас удалось выбраться через окна или двери в задней части отеля, прямо на высокий обрывистый берег, под которым угрожающе торчат из воды острые черные скалы. Мы висели на этих скалах несколько часов, пока горел отель. Ближе к утру, когда рев пламени начал стихать, все еще можно было слышать, как оставшиеся люди кричат и танцуют вокруг дымящихся развалин. Одежда на мне была вся грязная и рваная, с ног до головы я был покрыт ожогами, поэтому я не вполне уверен, что точно помню всю последовательность событий - временами я впадал в беспамятство; и все же мне кажется, что по мере того, как угасал пожар и разгорался рассвет, пение туземцев изменилась. Мне стало казаться, что через некоторое время вместо "Denos los muertos, denos los muertos" островитяне начали распевать "Denos la muerte, denos la muerte" ("Отдайте нам Смерть, отдайте нам Смерть"). Диас, который чуть не погиб во время бегства, полагает, что я расслышал Правильно.
После пожара у нас была еще одна встреча со священником. На этот раз он пришел к мосту с делегацией из десяти последователей, все они были одеты в черные рясы, на головах у каждого был шлем с такой же змееобразной фигурой, как у него. Мы постарались произвести на них впечатление тем фактом, что все люди на этом острове могут умереть, если они не будут сотрудничать с нами, но священник только рассмеялся, словно мы сказали ему то, что он хорошо знал. Затем он сказал: "Лучше умереть, как люди, чем жить, как морские свинки" - и десять апостолов промычали в знак согласия.
Нас осталось только двадцать два. Отто настаивает на том, что мы еще сможем завершить нашу миссию, если будем держаться вместе, но я не знаю, как долго мы вообще продержимся, даже при условии, что ООН продолжит сбрасывать нам еду и оборудование. Мы боимся, что вирусная пневмония может распространиться среди местного населения, при этом всегда есть шанс, что наш собственный анклав окажется зараженным. Несколько человек уже сообщили о подозрительных симптомах - легкой лихорадке, болях в горле, одышке, - но без нашего оборудования невозможно определить, что из этого можно отнести к психосоматической реакции. Диас считает, что продолжать работу без результатов предыдущих исследований, безо всяких записей, без muertos - просто сумасшествие. Даже если мы сможем возобновить работу лабораторий - даже если ВОЗ сбросит нам достаточно оборудования, чтобы выстроить госпиталь с нуля, островитяне просто придут и сожгут его вновь и, скорее всего, на этот раз убьют нас всех. И по-настоящему ужасно, что мы не в состоянии защитить себя. Диас сказал, что островитяне научились вновь принимать идею смерти (смерть как жертва, смерть как избавление) и таким образом способны убивать, но мы никогда не сможем взять чужую жизнь даже ради самозащиты, потому что жизнь сама по себе стала для нас слишком драгоценной. Все, чему мы научились за последние сорок лет, настроило нас против насилия и оставило нас беззащитными перед лицом насилия. Диас уверен, что ООН не вмешается, даже если островитяне попытаются уничтожить нас. Но, по тем же самым причинам, он думает, что у нас есть шанс ускользнуть от карантина - даже если патрули нас заметят, он не верит, что они смогут выстрелить.
Я не знаю, что думать, Энн. Ходят слухи, что добровольцам могут позволить высадиться здесь, чтобы помочь нам;
1 2 3 4 5
"Кажется, он обещал им отпущение грехов, если они пойдут и отнимут тела силой".
Мы поспешили к отелю, чтобы отыскать Отто. Он был один в кабинете; Диас повторил ему все, что рассказал мне. Он сказал, что точно не знает, но думает, что они могут планировать акцию на сегодняшнюю ночь. Он предложил выставить пару человек с рациями на деревянном мостике.
Отто покачал головой. "Боюсь, я не могу принимать вашего мелодраматичного священника столь же серьезно, как вы, - сказал он. - Часовые кажутся мне несколько избыточной мерой, вы не находите, доктор?" В этот момент зажужжал аэрофон на его столе; звонил один из его помощников по административной части, чтобы доложить, что весь персонал гостиницы ушел с работы - повара, горничные, официанты, портье, все. К чести Отто надо сказать, что он не выглядел удивленным. "Возможно, они пошли в город посмотреть на шоу, - сказал он. - Что ж, не будем завидовать им из-за одного свободного вечера". Он приказал помощнику распределить самые существенные работы между персоналом миссии на эту ночь и велел доложить утром, если островитяне не вернутся к семи тридцати. Затем он сказал Диасу: "Если он продержит этих людей и завтра, мы пойдем и поговорим с ним еще раз. Но я убежден, вы убедитесь, что в этом не будет необходимости".
Мы вышли из кабинета вдвоем. Оказавшись за дверью, Диас молча зашагал прочь, очевидно, разъяренный тем пренебрежением, которое было проявлено к его предостережениям. Мне было его немного жаль, но я не мог не согласиться с Отто. Казалось непостижимым, что аборигены попытаются вмешаться в работу Медицинской исследовательской миссии, когда их собственные жизни поставлены на карту. Все дело в том, что Диас слишком много времени провел на этом острове.
Однако после разговора с Отто я почувствовал прилив энтузиазма и вместо того, чтобы пойти в свою комнату, решил вернуться в лабораторию и закончить отчет. Это заняло больше времени, чем я предполагал, И было уже поздно - за полночь, - когда я запер за собой дверь лаборатории и направился через вестибюль к лифту. Один из людей Отто - нейроанестезиолог, с которым у меня было шапочное знакомство, - сидел за стойкой, закопавшись в толстой кипе исследовательских отчетов. Он сказал, что вызвался отдежурить первую смену в качестве "ночного часового", поскольку забастовка персонала продолжалась, а он все равно привык работать часа три-четыре после полуночи и вполне может заниматься бумажной работой здесь, а не в лаборатории. Я спросил его, как долго, по его мнению, продлится забастовка, и он со смехом ответил: "Пока все не протрезвеют".
Лифт со скрипом поднял меня на четвертый этаж. Из окна моей комнаты было видно, что небо все еще затянуто тучами, и алое сияние на юге стало, пожалуй, даже еще ярче. Я сказал себе, что это только подтверждает теорию Отто: погребальная служба, скорее всего, плавно перешла в ночное празднество.
Не знаю, как долго я проспал, должно быть, не так уж и мало, потому что помню, как очнулся от мрачного неприятного сна со смутным ощущением, будто что-то не так. Воздух в комнате казался застоявшимся, и было абсолютно тихо. Я понял, что кондиционер перестал работать. Выбравшись из кровати, я подошел к окну, чтобы разобраться с кнопками управления. Насколько я мог судить, что-то сломалось внутри; с виду кондиционеру было не меньше двадцати пяти лет. К счастью, окна в отеле тоже были старой конструкции, которые открывались, наподобие дверей, на маленький бетонный балкон. Петли заржавели от длительного воздействия влажного соленого воздуха, но мне удалось-таки открыть их, подергав туда и сюда. Дул легкий бриз, и я шагнул на балкон, подставив ветру лицо. Южная сторона неба все еще была ярко-красной. Мне показалось, что центр сияния перемещается в нашу сторону, и я сначала решил, что этот зрительный эффект производит ветер, который гонит облака в нашу сторону острова. Затем я услышал нечто, похожее на отдаленные крики; в следующую минуту я уже смог различить отдельные светящиеся точки, мелькающие здесь и там между деревьями на monte. Когда они приблизились, зазмеившись по направлению к заливу по какой-то невидимой тропинке, я попытался сосчитать мерцающие огоньки, но их оказалось слишком много. Так я смотрел, пока тот, кто возглавлял это шествие, не вышел из зарослей возле моста. Огни их факелов удвоились, отражаясь в темной воде; тогда я натянул брюки и бросился в коридор. Очевидно, я был единственным, кто видел процессию; здание казалось погруженным в сон. Я бросился к лифту и нажал кнопку. Лифт остался безучастным к моей команде, и я нажимал снова и снова, стараясь расслышать скрип старого механизма, возвращающегося к жизни. Ничего. Несколько секунд я размышлял, не может ли это быть дурным сном. Затем я метнулся на лестницу и помчался вниз, перепрыгивая через две, три, четыре ступени, молясь, чтобы в вестибюле оказался хоть кто-то, кроме меня... Спрыгнув с последней ступеньки, я открыл дверь в вестибюль; там было темно; ночной дежурный и еще двое стояли возле стеклянной входной двери; над их головами виднелась бесконечная вереница факелов, стекающая на поблескивающую тропинку с моста. Кто-то - не я, Энни, - включил пожарную сигнализацию, которая, видимо, работала от собственного аккумулятора, потому что по всему зданию пронзительно затрезвонили звонки. Люди сбегали по лестнице в пижамах и нижнем белье, некоторые просто обвязали бедра полотенцами. Кто-то начал вопить: "Пожар! Пожар! Пожар!", а кто-то другой кричал: "Сохраняйте спокойствие, все сохраняйте спокойствие". Факельщики теперь были уже отчетливо видны через стеклянную дверь. Трудно было не узнать идущую во главе процессии фигуру священника в черной рясе: у него не было факела, но сотни огней освещали его. На голове священника был странный шлем с чем-то наподобие золотого шипа, торчавшего прямо изо лба над глазами. Многие из нас теперь оказались прижатыми толпой к стеклянной двери, и я услышал, как Отто кричит, чтобы его пропустили. Затем они с Диасом очутились рядом со мной. Диас показывал на шлем священника и что-то говорил Отто - я различил только слова "бог-громовержец". Процессия надвигалась на нас. Казалось, здесь собралось все население Санта-Терезы, включая женщин и детей, И все, кроме священника, несли факелы. Они образовали живую стену перед отелем, и священник шагнул вперед. И вновь я отдал должное выдержке Отто: его можно назвать кем угодно, только не трусом. Он распахнул стеклянную дверь и без малейших колебаний вышел на площадку перед флагштоком. Я видел, как Диас шагнул было за ним, но потом передумал и дал двери почти полностью закрыться за Отто, только подставил ногу, чтобы осталась щель.
Встреча двух врагов была короткой. Наступила абсолютная тишина, и священник поднял правую руку. Он прокричал три слова по-испански:
"Denos los muertos" ("Отдайте нам мертвых"). Я видел, как Отто сложил руки перед грудью, словно в мольбе; затем он сделал шаг вперед и, широко раскрыв руки, заговорил на чистом, отточенном испанском: "Друзья, вы должны верить мне, когда я говорю, что вы просите невозможного. Нашей единственной целью здесь является обнаружить причину ужасной трагедии, унесшей жизни двух ваших соотечественников, и защитить вас от беды. Для вашей собственной безопасности мы были вынуждены использовать тела покойных для научных исследований..."
Священник вновь поднял правую руку, только на этот раз она была сжата в кулак. "Нас не интересуют причины или безопасность. Все, что случилось, предопределено, а все, что предопределено, неизбежно. Я проповедую Подражание Христу и Древнему Пути. Иисус умер на Кресте, а Чак изошел сладостным дождем, и мы должны последовать за ними в Тенистую Долину Смерти, где растут Орхидеи Искупления. Иного пути нет". Было совершенно очевидно, что он вещает не для Отто или нас, а для своих последователей. Его шлем мерцал в свете множества факелов, и теперь я смог рассмотреть, что на лбу у него был не шип, а длинное чешуйчатое устройство с петлей на конце, которое, видимо, олицетворяло змею, свернувшуюся перед прыжком. Прежде, чем Отто смог заговорить снова, кто-то из толпы выкрикнул: "Denos los muertos", и остальные тут же подхватили этот лозунг, словно молитву. Не могу с уверенностью сказать, планировал л и, священник именно такое развитие событий, но как только это началось, едва ли кто-нибудь, включая и его, смог бы остановить толпу. Они повторяли эти слова вновь и вновь, пока их священник стоял неподвижно, скрестив на груди руки и глядя вверх на алое небо, словно ожидая дальнейших инструкций оттуда. Затем кто-то в толпе - возможно, по сигналу священника, в чем я, впрочем, не уверен - метнул факел в Отто, промахнувшись на несколько дюймов. Горящий конец упал около стеклянной двери. Я стоял прямо за дверью и, повинуясь какому-то рефлексу, приоткрыл ее и отбросил факел как раз в тот момент, когда Отто повернулся и побежал к зданию. Ему удалось благополучно проскользнуть внутрь, но прежде, чем он успел захлопнуть за собой дверь, град горящих факелов обрушился на площадку, и один из них попал через дверную щель в вестибюль; в считанные секунды портьеры вспыхнули. Древняя система разбрызгивателей под потолком включилась, но тут же вышла из строя. Через несколько минут вестибюль превратился в ад...
Не буду пытаться описывать все остальное, Энн. Каким-то образом нескольким из нас удалось выбраться через окна или двери в задней части отеля, прямо на высокий обрывистый берег, под которым угрожающе торчат из воды острые черные скалы. Мы висели на этих скалах несколько часов, пока горел отель. Ближе к утру, когда рев пламени начал стихать, все еще можно было слышать, как оставшиеся люди кричат и танцуют вокруг дымящихся развалин. Одежда на мне была вся грязная и рваная, с ног до головы я был покрыт ожогами, поэтому я не вполне уверен, что точно помню всю последовательность событий - временами я впадал в беспамятство; и все же мне кажется, что по мере того, как угасал пожар и разгорался рассвет, пение туземцев изменилась. Мне стало казаться, что через некоторое время вместо "Denos los muertos, denos los muertos" островитяне начали распевать "Denos la muerte, denos la muerte" ("Отдайте нам Смерть, отдайте нам Смерть"). Диас, который чуть не погиб во время бегства, полагает, что я расслышал Правильно.
После пожара у нас была еще одна встреча со священником. На этот раз он пришел к мосту с делегацией из десяти последователей, все они были одеты в черные рясы, на головах у каждого был шлем с такой же змееобразной фигурой, как у него. Мы постарались произвести на них впечатление тем фактом, что все люди на этом острове могут умереть, если они не будут сотрудничать с нами, но священник только рассмеялся, словно мы сказали ему то, что он хорошо знал. Затем он сказал: "Лучше умереть, как люди, чем жить, как морские свинки" - и десять апостолов промычали в знак согласия.
Нас осталось только двадцать два. Отто настаивает на том, что мы еще сможем завершить нашу миссию, если будем держаться вместе, но я не знаю, как долго мы вообще продержимся, даже при условии, что ООН продолжит сбрасывать нам еду и оборудование. Мы боимся, что вирусная пневмония может распространиться среди местного населения, при этом всегда есть шанс, что наш собственный анклав окажется зараженным. Несколько человек уже сообщили о подозрительных симптомах - легкой лихорадке, болях в горле, одышке, - но без нашего оборудования невозможно определить, что из этого можно отнести к психосоматической реакции. Диас считает, что продолжать работу без результатов предыдущих исследований, безо всяких записей, без muertos - просто сумасшествие. Даже если мы сможем возобновить работу лабораторий - даже если ВОЗ сбросит нам достаточно оборудования, чтобы выстроить госпиталь с нуля, островитяне просто придут и сожгут его вновь и, скорее всего, на этот раз убьют нас всех. И по-настоящему ужасно, что мы не в состоянии защитить себя. Диас сказал, что островитяне научились вновь принимать идею смерти (смерть как жертва, смерть как избавление) и таким образом способны убивать, но мы никогда не сможем взять чужую жизнь даже ради самозащиты, потому что жизнь сама по себе стала для нас слишком драгоценной. Все, чему мы научились за последние сорок лет, настроило нас против насилия и оставило нас беззащитными перед лицом насилия. Диас уверен, что ООН не вмешается, даже если островитяне попытаются уничтожить нас. Но, по тем же самым причинам, он думает, что у нас есть шанс ускользнуть от карантина - даже если патрули нас заметят, он не верит, что они смогут выстрелить.
Я не знаю, что думать, Энн. Ходят слухи, что добровольцам могут позволить высадиться здесь, чтобы помочь нам;
1 2 3 4 5