- Я вам отдам все таблетки в том случае, если вы объясните мне откровенно, почему вы отвергли Макмастерса, когда он восхотел найти прибежище в христианстве? Согласны? По рукам?
- Он обязан проявить мужество. Он обязан подняться на высоту поставленной перед ним задачи. Это его святой долг. Пусть это долг перед ложной и вздорной, шутовской религией. Тем не менее долг следует выполнять.
- Да что вы мне очки-то втираете! - воскликнул Пит.
Это объяснение, по его мнению, звучало совершенно фальшиво. Сейчас, когда они были наедине и после события прошло некоторое время, это объяснение звучало вдвойне фальшиво.
Получалось, что на прямой и настоятельный вопрос о причине Абернати ответил, что причины, в сущности, не было. В глубине души Пит не сомневался, что святой отец попросту умалчивает об истинной причине.
- Соблаговоли отдать наркотики, - отчеканил Абернати. - Я сказал тебе откровенно, почему я отверг соблазн обратить в христианство одного из самых лучших фресковых живописцев в районе Скалистых Гор. Выполни и ты свое обещание…
- Просите что угодно, - тихо промолвил Пит.
- Что? - переспросил Абернати, растерянно мигая и приставляя ладонь лодочкой к уху. - Ах, ты имеешь в виду: берите у меня что угодно, кроме химических препаратов.
- Готов отказаться от Лурин и прибавить чего пожелаете, - произнес Пит чуть слышно, голосом человека при последнем издыхании.
Он даже не знал, расслышал ли священник все слова этой фразы. Но интонация была настолько выразительной, что не стоило труда догадаться о содержании Питовой мольбы. Разумом Пит понимал, что так вот канючить -стыдно. Но ничего поделать с собой не мог. Таким жалким, таким униженным и потерянным он, похоже, никогда еще не был - даже в разгар чудовищной войны.
- Гм, гм, - произнес Абернати. - Значит, и Лурин, и все, что угодно… Вот так предложение! Звучит грандиозно! Выходит, ты до такой степени привык к какому-то одному наркотику или ко всем сразу, что теперь готов ради них на все. Я прав?
- Нет, не ради наркотиков, - ответил Пит. - Но ради того, что мне эти наркотики открывают.
- Дай-ка подумать…
После продолжительного молчания Абернати сказал:
- Что-то у меня сегодня вечером плохо варит голова… Пора на боковую. Утро вечера мудреней. Возможно, завтра я решу, как нам с тобой поступить.
"Голова у тебя сегодня варит отлично, - подумал Пит. - Обвел меня вокруг пальца и плюс к тому все серебро у меня выиграл - чтоб его нелегкая взяла!"
- Кстати, - внезапно спросил священник, - как эта рыжеволоска в постели? Грудки у нее такие же твердые на ощупь, какими кажутся?
- Она подобна морскому приливу, - мрачновато изрек Пит. - Или ветру, летящему над равнинами. Ее груди как холмы цыплячьего жира. Ее чресла…
- Так или иначе, - широко ухмыляясь, сказал Абернати, - ты получил удовольствие от того, что познал ее. В библейском смысле слова.
- Вы действительно хотите знать, что она собой представляет? -спросил Пит. - Средненькая. У меня, в общем-то, было немало женщин. Одни из них были лучше ее в постели, другие хуже. Вот так-то.
Абернати продолжал ухмыляться.
- Что тут смешного? - задиристо осведомился Пит.
- Возможно, именно так, со смешком, голодный расспрашивает о том, какие закуски стояли на шведском столе, - сказал Абернати.
Пит вспыхнул, сознавая, что этого никак не скрыть, ибо обычно он заливается краской до самой лысоватой макушки.
Он раздраженно передернул плечами и, отвернувшись, спросил:
- А вам-то что? Зачем спрашиваете?
- Просто любопытно. - Священник почесал подбородок и убрал с лица улыбку. - Я человек любопытный; знания о плотских радостях, даже из вторых рук, все равно знания.
- Вероятно, многолетнее выслушивание чужих исповедей способствует развитию болезненного любопытства, - обронил Пит, по-прежнему не глядя на Абернати.
- Даже если так, это нисколько не оскверняет обряд таинства исповеди.
- Я знаю, что говорили вальденсы. Я хотел сказать…
- Ты хотел сказать, что я вроде тех, кто в дырочку подсматривает за голыми бабами. - Абернати удрученно вздохнул, поднялся со стула, одернул сутану. - Ладно, я пошел домой.
Пит проводил священника до двери, а заодно и выпустил на двор Тома-Шустрика, чтоб тот сделал свои обычные вечерние дела.
Повсюду пыль была прибита росой. Но копыта голштинки поднимали дорожную пыль, которая летела в лицо Тибору. Он отворачивал голову в сторону и обозревал утренний пейзаж.
"Какие цвета! Сколько красок!.. Господи Иисусе! Какие краски!" - думал Тибор.
Утром мир красок живет особой жизнью: эта влажная зелень листьев, эта пастельная маслянистость серо-голубых перышек сойки, этот насыщенно-сочный цвет конских яблок - все и вся смотрится иначе! Чудесное преображение длится часов до одиннадцати. Потом буйство красок вроде бы остается, но магия как бы ускользает из мира - влажная магия утра.
Девять тридцать. Западный край неба подернут дымкой тумана. Она напомнила Тибору тени на репродукциях картин Рембрандта. Проще простого подделаться под колорит и стиль этого художника. Толкуют о каких-то особенных глазах на его портретах… И что публика в них находит? Что хочет, то и находит. Потому что Рембрандт дает только тени, тени и тени. Ничего больше. Он не утренний художник, а потому ничего не стоит писать точнехонько в его манере. А вот картины этих истинно утренних художников, импрессионистов, которые образовали единое направление, быть может, только потому, что жили в одном районе Парижа и сидели рядом за столиками в кафе "Gaibois", - их картины черта с два подделаешь. Они умели увидеть необычайность утреннего мира - и норовили ухватить его, пробуя то одни приемы, то другие, ходя кругами вокруг совершенства.
Тибор упоенно наблюдал за птицами, впитывал прелесть их полета. Ах, утро даже слишком хорошо! Так бы и нарисовал всю эту благодать акварелью! Или нет, лучше не пожалеть сил и нарисовать маслом - слой за слоем, слой за слоем, как это ни трудно.
Рисовать, рисовать - работой отстраняя от себя…
Что отстраняя?
Корова тихонько всхрапнула, и Тибор отозвался ласковым, столь же нечленораздельным звуком.
Господи! Знал бы кто, как он ненавидел работать при искусственном освещении! Да, церковного полумрака, освещенного свечами или факелами, достаточно для проработки деталей, для росписи темных углов или фризов -словом, для работы над второстепенным. Но произведение в целом - das Dinge selber - должно быть дитя света, творение утра.
Мысли, улетевшие так далеко, вернулись к земному, насущному - и утренние краски на время как бы поблекли.
Дом Абернати располагался за холмом, примерно в миле отсюда. С такой скоростью он прибудет туда к десяти. И что потом? Тибор снова отгонял размышления на эту тему - тем, что стал мысленно рисовать дерево. Однако на новосозданном рисунке наступила вдруг осень, листья увяли и облетели.
Так что же потом?
Он вторгся в его сознание неожиданно - образ Бога любви и милосердия. Буквально несколько дней назад. Если его примут в лоно христианства и окрестят, ему, как он это понимает, даже не придется исповедоваться и получать отпущение грехов. Когда-то еретики-анабаптисты решительно отрицали таинство исповеди. Лично он ничего против исповеди не имеет, вот только не хочется выворачивать глубины своей души, разнагишаться перед кем-то в сутане - признаваться в тайном вожделении, говорить о том, как его воображению рисовались груди Элен - подобные облакам, или молочная кожа на животе Лурин, или как он мысленно впивался в медовые губы Фэй. Совсем не тянет рассказывать о том, как он присваивал холсты и мраморные блоки для создания собственных, а не заказных произведений.
Что сказал бы на все это доктор богословия Абернати? А, вилы ему в бок! Ничего этого он не услышит! Сегодня же будет так: Абернати елейным голоском посоветует ему и то и се, всучит катехизис для внимательного изучения, дабы позже проэкзаменовать, совершить обряд крещения и объявить христианином. Все пройдет без сучка без задоринки…
Но что же в таком случае портило радость от этого замечательного утра?
Ночью ему снилась его настенная роспись. Пустое место в центре, где следовало изобразить Карл-тона Люфтойфеля, буквально вопияло о заполнении. Глаза на фотке, которую подсунул Доминус Маккомас, упрямо глядели мимо Тибора. Никак этот человек не хотел посмотреть ему прямо в глаза. Ну да ладно, рано или поздно их взгляды встретятся. Стоит только увидеть этого человека, поймать его взгляд - не ускользающий, как у героев Рембрандта, нет! - а точно сфокусированный взгляд Господа Гнева, и вобрать в свою память каждый мускул, каждую черточку Его Лика, - как они двигаются, как изменяются, что напряжено, что расслаблено; стоит ему хорошенько рассмотреть Его мешки у глаз или синие круги под Его глазами, прочувствовать параллелограммы Его лба и все прочие составляющие лица, в открытую обращенного к нему хотя бы на мгновение-другое в утреннем свете, - о, тогда вакуум в центре картины будет немедленно заполнен! Если Тибору доведется хоть однажды увидеть это лицо, тогда и весь мир вместе с ним увидит это лицо - через призму тиборовского видения, благодаря его шестипалому манипулятору…
Он сплюнул на дорогу, облизал губы и прокашлялся. Восхитительное утро действовало на него слишком пьяняще.
Голштинка - милая его Кори - обогнула холм. До жилища Абернати оставалось не больше мили.
Вкатившись в кабинет священника, Тибор пытливо вглядывался в хозяина.
- Спасибо за кофеек, - сказал он, принимая чашку кофе и проворно проделывая все нужные операции, чтобы сделать пару освежающих глотков.
Абернати добавил в свою чашку сливок и сахара и шумно помешивал кофе.
Какое-то время они сидели молча, потом Абернати проронил:
- Короче говоря, вы намерены перейти в христианство.
Вопрос угадывался не по интонации, а по тому, что брови священника слегка взметнулись вверх - словно вопросительно.
- Да, я проявляю известный интерес к этому. Вчера вечером я уже имел случай сказать…
- Помню, помню, - кивнул Абернати. - Само собой разумеется, мне в высшей степени приятно, что наш пример столь вдохновил вас. - Он отвернулся от Тибора и, пристально глядя в окно, выпалил размеренной скороговоркой: -Способны ли вы поверить в Господа Всемогущего, Творца всего сущего на Небесах и на Земле, пославшего нам сына своего Иисуса Христа, Господа нашего, рожденного непорочно Девой Марией и преданного пыткам Понтием Пилатом, распятого, умершего и погребенного, а затем на третий день воскресшего из мертвых?
- Думаю, что да, - произнес Тибор. - Да, верю.
- Веруете ли вы в то, что Он однажды вернется, дабы судить всех живущих и мертвых?
- Если очень постараюсь - поверю, - отозвался Тибор.
- А вы, что бы там ни было, человек честный, - признал Абернати. -Теперь я скажу вам вот что: по слухам, мы мертвой хваткой впиваемся в каждого, кто проявит хоть малейший интерес к нашему вероучению. Это вздор. Я с удовольствием приму вас в лоно нашей церкви - но лишь убедившись, что вы поступаете сознательно, взвешенно, не с кондачка. Могу подсказать вам существенный аргумент против перехода: наша церковь неизмеримо беднее церкви Служителей Гнева. Если вы ищете материальной выгоды - забудьте дорогу к нам. Мы не то что настенных росписей не можем себе позволить - даже иллюстрировать святые книги нам не по карману.
- О материальных выгодах, святой отец, я думаю как раз менее всего.
- Ладно, - сказал Абернати, - я просто хотел убедиться, что между нами нет недопонимания.
- Да, я уверен, что поступаю не вслепую.
- Итак, вы служите в церкви Господа Гнева, - произнес Абернати, подчеркивая каждое слово.
- Я взял у них аванс, - сказал Тибор, - и должен выполнить работу.
- А что вы на самом деле думаете о Люфтойфеле? - спросил Абернати.
- Я ведь его никогда не видел. А рисовать предпочитаю того, кого видел своими глазами, фотография, что они мне дали, могла бы помочь лишь в том случае, если бы я увидел Люфтойфеля - хотя бы краем глаза, хотя бы на мгновение-другое.
- А как он вам - в качестве Бога? - спросил Абернати.
- Да как вам сказать… шут его знает.
- А как человек? - не унимался священник.
- А шут его знает…
- Если вы пока толком не разобрались в своих чувствах, стоит ли вам пороть горячку? - усомнился Абернати. - Когда по-настоящему припрет, тогда и примете окончательное решение.
- Штука в том, что ваша религия предлагает больше, - сказал Тибор.
- Например?
- Любовь, веру, надежду.
- Но деньги-то у них вы взяли, - сухо констатировал Абернати.
- Взял, - кивнул Тибор. - И даже успел заключить с ними договор.
- По условиям которого вы не можете отвертеться от Странствия? -спросил Абернати.
- Угу, - со вздохом отозвался Тибор.
- Если вы сегодня перейдете в истинную веру, как быть с этим вашим договором?
- Откажусь.
- Почему? - продолжал допрос святой отец.
- Потому как не желаю пускаться в Странствие. Оба сделали несколько глотков кофе - в полном
молчании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35