такая уж работа у частного детектива, ничего не поделаешь. Удостоверение он у меня попросить не догадался. Удовольствие, которое я испытывал, следовало бы классифицировать как мазохистское. Раньше мне казалось, что такое невозможно, но теперь я убедился в обратном. На голове я чувствовал не шекспировские рога, а терновые колючки. Но зайти я все никак не решался. Так проходили недели. Люси я сказал, что собираю доказательства для начала бракоразводного процесса, и это наполняло меня ощущением праведника, подвергающего себя утонченным истязаниям. Когда я возвращался домой, она приговаривала: бедняжка, выпей перед сном чего-нибудь горяченького.
Однажды, как обычно прогуливаясь под ее окнами, я увидел, что к дому подъехала скромная машина, из которой, воровато озираясь, выскочил какой-то человек и быстро взлетел по лестнице. Вскоре его профиль показался в освещенном окне гостиной. Где-то я видел это лицо но где? Какая-то знаменитость. Политик? Актер? Проповедник? Может, телекомментатор? Да-да, это уже ближе… Я вспомнил, как однажды мы с Люси сидели перед телевизором и ели с колен горячий суп (я хочу сказать из тарелок, поставленных на колени), заедая хрустящими хлебцами, а этот тип проникновенно вещал с телеэкрана. Что-то связанное одновременно с политикой и телевидением. Агитировал, что ли, за кого-то? Часа через полтора я увидел, как он спускается, пряча за пазуху бумажник. Выглядел он так же воровато, но уже с оттенком самодовольства. Было как раз время окончания вечерних спектаклей, и по улице в сторону Бейкер-стрит спешили такси. Незнакомец еще не сел в свою машину, а я уже остановил такси. Шофер спросил: куда, дружище? (или «куда, приятель?»), и я, стараясь не улыбнуться, сказал: следуйте за той машиной. Она сейчас поедет. Какого хрена тогда она стоит, пусть трогается! Потом добавил: серьезно, что ли, приятель? (или-дружище). Ты, наверное, телик много смотришь. Тем не менее он сделал все, как я просил. Следовать за машиной незнакомца оказалось не просто: между нами постоянно кто-нибудь вклинивался, но в итоге мы оказались где-то неподалеку от Марбл-Арч, и его машина затормозила у большого многоквартирного дома. Не привлекая к себе внимания, мы остановились на противоположной стороне улицы. Приехали. Что сидите? Догоняйте! И поменьше крови, ладно? Я расплатился, и таксист уехал. Выждав некоторое время, я подошел к подъезду, в котором скрылся незнакомец. Как я и предполагал, в холле меня встретил швейцар. Простите, сказал я, это не мистер Барнаби только что зашел? Он подозрительно взглянул на меня и спросил: а вам-то что за дело, приятель? (Вокруг одни «приятели» — пародия на дружелюбие в государстве натужного равенства) Я вам не приятель, мое имя доктор Роупер. Простите, доктор, сказал швейцар. Нет, это был не Барни — или как вы сказали? — а мистер Корнпит-Феррерз собственной персоной. Настоящий джентльмен. Швейцар пропел дифирамбы восхитительным речам, с которыми тот выступает по телевизору и в палате общин (впрочем, откуда ему, навряд ли посещающему галерею для публики, это знать?). Не преминул он вспомнить и о его щедрости, о неизменной готовности расплатиться полукроной за малейшую услугу. Вот сейчас, к примеру, попросил меня поставить в гараж машину его жены. Он на ней только что приехал, хотя обычно разъезжает на собственном роскошном «бентли». Дав на чай — то ли полкроны, то ли десять шиллингов, — я спросил: так, значит, он женат? Спасибо, сэр. Сэр доктор. Да, у него чудесная жена. И трое детишек, чудесных детишек. Кобель блудливый. Но по крайней мере, теперь стало ясно, как мне вернуть Бригитту. В следующий раз я предстану перед ними — так же, как сделал это когда-то с мордоворотом Вурцелем. Впрочем, не совсем так — тогда я поступил не по-мужски и прибегнул к помощи Хильера.
Всю следующую неделю я караулил его у дома Бригитты, но он ни разу не появился, вероятно, допоздна засиживаясь в палате общин. Зато как-то вечером у дома остановилась чья-то машина, и из нее вылез человек, как две капли воды похожий на другого мерзавца — «Западно-германского дьявола». Он гаркнул водителю что-то идиотское, вроде Кегl, на что тот, перед тем как отъехать, ответил чем-то вроде Sei gut. На этот раз, выждав приличное — слово, впрочем, вряд ли здесь уместное — время, я решил подняться. Я весь горел: прошлое возвращалось — первой червоточиной в яблоке. Добравшись до ее двери, я остановился и, стараясь не шуметь, перевел дыхание. Вдруг я услышал, что они что-то деловито обсуждают по-немецки. Это меня удивило. Я, конечно, предполагал услышать нечто другое, серьезный разговор можно было отложить до встречи совсем иного рода. Я прислушался. Несколько раз до меня донеслось название «Эберсвальде». Эберсвальде? Это же в Восточной Германии. Бригитта пару раз говорила мне о каком-то противном, ненавистном ей родственнике, жившем в Эберсвальде. Несмотря на все свои старания, я мало что понял из их разговора. Быстрая немецкая речь была мне не по зубам, хоть я и состоял в браке с женщиной, которая в минуты страсти и крайнего раздражения переходила на немецкий. Мне почудилось, что Бригитта тихонько всхлипнула. Неужели эберсвальдский родственник и впрямь такой противный? А может, там появился новый родственник —отнюдь не противный? Единственное другое слово, которое я явственно различал, было еще одно имя собственное — Мария. Они повторили его несколько раз. Бригитта, помнится, рассказывала мне о своей племяннице Марии (совсем не противной). И тут она громко воскликнула: но я ничего не знаю! Не успела еще! На что мужской голос тихо возразил: значит, узнаешь. Все узнаешь, если постараешься. Потом добавил: Ich gehe. Он еще не открыл дверь, как я был внизу и припустил по улице, стараясь отойти подальше от дома.
Что это значило? Непонятно. Возможно, ничего особенного. Но в меня, как и в остальных моих сограждан, крепко вбили понятие «национальная безопасность», и я не мог отогнать от себя мысль, что в нашем свободном Лондоне немецкая проститутка (ужас! — так назвать Бригитту), имеющая родственников в Восточной Германии, представляет собой прекрасный объект для предложений и угроз Другой Стороны. Не то чтобы меня это слишком беспокоило. Ведь мы, ученые социалистической ориентации, как раз работали над благородным проектом международного научного сотрудничества и рассматривали все научные исследования как единое целое, полагая, что все ответы на все вопросы должны быть доступны всем. Войну следовало поставить вне закона, и мы составляли авангард тех, кто за это боролся, поскольку сознавали огромную ответственность ученого, наделенного устрашающим могуществом.
С помощью справочника «Кто есть кто» я обнаружил, что мистер Корнпит-Феррерз является министром без портфеля. Точнее, являлся им три правительства назад. Его нынешний пост я не знал и знать не желал. Он принадлежал — и, возможно, принадлежит до сих пор — к тем, кто пользуется большим уважением, причем не только со стороны своего швейцара, заседает в Комиссиях и Комитетах, включая и тот, который что-то там решал по поводу религиозных телепрограмм для подростков. Лицемер. Но как бы то ни было, скоро я перед ними предстану — день Противостояния надвигался. И все-таки мне пришлось прождать еще три недели, на протяжении которых Бригитта, несчастная испорченная девочка, приняла немало посетителей, и все они были одеты с
иголочки. В ту ночь, когда это произошло, лил дождь, и я уже собрался уходить. Но тут к дому подкатила столь памятная мне машина, из которой выглянуло столь памятное мне лицо (теперь уже не анонимное!) и настороженно, как и в прошлый раз, оглядело мокрую улицу. Корнпит-Феррерз вошел, я последовал за ним пятью минутами позже. Сердце колотилось как бешеное, я с трудом дышал и не был уверен, что смогу говорить. Решительно повернув ключ в замке, я переступил порог. Гостиная оказалась пустой, зато я услышал, как в спальне возятся на шуршащих простынях и с отвратительным наслаждением посапывают. Оказалось, я могу говорить, могу даже кричать. Ну-ка, вы оба, вылезайте оттуда! — гаркнул я. Ублюдки похотливые. Одновременно я проверил содержимое внутреннего кармана, на всякий случай, желая убедиться, на месте ли все, что я взял с собой. Наступила напряженная тишина, потом послышалось перешептывание, но тут я снова крикнул: политикан двуличный, выходи! Выходи и ты, которую у меня язык не поворачивается назвать женой. Они показались в дверях. Она запахивала пеньюар, он — уже в брюках и рубашке — приглаживал волосы. А я-то гадала, куда подевался второй ключ, сказала она. Так, давай выкладывай быстро, что тебе надо. Ему надо, чтобы его хорошим пинком под задницу спустили с лестницы, сказал Корнпит-Феррерз. Кто он такой? Твой сутенер? Мне, между прочим, никогда не приходило в голову, что и такой человек, точнее недочеловек, может быть в окружении Бригитты. Меня слегка повело, и одновременно я почувствовал прилив злобы и обиды. Мистер Корнпит-Феррерз, я муж этой женщины, сказал я. Ах, даже имя мое известно?—сказал он. Прискорбно. Привлечем его за нарушение неприкосновенности жилища, добавил он, обращаясь к Бригитте. Звони в полицию. А, не хотите! (это уже ко мне). Вам такой поворот дела, похоже, не нравится. Эта женщина — моя жена, сказал я. Бригитта Роупер. Вот (я достал из кармана документы) наше брачное свидетельство. А вот (я снова полез в карман) наш общий паспорт. Фотографии не оставляют никаких сомнений.
Он не стал требовать их для тщательного изучения. Опустившись на канапе, он достал сигарету из эмалевого портсигара Бригитты. В таком случае определимся сказал он. Чего вы добиваетесь? Денег? Развода? Я отрицательно покачал головой и сказал: Нет, все, что я хочу, это вернуть свою жену. Бригитта вспыхнула: я к тебе не вернусь, что бы ты, мерзавец поганый, ни делал! Никогда, никогда, никогда! Слышите, что говорит леди?—спросил Корнпит-Феррерз. Вряд ли я сумею помочь вам вернуть ее. Я, между прочим, ничего этого не знал. Так что приношу свои извинения. Вышло недоразумение. А если выяснится, что ее посещают восточногерманские агенты?—спросил я.
Бригитта побледнела; ага, значит, я не ошибся! Я хочу сказать, произнес я, что ее следует депортировать. Насколько я понимаю, отношения с министром внутренних дел у вас вполне дружеские?
Корнпит-Феррерз воскликнул: а при чем тут это, черт возьми! (он с трудом держал себя в руках). Теперь все зависит от Бригитты, сказал я. Мне бы ничего не стоило надавить на вас, чтобы добиться ее депортации. Но если она ко мне вернется, не обязательно сегодня — я сейчас живу не один — а, скажем, на днях, то будем считать, что данного инцидента не было. И я вас никогда не видел. Я сам выполняю ответственную работу и совершенно не собираюсь дискредитировать лицо, занимающее важный пост. Слишком рискованно. До шантажа я тоже не унижусь. Конечно, если меня к этому не принудят. Значит, ваши требования состоят именно в этом? — спросил Корнпит-Феррерз. Я подтвердил. Нельзя сказать, чтобы мои слова не произвели на него впечатления. Что ж, обратился он к Бригитте, то, что он говорит, не лишено смысла. Может, стоит вернуться? Никогда, сказала она. А если ты попытаешься вышвырнуть меня из страны, я расскажу, что ты приходил сюда. И твоей жене расскажу, и премьер-министру. Не так все просто, сказал он. Свидетелей-то нет. Свидетель перед тобой! Мой муж. (Услышав это, я просиял, как последний идиот.) И еще один есть, добавила она. Он неоднократно видел, как ты приходил сюда. Мы с Корнпит-Феррерзом почувствовали, что она, похоже, говорит правду. Вообще-то ни к чему принимать поспешные решения, сказал он. Думаю, нам с вами (это он мне) сейчас лучше удалиться. Мы могли бы где-нибудь посидеть, выпить. А малышка Бриджит пусть все обдумает. Должен сказать (это все он говорил), что вы человек великодушный. Просто восхищаюсь вами. Наверное, это и есть любовь. Благодарю, но пить я не буду, сказал я. Меня мгновенно вытошнит. Если кто-то из вас захочет со мной связаться, найти меня не составит труда.
С этим я и вышел. Но, еще не сделав первого шага по лестнице, я решил вернуться, снова открыл дверь и срывающимся, полным отвращения голосом произнес: Господи, Боже мой, ну и в мерзкую же историю вы оба вляпались!
После чего я действительно ушел. В ту ночь Люси не могла нарадоваться на мое прекрасное настроение и уже не сомневалась (бедняжка!), что ждать осталось недолго.
То, что затем произошло, явилось для меня полной неожиданностью. Как-то утром я получил по почте довольно грязный конверт. Мое имя и адрес были аккуратно отпечатаны, отчего неопрятный вид конверта казался еще более странным. В конверте лежали десять банкнот по одному фунту. Там же была отпечатанная на машинке записка: «Прости, что так долго не удавалось отдать долг». Подписана записка была машинописным инициалом «С». Напрасно я морщил лоб, силясь припомнить, кому одалживал десять фунтов. Когда Люси, накрывая на стол, спросила, что случилось, я ей все рассказал и показал записку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Однажды, как обычно прогуливаясь под ее окнами, я увидел, что к дому подъехала скромная машина, из которой, воровато озираясь, выскочил какой-то человек и быстро взлетел по лестнице. Вскоре его профиль показался в освещенном окне гостиной. Где-то я видел это лицо но где? Какая-то знаменитость. Политик? Актер? Проповедник? Может, телекомментатор? Да-да, это уже ближе… Я вспомнил, как однажды мы с Люси сидели перед телевизором и ели с колен горячий суп (я хочу сказать из тарелок, поставленных на колени), заедая хрустящими хлебцами, а этот тип проникновенно вещал с телеэкрана. Что-то связанное одновременно с политикой и телевидением. Агитировал, что ли, за кого-то? Часа через полтора я увидел, как он спускается, пряча за пазуху бумажник. Выглядел он так же воровато, но уже с оттенком самодовольства. Было как раз время окончания вечерних спектаклей, и по улице в сторону Бейкер-стрит спешили такси. Незнакомец еще не сел в свою машину, а я уже остановил такси. Шофер спросил: куда, дружище? (или «куда, приятель?»), и я, стараясь не улыбнуться, сказал: следуйте за той машиной. Она сейчас поедет. Какого хрена тогда она стоит, пусть трогается! Потом добавил: серьезно, что ли, приятель? (или-дружище). Ты, наверное, телик много смотришь. Тем не менее он сделал все, как я просил. Следовать за машиной незнакомца оказалось не просто: между нами постоянно кто-нибудь вклинивался, но в итоге мы оказались где-то неподалеку от Марбл-Арч, и его машина затормозила у большого многоквартирного дома. Не привлекая к себе внимания, мы остановились на противоположной стороне улицы. Приехали. Что сидите? Догоняйте! И поменьше крови, ладно? Я расплатился, и таксист уехал. Выждав некоторое время, я подошел к подъезду, в котором скрылся незнакомец. Как я и предполагал, в холле меня встретил швейцар. Простите, сказал я, это не мистер Барнаби только что зашел? Он подозрительно взглянул на меня и спросил: а вам-то что за дело, приятель? (Вокруг одни «приятели» — пародия на дружелюбие в государстве натужного равенства) Я вам не приятель, мое имя доктор Роупер. Простите, доктор, сказал швейцар. Нет, это был не Барни — или как вы сказали? — а мистер Корнпит-Феррерз собственной персоной. Настоящий джентльмен. Швейцар пропел дифирамбы восхитительным речам, с которыми тот выступает по телевизору и в палате общин (впрочем, откуда ему, навряд ли посещающему галерею для публики, это знать?). Не преминул он вспомнить и о его щедрости, о неизменной готовности расплатиться полукроной за малейшую услугу. Вот сейчас, к примеру, попросил меня поставить в гараж машину его жены. Он на ней только что приехал, хотя обычно разъезжает на собственном роскошном «бентли». Дав на чай — то ли полкроны, то ли десять шиллингов, — я спросил: так, значит, он женат? Спасибо, сэр. Сэр доктор. Да, у него чудесная жена. И трое детишек, чудесных детишек. Кобель блудливый. Но по крайней мере, теперь стало ясно, как мне вернуть Бригитту. В следующий раз я предстану перед ними — так же, как сделал это когда-то с мордоворотом Вурцелем. Впрочем, не совсем так — тогда я поступил не по-мужски и прибегнул к помощи Хильера.
Всю следующую неделю я караулил его у дома Бригитты, но он ни разу не появился, вероятно, допоздна засиживаясь в палате общин. Зато как-то вечером у дома остановилась чья-то машина, и из нее вылез человек, как две капли воды похожий на другого мерзавца — «Западно-германского дьявола». Он гаркнул водителю что-то идиотское, вроде Кегl, на что тот, перед тем как отъехать, ответил чем-то вроде Sei gut. На этот раз, выждав приличное — слово, впрочем, вряд ли здесь уместное — время, я решил подняться. Я весь горел: прошлое возвращалось — первой червоточиной в яблоке. Добравшись до ее двери, я остановился и, стараясь не шуметь, перевел дыхание. Вдруг я услышал, что они что-то деловито обсуждают по-немецки. Это меня удивило. Я, конечно, предполагал услышать нечто другое, серьезный разговор можно было отложить до встречи совсем иного рода. Я прислушался. Несколько раз до меня донеслось название «Эберсвальде». Эберсвальде? Это же в Восточной Германии. Бригитта пару раз говорила мне о каком-то противном, ненавистном ей родственнике, жившем в Эберсвальде. Несмотря на все свои старания, я мало что понял из их разговора. Быстрая немецкая речь была мне не по зубам, хоть я и состоял в браке с женщиной, которая в минуты страсти и крайнего раздражения переходила на немецкий. Мне почудилось, что Бригитта тихонько всхлипнула. Неужели эберсвальдский родственник и впрямь такой противный? А может, там появился новый родственник —отнюдь не противный? Единственное другое слово, которое я явственно различал, было еще одно имя собственное — Мария. Они повторили его несколько раз. Бригитта, помнится, рассказывала мне о своей племяннице Марии (совсем не противной). И тут она громко воскликнула: но я ничего не знаю! Не успела еще! На что мужской голос тихо возразил: значит, узнаешь. Все узнаешь, если постараешься. Потом добавил: Ich gehe. Он еще не открыл дверь, как я был внизу и припустил по улице, стараясь отойти подальше от дома.
Что это значило? Непонятно. Возможно, ничего особенного. Но в меня, как и в остальных моих сограждан, крепко вбили понятие «национальная безопасность», и я не мог отогнать от себя мысль, что в нашем свободном Лондоне немецкая проститутка (ужас! — так назвать Бригитту), имеющая родственников в Восточной Германии, представляет собой прекрасный объект для предложений и угроз Другой Стороны. Не то чтобы меня это слишком беспокоило. Ведь мы, ученые социалистической ориентации, как раз работали над благородным проектом международного научного сотрудничества и рассматривали все научные исследования как единое целое, полагая, что все ответы на все вопросы должны быть доступны всем. Войну следовало поставить вне закона, и мы составляли авангард тех, кто за это боролся, поскольку сознавали огромную ответственность ученого, наделенного устрашающим могуществом.
С помощью справочника «Кто есть кто» я обнаружил, что мистер Корнпит-Феррерз является министром без портфеля. Точнее, являлся им три правительства назад. Его нынешний пост я не знал и знать не желал. Он принадлежал — и, возможно, принадлежит до сих пор — к тем, кто пользуется большим уважением, причем не только со стороны своего швейцара, заседает в Комиссиях и Комитетах, включая и тот, который что-то там решал по поводу религиозных телепрограмм для подростков. Лицемер. Но как бы то ни было, скоро я перед ними предстану — день Противостояния надвигался. И все-таки мне пришлось прождать еще три недели, на протяжении которых Бригитта, несчастная испорченная девочка, приняла немало посетителей, и все они были одеты с
иголочки. В ту ночь, когда это произошло, лил дождь, и я уже собрался уходить. Но тут к дому подкатила столь памятная мне машина, из которой выглянуло столь памятное мне лицо (теперь уже не анонимное!) и настороженно, как и в прошлый раз, оглядело мокрую улицу. Корнпит-Феррерз вошел, я последовал за ним пятью минутами позже. Сердце колотилось как бешеное, я с трудом дышал и не был уверен, что смогу говорить. Решительно повернув ключ в замке, я переступил порог. Гостиная оказалась пустой, зато я услышал, как в спальне возятся на шуршащих простынях и с отвратительным наслаждением посапывают. Оказалось, я могу говорить, могу даже кричать. Ну-ка, вы оба, вылезайте оттуда! — гаркнул я. Ублюдки похотливые. Одновременно я проверил содержимое внутреннего кармана, на всякий случай, желая убедиться, на месте ли все, что я взял с собой. Наступила напряженная тишина, потом послышалось перешептывание, но тут я снова крикнул: политикан двуличный, выходи! Выходи и ты, которую у меня язык не поворачивается назвать женой. Они показались в дверях. Она запахивала пеньюар, он — уже в брюках и рубашке — приглаживал волосы. А я-то гадала, куда подевался второй ключ, сказала она. Так, давай выкладывай быстро, что тебе надо. Ему надо, чтобы его хорошим пинком под задницу спустили с лестницы, сказал Корнпит-Феррерз. Кто он такой? Твой сутенер? Мне, между прочим, никогда не приходило в голову, что и такой человек, точнее недочеловек, может быть в окружении Бригитты. Меня слегка повело, и одновременно я почувствовал прилив злобы и обиды. Мистер Корнпит-Феррерз, я муж этой женщины, сказал я. Ах, даже имя мое известно?—сказал он. Прискорбно. Привлечем его за нарушение неприкосновенности жилища, добавил он, обращаясь к Бригитте. Звони в полицию. А, не хотите! (это уже ко мне). Вам такой поворот дела, похоже, не нравится. Эта женщина — моя жена, сказал я. Бригитта Роупер. Вот (я достал из кармана документы) наше брачное свидетельство. А вот (я снова полез в карман) наш общий паспорт. Фотографии не оставляют никаких сомнений.
Он не стал требовать их для тщательного изучения. Опустившись на канапе, он достал сигарету из эмалевого портсигара Бригитты. В таком случае определимся сказал он. Чего вы добиваетесь? Денег? Развода? Я отрицательно покачал головой и сказал: Нет, все, что я хочу, это вернуть свою жену. Бригитта вспыхнула: я к тебе не вернусь, что бы ты, мерзавец поганый, ни делал! Никогда, никогда, никогда! Слышите, что говорит леди?—спросил Корнпит-Феррерз. Вряд ли я сумею помочь вам вернуть ее. Я, между прочим, ничего этого не знал. Так что приношу свои извинения. Вышло недоразумение. А если выяснится, что ее посещают восточногерманские агенты?—спросил я.
Бригитта побледнела; ага, значит, я не ошибся! Я хочу сказать, произнес я, что ее следует депортировать. Насколько я понимаю, отношения с министром внутренних дел у вас вполне дружеские?
Корнпит-Феррерз воскликнул: а при чем тут это, черт возьми! (он с трудом держал себя в руках). Теперь все зависит от Бригитты, сказал я. Мне бы ничего не стоило надавить на вас, чтобы добиться ее депортации. Но если она ко мне вернется, не обязательно сегодня — я сейчас живу не один — а, скажем, на днях, то будем считать, что данного инцидента не было. И я вас никогда не видел. Я сам выполняю ответственную работу и совершенно не собираюсь дискредитировать лицо, занимающее важный пост. Слишком рискованно. До шантажа я тоже не унижусь. Конечно, если меня к этому не принудят. Значит, ваши требования состоят именно в этом? — спросил Корнпит-Феррерз. Я подтвердил. Нельзя сказать, чтобы мои слова не произвели на него впечатления. Что ж, обратился он к Бригитте, то, что он говорит, не лишено смысла. Может, стоит вернуться? Никогда, сказала она. А если ты попытаешься вышвырнуть меня из страны, я расскажу, что ты приходил сюда. И твоей жене расскажу, и премьер-министру. Не так все просто, сказал он. Свидетелей-то нет. Свидетель перед тобой! Мой муж. (Услышав это, я просиял, как последний идиот.) И еще один есть, добавила она. Он неоднократно видел, как ты приходил сюда. Мы с Корнпит-Феррерзом почувствовали, что она, похоже, говорит правду. Вообще-то ни к чему принимать поспешные решения, сказал он. Думаю, нам с вами (это он мне) сейчас лучше удалиться. Мы могли бы где-нибудь посидеть, выпить. А малышка Бриджит пусть все обдумает. Должен сказать (это все он говорил), что вы человек великодушный. Просто восхищаюсь вами. Наверное, это и есть любовь. Благодарю, но пить я не буду, сказал я. Меня мгновенно вытошнит. Если кто-то из вас захочет со мной связаться, найти меня не составит труда.
С этим я и вышел. Но, еще не сделав первого шага по лестнице, я решил вернуться, снова открыл дверь и срывающимся, полным отвращения голосом произнес: Господи, Боже мой, ну и в мерзкую же историю вы оба вляпались!
После чего я действительно ушел. В ту ночь Люси не могла нарадоваться на мое прекрасное настроение и уже не сомневалась (бедняжка!), что ждать осталось недолго.
То, что затем произошло, явилось для меня полной неожиданностью. Как-то утром я получил по почте довольно грязный конверт. Мое имя и адрес были аккуратно отпечатаны, отчего неопрятный вид конверта казался еще более странным. В конверте лежали десять банкнот по одному фунту. Там же была отпечатанная на машинке записка: «Прости, что так долго не удавалось отдать долг». Подписана записка была машинописным инициалом «С». Напрасно я морщил лоб, силясь припомнить, кому одалживал десять фунтов. Когда Люси, накрывая на стол, спросила, что случилось, я ей все рассказал и показал записку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35