Временами он почти ревновал его, если, например, Орвиллу случалось заболтаться с Блоссом. Он бы страшно удивился, если бы узнал, что Блоссом испытывала то же чувство, когда Орвилл слишком, с ее точки зрения, долго беседовал с ним. Хотя здесь не было ничего странного: чувства Блоссом объяснялись обычной пылкой детской влюбленностью.
Нейл и тот мог сказать нечто одобрительное по поводу новенького, поскольку однажды Орвилл отвел его в сторону и рассказал целую кучу свеженьких сальных анекдотов.
Охотились поодиночке, рыбачили группами. Нейл был охотником и радовался возможности побыть одному. Но сильнее, чем толкотня и гомон в общей комнате, его раздражало полное отсутствие добычи. Лишь однажды, в тот день, когда улеглась метель, он напал на олений след, тянувшийся вдоль западного поля по свежему снегу. Около четырех миль он шел по следу, от нетерпения спотыкаясь и цепляя ногами за собственные снегоступы. Следы привели к уже подмерзшей кучке пепла. Вокруг нее не было видно никаких следов, старый след обрывался, и все. Нейл громко выругался, потом завыл, даже не отдавая себе в этом отчета. Напряжение немного отпустило.
«Все, охотиться больше незачем», — подумал он, когда к нему вернулась способность соображать.
Он решил, что остаток дня будет отдыхать. Отдыхать… отдыхать! Ха! Надо будет это запомнить. Теперь у него есть своя маленькая тайна от остальных охотников и рыбаков, которые еще не вернулись с промысла.
Так он и сделал — пошел домой, выпил кружку кисловатого, отдающего солодом питья (они называли его чаем) и почувствовал, что его клонит ко сну. Он плохо соображал, на что смотрит, о чем думает (смотрел он на Блоссом и думал тоже о ней), как вдруг послышался такой рев Грейси, какого он прежде не слышал.
Грейси телилась.
Корова издавала звуки, похожие на поросячье хрюканье. Она завалилась на бок и корчилась в грязи. Это был ее первый отел, да и сама она не была крупной. Это сулило большие трудности. Нейл скрутил лассо и набросил ей петлю на шею, но она так металась, что, как он ни старался, но стреножить ее не сумел и бросил эту затею. Элис пыталась ему помочь, хотя он предпочел бы, чтобы на ее месте оказался отец.
Бедняжка Грейси ревела как бык.
Если корова телится больше часа, считайте, что дело пропащее, даже полчаса, и то много. Грейси мучилась и ревела уже полчаса. Она продолжала изгибаться и закидываться, стараясь отделаться от приступов тяжкой боли. Нейл натянул веревку, чтобы унять эти резкие движения.
— Я вижу его голову. Голова появилась, — проговорила Элис, стоя на коленях возле Грейси и стараясь пошире растянуть проход.
— Если видна одна голова, почем вам знать, что это он? Пол теленка имел решающее значение, и все, кто был в доме, собрались вокруг, чтобы наблюдать происходящее.
Каждый приступ сопровождался страдальческим ревом Грейси и ободряющими криками детей. Постепенно рывки ослабли и рев начал стихать.
— Вот так, вот так! — приговаривала Элис, а Нейл все налегал и налегал на веревку.
— Это мальчик! — воскликнула Элис. — Слава Богу, мальчик! Нейл захохотал и, обращаясь к старухе, веско заметил:
— Вы хотели сказать — бычок. Городские пижоны все на один манер болтать горазды.
Он был в прекрасном настроении, потому что ни в чем не ошибся и все получилось блестяще, просто первый сорт. Он подошел к бочонку, снял крышку и хлебнул прямо оттуда, чтобы отметить это событие. Он предложил Элис, но она только взглянула на него в радостном возбуждении и отказалась.
Он уселся в единственное свободное кресло (отцовское) и стал смотреть, как новорожденный бычок тычется в полное вымя Грейси. Она не поднималась. Должно быть, эти роды ее вконец измучили. Да, если бы не он, Нейл, она бы этого не вынесла. Это уж точно. Померла бы, наверное. Между прочим, к солодовому привкусу можно привыкнуть, и тогда — ничего, вполне.
Женщины притихли, ребятишки тоже. Нейл взглянул на теленка и представил себе, как через некоторое время он превратится в огромного рогатого быка и покроет Грейси — собственную мать!
«Зверь есть зверь», — проплыла в голове смутная мысль. Потом он думал о чем-то еще в этом же роде.
Надо бы приложиться еще разок.
Когда Андерсон вошел в дом, вид у него был такой, как бывает после неудачного дня (а когда теперь случаются удачные дни?), но Нейл поднялся из теплого кресла и радостно выкрикнул:
— Слышь, батя, бычок!
Андерсон с потемневшим лицом и той отвратительной усмешкой, что стала привычной для него, подошел и, глядя так же, как в вечер Дня Благодарения, ударил Нейла по физиономии, сбив его с ног. Нейл грохнулся на пол.
— Ты, безмозглый осел, тупица проклятый! Жопа вместо башки! — визжал Андерсон. — Дерьмо поганое! Ты что, не видишь, что Грейси сдохла? Ты же удавил ее, сукин сын!
Он пнул Нейла ногой, потом подошел к Грейси и перерезал ей горло в том месте, где его по-прежнему сдавливала веревка. Холодная кровь пролилась в таз, подставленный Леди, а частью выплеснулась в грязь. Теленок тыкался мертвой корове в вымя, но молока в нем уже не было. Андерсон перерезал горло и ему.
Разве это была его вина? Это Элис была виновата. Он ненавидел Элис. Отца он тоже ненавидел. Он ненавидел всех этих подкидышей, которые считают себя такими чертовски шикарными. Он ненавидел всех. Всех!
Его боль сосредоточилась в сжатых ладонях, и он старался не закричать от этой боли, от боли в голове, от ненависти, которая тоже причиняла боль… Может, он все-таки кричал? Кто знает…
Когда наступили сумерки, пошел снег, ветра не было, и он падал на землю совершенно прямо. Комнату освещал единственный фонарь, горевший в кухне, в своеобразном алькове, где Леди терла и скоблила и без того до блеска начищенные горшки. Все молчали. Кто посмел бы сказать, что привычная кукурузная каша с крольчатиной сегодня особенно хороша оттого, что сдобрена кровью коровы и теленка? Вполне достаточно было звуков, которые доносились из дальнего угла, где куры возились и клохтали, устраиваясь на насесте.
Когда Андерсон вышел, чтобы руководить разделкой и засолкой туш, он не позвал ни Нейла, ни Бадди.
Бадди сидел на грязном половике у входа в кухню и притворялся, что в полутьме читает учебник биологии для первого курса. Он читал его уже десятки раз и некоторые абзацы знал буквально наизусть. Нейл сидел у другой двери, стараясь набраться храбрости, чтобы выйти и поучаствовать в работе.
Бадди был, наверное, единственным из всех, кто выиграл от гибели Грейси. После событий, случившихся в День Благодарения, Нейл опять отнял у него расположение отца. И вот теперь, когда он сам столь успешно повернул колесо вспять, Бадди был вправе рассчитывать, что возврат ко всем преимуществам первородства окажется лишь вопросом времени. Пресечение одного вида (интересно, можно ли считать герефордов видом?) — не слишком высокая цена за это.
Был еще один человек, который радовался такому повороту событий, но он ни с их точки зрения, ни с его собственной, не был одним из них, он был чужим. Джереми Орвилл давно желал погибели Грейси, или ее теленку, или им обоим. Сохранение скотины, среди прочих достижений, было предметом особой гордости Андерсона, символом выживания той старой, знакомой цивилизации, которая не сгинула, нет! Это был знак для тех, кому суждено видеть, что его избрали не зря, что он, Андерсон, этого избрания достоин. Орвилл никак не ожидал, что осуществление его надежд придет благодаря бестолковости собственного сына этого ненавистного человека, и случившееся доставляло ему почти эстетическое наслаждение. Как будто какое-то искусное и справедливое божество помогало ему мстить, заботясь о том, чтобы не были нарушены поэтические законы — законы Возмездия. В этот вечер Орвилл был счастлив и возился с тушами с хладнокровной яростью. Время от времени он незаметно глотал крошку-другую сырой говядины, потому что был, как и все, страшно голоден. Но он бы охотно согласился умирать с голоду, если бы только знал, что Андерсон умрет голодной смертью раньше него.
Его внимание привлек характерный шум, похожий на свист ветра, хотя это был не ветер. Он казался знакомым, но Орвилл не мог распознать, откуда он доносится. Этот звук был из городской жизни. Джоэль Стромберг, прибиравший в свинарнике, закричал:
— Эй, вы, там! Чего вы… В следующую секунду Джоэль превратился в огненный столб. Орвилл рассмотрел это столь же ясно, как прежде слышал тот звук, хотя в эту секунду уже нырнул в ближайший сугроб и покатился по пушистому снегу. Он катился до тех пор, пока из глаз не скрылось все — туши, остальные мужчины, свинарник. Все, кроме языков пламени, взвивавшихся над горящим хлевом.
— Мистер Андерсон! — завопил он. Испугавшись, что поджигатели и огонь отнимут у него жертву, он пополз назад, чтобы спасти старика.
Вокруг полыхающего огня, над самым снегом, в воздухе плавали три сфероида, каждый около пяти футов в диаметре. Все мужчины, как зачарованные, глядели на пожар, а из открытых ртов вырывался пар. Только Андерсон, укрывшись за коровьей тушей и припав к земле, целился в ближайший сфероид из пистолета.
— Не тратьте пули на эту бронированную тарелку, мистер Андерсон. Скорее! — сейчас они подожгут дом, надо вывести оттуда людей.
— Да, — согласился Андерсон, но не двинулся с места.
Орвиллу пришлось оттолкнуть его. В этот миг, когда Андерсон замер в неподвижной беспомощности, Орвиллу показалось, что он увидел корни, питавшее то семя, из которого вышел Нейл.
Орвилл вбежал в дом. Поскольку стены подпирали высоченные сугробы, те, кто находился внутри, даже не подозревали о том, что снаружи бушует пламя. Как и в течение всего вечера, они были все еще подавлены прежним несчастьем. Кое-кто уже лег в постель.
— Всем — одеться! — скомандовал Орвилл ровным и властным, не терпящим возражений тоном. — Быстро уходите отсюда через кухонную дверь и бегите в лес. Брать только то, что под рукой, на сборы время не тратить, друг друга не дожидаться. Шевелитесь!
Все обалдело смотрели на Орвилла. Распоряжаться — не его дело.
— Быстро, — приказал вбежавший следом Андерсон. — Никаких вопросов.
Они привыкли беспрекословно подчиняться Андерсону, но сейчас возникло замешательство. Андерсон в сопровождении Орвилла прошел в сторону кухни, туда, где помещалась его семья. Они поспешно кутались в громоздкие одежды, но Андерсон, взявшись помогать им, управился быстрее.
Снаружи донеслись крики, короткие и резкие, как визг раненого кролика, это поджигатели развернулись в сторону наблюдавших за ними людей. В комнату влетел охваченный пламенем человек и свалился замертво. Началась паника, но Андерсон, уже стоявший возле двери, даже несмотря на царивший вокруг истерический переполох, продолжал внушать трепет. Своих он успел вытолкать в числе первых. Пробегая через кухню. Леди успела прихватить пустую кастрюлю. Блоссом волокла корзину с выстиранным бельем, но это была слишком тяжелая ноша, и она вытряхнула его в снег. Орвилл, озабоченный тем, чтобы благополучно выпроводить их из дома, вообще ничего не взял. Когда занялся угол нехитрой постройки, от дома к лесу бежали по снегу человек пятьдесят. Первые языки пламени вспыхнули футах в тридцати от крыши, а затем поползли наверх, вгрызаясь в мешки с зерном, штабелями сложенные возле стен.
По рыхлому снегу бежать тяжело, все равно что бежать по колено в воде: как только начинаешь набирать скорость, того и гляди рухнешь лицом вниз.
Леди и Грета выскочили из дому в соломенных шлепанцах, некоторые бежали прямо в ночных рубашках, кое-кто успел завернуться в одеяла.
Андерсоны добежали уже почти до края леса, как вдруг Леди отшвырнула в сторону свою кастрюлю и с криками: «Библия! Библия осталась!» — кинулась назад.
Никто не слышал ее. Она бежала к горящему дому. Когда Андерсон сообразил, что его жена исчезла, остановить ее было уже невозможно. Он даже не смог бы перекричать остальных, такой стоял гвалт. Родные остановились и смотрели ей вслед.
— Бегите же! — кричал им Орвилл, но они не обратили на него внимания. Теперь уже все, кто успел выбраться из дома, добежали до леса. Пламя освещало пространство на сотни футов вокруг дома, и снег отсвечивал неровным рыжим отблеском пожара, а по нему, словно всполохи осязаемой тьмы, плясали неясные тени клубящегося дыма.
Леди скрылась за дверью кухни и больше не появилась. Крыша рухнула внутрь, стены аккуратно, как костяшки домино, распались в разные стороны. Было видно, как три сферических силуэта взмыли над землей. Строго, подобно эскадрилье в боевом порядке, они заскользили к лесу, двигаясь почти беззвучно, так как треск и шум пожарища заглушал их ровное жужжание. Они летели треугольником, под ними таял снег. И талая вода пузырилась и поднималась паром.
— Зачем ей это понадобилось? — спросил Андерсон у дочери, но заметив, что та на грани истерики, обнял ее одной рукой, а в другой зажал кусок веревки, которую схватил, пробегая по двору мимо садовой тачки, и они пустились догонять остальных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26