..
— А вам и не надо просить. Просто я выполню свой гражданский долг. В конце концов, если вы готовы проиграть в финансовом отношении ради принятия такого назначения, я, естественно, поддержу вас повсюду.
— Ну, это очень мило с вашей стороны. — Он в задумчивости поглядел на свой стол, двигаясь туда-сюда в кресле на колесиках. Потом вздохнул, покачал головой и взглянул на меня. — Косси, — сказал он, — вы просто мерзавец.
— Я имел в виду только это, и ничего более. Никаких дополнительных условий.
— Я знаю. Вот это и делает вас таким сукиным сыном. Черт возьми, это непорядочно. Будь в вас хоть капелька гуманности, вы бы открыто предложили мне дать взятку.
Я рассмеялся, и он тоже. Довольно деланно, думаю. Потом предложил сигару, протянул мне спичку. Рука его дрожала, и он ее быстро спрятал.
— Ну, теперь о молодом Тэлберте, — начал он. — Полагаю, вы здесь представляете его интересы? Ну что ж, я хочу сделать все возможное, Косси. По-моему, мальчик более заслуживает жалости, нежели осуждения. Он совершил трагическую ошибку, очень серьезную, но я не могу рассматривать его в качестве преступника в обычном смысле слова. Я...
— И он ведь во всем признался, мы должны принять это во внимание, не так ли, Клинт?
Кресло под ним поскрипывало, он угрюмо посматривал на меня, сложив руки на животе. Ведь я его спародировал в точности. Он нахмурился и выпрямился.
— Все это грязные инсинуации, Косси. Вы что, хотите сказать, его конституционные права были нарушены?
— Нет, конечно. Мне трудно даже выговаривать столь сложные словосочетания. Я только говорю, что вы заморочили малому голову до полусмерти. Он теперь у вас и в убийстве Господа Бога признается.
— Ну, в этом-то случае виновников хватает.
Я посмеялся и признал его полную правоту. Потом вытащил сигару изо рта и стал ее исследовать. Черт бы его побрал, мерзавца. Он сам не понял, что сказал. Однако же сказал. Черт его дери, черт...
— Косси, — произнес он. — Все это такая гадость. Мне очень стыдно. Простите меня.
— Да вы что? Я вас просто подкалывал. Ничего такого вы не сказали. Слушать даже не хочу. Так вот...
— Косси, друг мой. Я...
— Я вам говорю, слушать не желаю! Понятно? Я... я... черт, и это вы называете сигарами? Их бы надо подавать с солониной.
— Ну ладно. Косси, — усмехнулся он. — Будет вам.
— Ну, вернемся к признанию, Клинт. Вот как я это расцениваю. Алиби у мальчика нет; известно, что у него были некие отношения с девочкой. Всего-то навсего, а газеты на него накинулись, вот чего я не могу понять, кстати...
— А, газеты, — отмахнулся он, — я, Косси, никогда на них не обращаю внимания.
— И одно это делает вас уникальным. Но так или иначе вы пришли к совершенно неверному заключению о виновности мальчика и решили, что будет, так сказать, справедливо подвигнуть его к признанию этой вины. И настойчиво добивались этого, покуда он не сломался. Вы, конечно, делаете свое дело, так как вы его понимаете, но...
— Косси, вы совсем не правы. Я с ним беседовал на протяжении некоторого времени, но без всякого принуждения. Он был волен как отстаивать свою невиновность, так и признать вину. Это его собственные показания, сделанные по собственной воле и его собственными словами.
— Вам так кажется. Вы же не можете делать свое дело не будучи убеждены в этом. Но послушайте моего совета, Клинт. Не выносите на суд эти признания. Иначе я вас разделаю под орех.
— Ну хорошо. Конечно, если вы хотите, чтобы с мальчиком обошлись как с закоренелым преступником...
— А вы-то на самом-то деле что думаете?
— Ну, Косси, конечно, я так не считаю. Он ваш клиент, и я никоим образом не должен оказывать на вас влияние. Но, полагаю, и вы и я могли бы поговорить с кем-то из судей — специалистов по делам малолетних, ну хоть со старухой Мигэн, и, думаю, она бы поделилась с нами весьма ценными соображениями и рекомендациями.
— Например?..
— Ну, — он пожевал губами, — скажем, исправительная школа? До достижения им совершеннолетия?
Я промычал что-то неопределенное.
— М-да. Может, вы и правы. Косси. Может, и так. Если мальчик не отвечает за содеянное, да и как, откровенно говоря, ребенок может отвечать, почему он обязательно подлежит наказанию? Он не преступник, он просто болен. И нуждается в хорошем лечении. Может быть, стоит поместить его в лечебницу, — несомненно, краткое пребывание там — скажем, в пределах, ну, года или полутора — полностью поставит его на ноги и вернет обществу. Или даже месяцев за девять. Думаю, могу гарантировать максимум девять месяцев. Полагаю, я смогу доказать суду — все это в основном вопрос времени и отдыха, и...
— Не-ет. Не годится.
— Ну так скажите сами. Вы-то что предлагаете, Косси?
— Полное оправдание. Безоговорочное. Мальчишка разволновался, выдохся. Он не осознавал, что говорит.
— Чепуха. Да вы что!
— Вот именно. И кстати, Клинт, для него это не больно здорово. Все это очень мерзко и для него, и для его родителей. Даже если он сию минуту отсюда выйдет, это для него будет крайне болезненно. Ему предстоит страдать всю оставшуюся жизнь. Подумайте об этом, Клинт! Подумайте, каково ему будет в школе, и после, когда он станет искать работу, или когда встретит хорошую девушку и захочет жениться... Вы пожелаете своим детям водиться с парнем, заподозренным в убийстве и насилии? Вы захотите ему платить зарплату? Вы захотите иметь такого зятя? Вам самому охота иметь дело с таким? И не говорите мне, что люди все забудут. Да, забудут — только то, что его признали невиновным. Как говорится: слова кончились, а мелодия еще длится. И все назойливее и страшнее всю его оставшуюся жизнь.
— Вон как вы заговорили. Я готов с вами поспорить. Но имейте в виду, — он сделал указующий жест, — я еще не пришел к окончательному решению. Укажите мне нечто такое, что заставляет меня усомниться в его виновности, и я с Удовольствием приму это к сведению. Я прислушаюсь к вашему мнению, Косси. Я тоже буду рад, если он окажется не виновен. Но, черт возьми, не могу же я...
— Отпустите его, Клинт. И без того все будет довольно паршиво.
— Да? Чтобы на мне осталось нераскрытое убийство? Или у нас нет ни тени сомнения, что он чист? И не станет ли ему потом только хуже?
— Слушайте, Клинт. Сколько таких сексуальных убийц сбежало? Они ничем не отличаются от остальных, не составляют никакой особой группы или класса. Они выглядят как вы и я или любой другой, и они и есть и вы, и я, и любой другой. Бакалейщик на углу и продавец из магазина, судебный пристав или большой босс, певец из хора и министр, чемпион и газонокосильщик...
— Косси. Вы, должно быть, меня неверно поняли. Я не говорил ничего о том, что вы пытаетесь оправдать виновн... э... подозреваемого. Этого я вовсе не говорил.
— Разве не туда вы клоните?
— Вовсе нет. У нас есть улики. Я просто указал, что, не обладая никаким существенным, конкретным доказательством его невиновности, не могу отвести от него подозрения — мои руки связаны. Вы же видите, Косси. По совести говоря, вы не можете требовать от меня прекращения дела. Это будет нечестно по отношению к мальчику.
Он потянулся за сигарой, взглядом предложив и мне. Я покачал отрицательно головой:
— Клинт, я добьюсь его освобождения. У вас ни черта нет, кроме его признания, а его я разнесу в клочья.
Он рассмеялся:
— Ну, Косси. Я тогда пропал. Все же не думаю, что его освободят.
— Отпустите его, Клинт. Я знаю, что вы бы этого хотели.
— Не могу, Косси. Это немыслимо.
— Отпустите. Подчистую. И это-то плохо, но все-таки терпимо.
— Ну не могу. Понимаете? Не могу!
На самом-то деле иного я и не ожидал. Только надеялся. Его позиция была не слишком сильна, но все же посильнее моей, а теперь, когда газеты подняли шум, привлекли внимание...
Нет, на такое он не способен.
Я взялся за свой портфель и поднялся.
— Ладно, Клинт. Пока вроде все. Теперь могу я потолковать с мальчишкой?..
— Конечно, конечно, — он нажал кнопку звонка, — я прикажу надзирателю, чтобы вас не беспокоили. Вы, кстати, посмотрите — мы все сделали, чтобы облегчить ему пребывание здесь.
— Не сомневаюсь. Да, насчет назначения, Клинт. У меня и вправду нет на сей счет никаких намерений. Жаль только, я раньше этим не занялся.
— Косси, я... даже не знаю, что сказать. Не знаю, как вас благодарить.
— Отлично! Благодарность? Даже и не думайте!
— Не пообедать ли нам как-нибудь? Я вам позвоню.
— Давайте лучше я вам позвоню. Знаете, как бывает. Никогда не знаешь, что там стрясется в самый последний момент.
— Как насчет воскресенья? Вы же не заняты в воскресенье. Приезжайте к нам на обед и побудьте до вечера. Давно мы с вами хорошенько не болтали.
— Спасибо. С удовольствием. Но, может, как-нибудь попозже? Я буду очень занят в ближайшие недели.
Его улыбка погасла. Он отвернулся и уставился в окно; спина его была очень выразительна. Он думал о том своем замечании — о «христопродавцах».
— Вы никогда этого не забудете, да? Не сможете забыть.
— Что забыть?
— Не знаю, почему я это сказал, Косси. Вы же знаете, я не антисемит. Все на свете бы отдал, только бы не говорить этого. Понимаю, извиняться бесполезно, но...
— Извиняться? За что? Что вы имеете в виду? Я ничего не слышал, Клинт.
Глава 11
И. Коссмейер
Парень, видимо, полностью смирился со своей участью и успокоился. С ними обычно всегда так после тяжелой нервотрепки. Они выныривают из ада, и, хотя и стоят на краю пропасти, им кажется, что все позади. Больше не задают вопросов. Нет больше громких голосов и слепящего света. Ругани и угроз. Повсюду улыбки и дружелюбие, все тихо-спокойно.
Ну вот, ты поступил «правильно», видишь? И возможно, что это и в самом деле правильно, но все равно плохо. Виновен ты или не виновен. Трудновато затянуть веревку у человека на шее: законы за сотни лет, прошедших со времен пыток в башнях замков, выплыли на свет Божий и стали препятствием. Ныне, не имея возможности преступить закон, не породив при этом хаос беспредела, люди изобрели «чистосердечное признание», за которое дается награда. Награда таким, как Клинтон, взыскующим «правды» за счет глубокой «неправды». Признание своей греховности: вот единственный критерий, по мнению Клинтонов. Законы поменялись, а люди нет. Так они и влачат свое существование во мраке; указуя перстом на падших, подбрасывая хворост в костер инквизиции и оживляясь при первом запахе крови.
* * *
...У окна стоял маленький радиоприемник. Стол был завален фруктами, сластями и чипсами, да еще стопка комиксов фута в два высотой. Когда я вошел, он читал их, с трудом перелистывая страницы, так как держал в одной руке кока-колу, а в другой банан.
Продолжая почитывать, он отвечал мне рассеянно, явно не интересуясь происходящим. Сейчас с ним было все в порядке. Чудесным образом он задержался на краю бездны. Ему не хотелось ни вспоминать прошедшее, ни заглядывать вперед.
Он поинтересовался родителями: отчего они не приходят его навестить. Я сказал, что им хотелось, но я их отговорил. Они очень расстроены. Это будет тяжело для всех.
— Ну, — беспечно протянул он, — может, и правильно. Лучше им пока подождать.
Он перевернул страничку, одновременно жуя банан и попивая коку. Я спросил:
— Подождать чего, Боб? Твоего приговора или когда ты выйдешь из психушки?
— Чего?
— Послушай, Боб! Боб!
— Ну? — раздраженно протянул он не глядя. — Ну, я слушаю, слушаю.
Я выхватил у него книжку и отшвырнул ее. Банан полетел в мусорную корзину, за ним последовала и вода. Он закричал:
— Эй! Вы что тут...
— Заткнись! Я задаю вопросы, ясно? Я задаю вопросы, а ты отвечаешь, когда спрашивают. Понятно, Боб? Я тебя спрашиваю!
Что-то неясное промелькнуло в его глазах. Он кивнул подавленно.
— Ну так вот. Вопрос первый: почему ты соврал тогда, во время нашего первого разговора?
— Соврал? Ничего я не врал.
— А кому ты врал? Прекрати, выплюнь сейчас же! Ты мне сказал, что не убивал Джози Эдлман, а прокурору сказал, что убил. Так где же правда?
— Ну, я... ну, мистер Клинтон говорил...
— Да плевать, что он там говорил. Гроша ломаного не стоит. Мне ты соврал? Убил ты девчонку?
Он потряс головой:
— Не-а. Конечно, нет.
— Значит, ты соврал мистеру Клинтону. Если не наврал мне, то наврал ему. Правильно, Боб? Правды две не бывает. Если мне ты сказал правду, то ему неправду. Так?
Он остановился в нерешительности.
— Ну так как?
Он вздрогнул:
— Ну, понимаете, у меня все спуталось. Я хотел ему сказать правду, но запутался. Он ведь говорил: может, это было так, а может, вот этак. А я сказал: наверное, так и было. Я запутался совсем. Поэтому сказал ему правду, так же как он сам говорил.
— Понятно. Ему ты сказал, что убил Джози и что это правда, а мне — что не убивал и что это тоже правда.
— Ага. Это...
Я шлепнул его по губам. Со стуком влетел надзиратель. Я ему велел убираться:
— Я тут из клиента душу вытряхиваю, и не мешайте!
— Я должен сообщить мистеру Клинтону!
— Ступайте! Идите пройдитесь и не торопитесь назад!
Он хлопнул дверью и, конечно, не вернулся. Клинт понимал, чем я занимаюсь, и у него не было возражений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
— А вам и не надо просить. Просто я выполню свой гражданский долг. В конце концов, если вы готовы проиграть в финансовом отношении ради принятия такого назначения, я, естественно, поддержу вас повсюду.
— Ну, это очень мило с вашей стороны. — Он в задумчивости поглядел на свой стол, двигаясь туда-сюда в кресле на колесиках. Потом вздохнул, покачал головой и взглянул на меня. — Косси, — сказал он, — вы просто мерзавец.
— Я имел в виду только это, и ничего более. Никаких дополнительных условий.
— Я знаю. Вот это и делает вас таким сукиным сыном. Черт возьми, это непорядочно. Будь в вас хоть капелька гуманности, вы бы открыто предложили мне дать взятку.
Я рассмеялся, и он тоже. Довольно деланно, думаю. Потом предложил сигару, протянул мне спичку. Рука его дрожала, и он ее быстро спрятал.
— Ну, теперь о молодом Тэлберте, — начал он. — Полагаю, вы здесь представляете его интересы? Ну что ж, я хочу сделать все возможное, Косси. По-моему, мальчик более заслуживает жалости, нежели осуждения. Он совершил трагическую ошибку, очень серьезную, но я не могу рассматривать его в качестве преступника в обычном смысле слова. Я...
— И он ведь во всем признался, мы должны принять это во внимание, не так ли, Клинт?
Кресло под ним поскрипывало, он угрюмо посматривал на меня, сложив руки на животе. Ведь я его спародировал в точности. Он нахмурился и выпрямился.
— Все это грязные инсинуации, Косси. Вы что, хотите сказать, его конституционные права были нарушены?
— Нет, конечно. Мне трудно даже выговаривать столь сложные словосочетания. Я только говорю, что вы заморочили малому голову до полусмерти. Он теперь у вас и в убийстве Господа Бога признается.
— Ну, в этом-то случае виновников хватает.
Я посмеялся и признал его полную правоту. Потом вытащил сигару изо рта и стал ее исследовать. Черт бы его побрал, мерзавца. Он сам не понял, что сказал. Однако же сказал. Черт его дери, черт...
— Косси, — произнес он. — Все это такая гадость. Мне очень стыдно. Простите меня.
— Да вы что? Я вас просто подкалывал. Ничего такого вы не сказали. Слушать даже не хочу. Так вот...
— Косси, друг мой. Я...
— Я вам говорю, слушать не желаю! Понятно? Я... я... черт, и это вы называете сигарами? Их бы надо подавать с солониной.
— Ну ладно. Косси, — усмехнулся он. — Будет вам.
— Ну, вернемся к признанию, Клинт. Вот как я это расцениваю. Алиби у мальчика нет; известно, что у него были некие отношения с девочкой. Всего-то навсего, а газеты на него накинулись, вот чего я не могу понять, кстати...
— А, газеты, — отмахнулся он, — я, Косси, никогда на них не обращаю внимания.
— И одно это делает вас уникальным. Но так или иначе вы пришли к совершенно неверному заключению о виновности мальчика и решили, что будет, так сказать, справедливо подвигнуть его к признанию этой вины. И настойчиво добивались этого, покуда он не сломался. Вы, конечно, делаете свое дело, так как вы его понимаете, но...
— Косси, вы совсем не правы. Я с ним беседовал на протяжении некоторого времени, но без всякого принуждения. Он был волен как отстаивать свою невиновность, так и признать вину. Это его собственные показания, сделанные по собственной воле и его собственными словами.
— Вам так кажется. Вы же не можете делать свое дело не будучи убеждены в этом. Но послушайте моего совета, Клинт. Не выносите на суд эти признания. Иначе я вас разделаю под орех.
— Ну хорошо. Конечно, если вы хотите, чтобы с мальчиком обошлись как с закоренелым преступником...
— А вы-то на самом-то деле что думаете?
— Ну, Косси, конечно, я так не считаю. Он ваш клиент, и я никоим образом не должен оказывать на вас влияние. Но, полагаю, и вы и я могли бы поговорить с кем-то из судей — специалистов по делам малолетних, ну хоть со старухой Мигэн, и, думаю, она бы поделилась с нами весьма ценными соображениями и рекомендациями.
— Например?..
— Ну, — он пожевал губами, — скажем, исправительная школа? До достижения им совершеннолетия?
Я промычал что-то неопределенное.
— М-да. Может, вы и правы. Косси. Может, и так. Если мальчик не отвечает за содеянное, да и как, откровенно говоря, ребенок может отвечать, почему он обязательно подлежит наказанию? Он не преступник, он просто болен. И нуждается в хорошем лечении. Может быть, стоит поместить его в лечебницу, — несомненно, краткое пребывание там — скажем, в пределах, ну, года или полутора — полностью поставит его на ноги и вернет обществу. Или даже месяцев за девять. Думаю, могу гарантировать максимум девять месяцев. Полагаю, я смогу доказать суду — все это в основном вопрос времени и отдыха, и...
— Не-ет. Не годится.
— Ну так скажите сами. Вы-то что предлагаете, Косси?
— Полное оправдание. Безоговорочное. Мальчишка разволновался, выдохся. Он не осознавал, что говорит.
— Чепуха. Да вы что!
— Вот именно. И кстати, Клинт, для него это не больно здорово. Все это очень мерзко и для него, и для его родителей. Даже если он сию минуту отсюда выйдет, это для него будет крайне болезненно. Ему предстоит страдать всю оставшуюся жизнь. Подумайте об этом, Клинт! Подумайте, каково ему будет в школе, и после, когда он станет искать работу, или когда встретит хорошую девушку и захочет жениться... Вы пожелаете своим детям водиться с парнем, заподозренным в убийстве и насилии? Вы захотите ему платить зарплату? Вы захотите иметь такого зятя? Вам самому охота иметь дело с таким? И не говорите мне, что люди все забудут. Да, забудут — только то, что его признали невиновным. Как говорится: слова кончились, а мелодия еще длится. И все назойливее и страшнее всю его оставшуюся жизнь.
— Вон как вы заговорили. Я готов с вами поспорить. Но имейте в виду, — он сделал указующий жест, — я еще не пришел к окончательному решению. Укажите мне нечто такое, что заставляет меня усомниться в его виновности, и я с Удовольствием приму это к сведению. Я прислушаюсь к вашему мнению, Косси. Я тоже буду рад, если он окажется не виновен. Но, черт возьми, не могу же я...
— Отпустите его, Клинт. И без того все будет довольно паршиво.
— Да? Чтобы на мне осталось нераскрытое убийство? Или у нас нет ни тени сомнения, что он чист? И не станет ли ему потом только хуже?
— Слушайте, Клинт. Сколько таких сексуальных убийц сбежало? Они ничем не отличаются от остальных, не составляют никакой особой группы или класса. Они выглядят как вы и я или любой другой, и они и есть и вы, и я, и любой другой. Бакалейщик на углу и продавец из магазина, судебный пристав или большой босс, певец из хора и министр, чемпион и газонокосильщик...
— Косси. Вы, должно быть, меня неверно поняли. Я не говорил ничего о том, что вы пытаетесь оправдать виновн... э... подозреваемого. Этого я вовсе не говорил.
— Разве не туда вы клоните?
— Вовсе нет. У нас есть улики. Я просто указал, что, не обладая никаким существенным, конкретным доказательством его невиновности, не могу отвести от него подозрения — мои руки связаны. Вы же видите, Косси. По совести говоря, вы не можете требовать от меня прекращения дела. Это будет нечестно по отношению к мальчику.
Он потянулся за сигарой, взглядом предложив и мне. Я покачал отрицательно головой:
— Клинт, я добьюсь его освобождения. У вас ни черта нет, кроме его признания, а его я разнесу в клочья.
Он рассмеялся:
— Ну, Косси. Я тогда пропал. Все же не думаю, что его освободят.
— Отпустите его, Клинт. Я знаю, что вы бы этого хотели.
— Не могу, Косси. Это немыслимо.
— Отпустите. Подчистую. И это-то плохо, но все-таки терпимо.
— Ну не могу. Понимаете? Не могу!
На самом-то деле иного я и не ожидал. Только надеялся. Его позиция была не слишком сильна, но все же посильнее моей, а теперь, когда газеты подняли шум, привлекли внимание...
Нет, на такое он не способен.
Я взялся за свой портфель и поднялся.
— Ладно, Клинт. Пока вроде все. Теперь могу я потолковать с мальчишкой?..
— Конечно, конечно, — он нажал кнопку звонка, — я прикажу надзирателю, чтобы вас не беспокоили. Вы, кстати, посмотрите — мы все сделали, чтобы облегчить ему пребывание здесь.
— Не сомневаюсь. Да, насчет назначения, Клинт. У меня и вправду нет на сей счет никаких намерений. Жаль только, я раньше этим не занялся.
— Косси, я... даже не знаю, что сказать. Не знаю, как вас благодарить.
— Отлично! Благодарность? Даже и не думайте!
— Не пообедать ли нам как-нибудь? Я вам позвоню.
— Давайте лучше я вам позвоню. Знаете, как бывает. Никогда не знаешь, что там стрясется в самый последний момент.
— Как насчет воскресенья? Вы же не заняты в воскресенье. Приезжайте к нам на обед и побудьте до вечера. Давно мы с вами хорошенько не болтали.
— Спасибо. С удовольствием. Но, может, как-нибудь попозже? Я буду очень занят в ближайшие недели.
Его улыбка погасла. Он отвернулся и уставился в окно; спина его была очень выразительна. Он думал о том своем замечании — о «христопродавцах».
— Вы никогда этого не забудете, да? Не сможете забыть.
— Что забыть?
— Не знаю, почему я это сказал, Косси. Вы же знаете, я не антисемит. Все на свете бы отдал, только бы не говорить этого. Понимаю, извиняться бесполезно, но...
— Извиняться? За что? Что вы имеете в виду? Я ничего не слышал, Клинт.
Глава 11
И. Коссмейер
Парень, видимо, полностью смирился со своей участью и успокоился. С ними обычно всегда так после тяжелой нервотрепки. Они выныривают из ада, и, хотя и стоят на краю пропасти, им кажется, что все позади. Больше не задают вопросов. Нет больше громких голосов и слепящего света. Ругани и угроз. Повсюду улыбки и дружелюбие, все тихо-спокойно.
Ну вот, ты поступил «правильно», видишь? И возможно, что это и в самом деле правильно, но все равно плохо. Виновен ты или не виновен. Трудновато затянуть веревку у человека на шее: законы за сотни лет, прошедших со времен пыток в башнях замков, выплыли на свет Божий и стали препятствием. Ныне, не имея возможности преступить закон, не породив при этом хаос беспредела, люди изобрели «чистосердечное признание», за которое дается награда. Награда таким, как Клинтон, взыскующим «правды» за счет глубокой «неправды». Признание своей греховности: вот единственный критерий, по мнению Клинтонов. Законы поменялись, а люди нет. Так они и влачат свое существование во мраке; указуя перстом на падших, подбрасывая хворост в костер инквизиции и оживляясь при первом запахе крови.
* * *
...У окна стоял маленький радиоприемник. Стол был завален фруктами, сластями и чипсами, да еще стопка комиксов фута в два высотой. Когда я вошел, он читал их, с трудом перелистывая страницы, так как держал в одной руке кока-колу, а в другой банан.
Продолжая почитывать, он отвечал мне рассеянно, явно не интересуясь происходящим. Сейчас с ним было все в порядке. Чудесным образом он задержался на краю бездны. Ему не хотелось ни вспоминать прошедшее, ни заглядывать вперед.
Он поинтересовался родителями: отчего они не приходят его навестить. Я сказал, что им хотелось, но я их отговорил. Они очень расстроены. Это будет тяжело для всех.
— Ну, — беспечно протянул он, — может, и правильно. Лучше им пока подождать.
Он перевернул страничку, одновременно жуя банан и попивая коку. Я спросил:
— Подождать чего, Боб? Твоего приговора или когда ты выйдешь из психушки?
— Чего?
— Послушай, Боб! Боб!
— Ну? — раздраженно протянул он не глядя. — Ну, я слушаю, слушаю.
Я выхватил у него книжку и отшвырнул ее. Банан полетел в мусорную корзину, за ним последовала и вода. Он закричал:
— Эй! Вы что тут...
— Заткнись! Я задаю вопросы, ясно? Я задаю вопросы, а ты отвечаешь, когда спрашивают. Понятно, Боб? Я тебя спрашиваю!
Что-то неясное промелькнуло в его глазах. Он кивнул подавленно.
— Ну так вот. Вопрос первый: почему ты соврал тогда, во время нашего первого разговора?
— Соврал? Ничего я не врал.
— А кому ты врал? Прекрати, выплюнь сейчас же! Ты мне сказал, что не убивал Джози Эдлман, а прокурору сказал, что убил. Так где же правда?
— Ну, я... ну, мистер Клинтон говорил...
— Да плевать, что он там говорил. Гроша ломаного не стоит. Мне ты соврал? Убил ты девчонку?
Он потряс головой:
— Не-а. Конечно, нет.
— Значит, ты соврал мистеру Клинтону. Если не наврал мне, то наврал ему. Правильно, Боб? Правды две не бывает. Если мне ты сказал правду, то ему неправду. Так?
Он остановился в нерешительности.
— Ну так как?
Он вздрогнул:
— Ну, понимаете, у меня все спуталось. Я хотел ему сказать правду, но запутался. Он ведь говорил: может, это было так, а может, вот этак. А я сказал: наверное, так и было. Я запутался совсем. Поэтому сказал ему правду, так же как он сам говорил.
— Понятно. Ему ты сказал, что убил Джози и что это правда, а мне — что не убивал и что это тоже правда.
— Ага. Это...
Я шлепнул его по губам. Со стуком влетел надзиратель. Я ему велел убираться:
— Я тут из клиента душу вытряхиваю, и не мешайте!
— Я должен сообщить мистеру Клинтону!
— Ступайте! Идите пройдитесь и не торопитесь назад!
Он хлопнул дверью и, конечно, не вернулся. Клинт понимал, чем я занимаюсь, и у него не было возражений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15