Перевела взгляд на Трифонова — восторженно улыбнулась. Вот это самец! На Алексея Фёдоровича посмотрела мельком. Даже не на него — на прислонённые к тумбочке костыли.
Интересно, зачем она пришла в мужскую палату: попросить сигарету или подобрать стоящего мужика? Чем её не устраивает Пашка?
Наконец, изучению подвергнут я.
— Здравствуйте, старый знакомый! — «старое» знакомство исчисляется всего несколькими часами. — Вот вы где окопались — среди жадюг! Женщина просит дать закурить, а они смотрят на нее, как на попрошайку… Пойдемте подымим, а?
Отказаться? Сослаться на недомогание, на температуру?… Ни за что! Человек открывается во время общения — старая истина — поэтому отказываться не в моих правилах. Бедро потерпит, ничего с ним не случится…
Медленно поднялся, морщась и про себя кроя черным матом дурацкую слабость. Ничего, разойдусь, разомнусь, покопаюсь заодно во внутренностях подозрительной дамочки…
И вдруг вспомнил: сигарет у меня — ни одной. Наташа старательно прячет их по всем углам квартиры. С таким умением и сноровкой — ни за что не отыщешь… О передаче курева в больницу можно только помечтать…
— Алексей Федорович, одолжи пачку «Пегаса», а? Жена принесет — отдам…
— «Пегас» не курю, в горле от него першит…
— Ну, «Стюардессу», «Столичные», «Родопи» — все равно…
Нефедова презрительно смотрела на нищую братию. Губы шевелились, складывая густо наперченные и пересоленные выражения в наш адрес.
Наконец, бухгалтер решился. Врагов в палате у него и без меня предостаточно, стоит ли портить отношения еще с одним? Запустил руку за матрас и вытащил пачку.
— Курите… на здоровье.
«На здоровье» выдано таким тоном, что обязательно дым пойдет в дыхательное горло, и мы с Нефедовой будем кашлять до конца жизни…
На лестничной площадке людно. Послеобеденное время, окончание процедур, врачи заняты «литературным» творчеством — заполняют истории болезни. Можно отдохнуть, расслабиться4. А какой отдых без перекура?
Галина «отбуксировала» меня в дальний угол, возле лестничного марша, ведущего на верхний этаж. Огляделась, выхватила из рук какого-то старикашки полную консервную банку, сноровисто опростала ее в урну и пристроила на ступеньке.
— Сигареты у меня есть, — проинформировала обманщица, изобразив на рыхлом лице этакое девичье смущение… — Просто решила переговорить с вами по очень важному вопросу…
Теперь она не жеманничала и не кокетничала, говорила деловым тоном. Будто приготовилась к обсуждению взаимовыгодного сотрудничества на почве сбыта залежалых товаров.
— К вашим услугам, — старомодно поклонился я. — Что в моих силах — сделаю…
— Благодарю… Вы — человек пожилой, повидавший жизнь, к кому же мне еще обратиться? Поэтому буду говорить откровенно… Надеюсь, вы не осудите…
— Боже избавь! — ужаснулся я подобной возможности, посылая про себя настырную бабенку… сами понимаете, куда.
— И поможете советом?
— Обязательно, — согласился я, с любопытством ожидая продолжения многозначительной беседы.
— Вы давно знаете Пашеньку?
Пашенька? Одно из двух: либо разбитной гошевский агент зацепил многострадальное дамское сердечко, и оно теперь кровоточит, либо у моей собеседницы имеются более приземленные причины интересоваться парнем.
Это следует выяснить и поэтому не признаваться в том, что знакомство с «Пашенькой» ограничивается несколькими часами.
— Немного знаю, — уклончиво ответил я. — А в чем дело? Пристает?
Нефедова презрительно усмехнулась. Дескать, еще нужно разобраться, кто к кому пристает.
— Я уже говорила: полная откровенность… У нас с Павликом намечаются, как принято выражаться, серьезные отношения. Женщина я одинокая, — Гошев сказал, что замужем! — не обремененная детьми, имею квартиру, кой-какой достаток… Беспокоит меня одно: вдруг у Павлушки не серьезное влечение ко мне, как к женщине, а… Долго объяснять не нужно, опыта вам не занимать. Сразу видно…
Явный прокол с ее стороны! Выдан прозрачный намек на то, что разбитная бабенка догадывается о действительном моем лице. О том, что ее доброжелательный собеседник не только лечится, но и занимается чем-то другим,… Как и его друг Пашка…
Конечно, догадка — не уверенность, но если Галина обладает минимальными способностями аналитика, наше с ней общение становится попросту опасным.
Я удвоил осторожность.
— Действительно, за свою жизнь довелось сталкиваться с разными людьми… В том числе и с проходимцами…
— … с бандитами, рэкетирами, — подхватила Галина, прожигая меня вопрошающим взглядом, — с проститутками, убийцами…
— Вот с проститутками не довелось. Так же, как и с убийцами… До пенсии я работал в школе, тогда там таких не водилось… Так что вы хотели узнать о Павле?
Дама, рассчитывая на продолжение интересной беседы о моей профессии, некоторое время непонимающе смотрела на наивного придурка, думающего ее обмануть… «При чем тут Павел? Договаривались о полной откровенности, а ты темнишь… Раскрывайся, милый, признайся, что ты — сыщик, милиционер, что послан в больницу следить… За кем?… И не вешай, пожалуйста, лапшу на уши, не напускай тумана, все равно не поверю».
Похоже, Нефедова успела забыть, что это она затеяла разговор о Пашке, и теперь пыталась свернуть беседу на другую колею. Все это было так живописно нарисовано на одутловатом лице немолодой женщины, что я с трудом сдержал улыбку.
Конечно, она пыталась выдоить, выжать из меня информацию, заставить признаться, даже покаяться.
Да и кто поверит в существование между Галиной и Павлом каких-то серьезных отношений, когда она лет на десять старше потенциального своего женишка… Вот в то, что шустрый парнишка вознамерился порезвиться с женщиной не слишком строгих правил — охотно верю… А «серьезные отношения» — чистый блеф.
— Ах да, — спохватилась Нефедова, — я действительно зарапортовалась… Желательно узнать, где Пашенька работает, с кем живет? Кто папаша, мамаша? Есть ли смысл сходиться с ним порядочной женщине?… А ваша профессия — ваша проблема…
Убедившись в том, что расколоть меня ей не удастся, она занялась Павлом. Авось, пожилой наивняк проговорится…
Где работает Пашка, с кем живет?… Ответов на эти хитрые вопросы мадам не получит. Пусть ей объяснит это Пашка — ему видней, что и как. Точно так же, как и о перспективе многообещающего знакомства…
Ничего толкового из вертлявой дамочки я так и не выкачал. Кроме одного. По неизвестным пока причинам мы с Пашей попали в поле ее зрения. Типа двух букашек, положенных под окуляр микроскопа. И еще одно: вряд ли Галина действует по собственной инициативе — зачем ей это? Скорее всего нами интересуется ее «хозяин»…
А вдруг этот самый «хозяин» и есть искомый вор в законе?
Сыграть в поддавки? Стоит ли рисковать? Гораздо лучше изобразить этакую девичью невинность. Она, эта невинность, либо оттолкнет собеседницу, либо — что намного вероятней! — заставит пойти на более тесный контакт. Без сказочек о желательности «серьезных отношений» с привлекательным парнем…
— Мне кажется, вы обратились не по адресу, — жестко проговорил я, настолько жестко, что запершило в горле. Тем более, что в напускную жесткость я добавил солидную дозу обиды. За кого, дескать, вы меня принимаете? Советую, мол, все ваши вопросы задать Павлу. Он ответит, обязательно ответит, могу дать гарантию… — Что же касается меня, то вы нанесли мне незаслуженную обиду. Ни с бандитами, ни с рэкетирами, тем более с проститутками я не общался, и общаться не намерен… Прошу иметь это в виду на будущее… Если нам доведется вместе перекуривать…
Короче, отделал дамочку «под орех», но без грубого единого слова.
Повернулся и заковылял прочь. В коридоре не удержался и оглянулся. Нефедова стояла, приоткрыв рот и вытаращив глаза. Классическая гримаса недоумка… Интересно, что она скажет пославшему ее вору в законе, которого, похоже, прикрывает? Если, конечно, Нефедова работает на него.
10
В больнице минуты растягиваются до уровня часов, часы так же плавно переходят в сутки, постоянная боль и неуверенность в завтрашнем дне способствуют лениво текущему времени.
Делать нечего, читать надоело, беседовать с соседями тошно, да и не о чем. Где, что и почему болит — лучше не вспоминать.
Однако нигде так не откровенничают, как в больничных палатах. Будто пытаются разговорами заглушить боль и тревогу за свое будущее. А она, эта вечная тревога, дает знать о себе и в большом и в малом. Обедаешь — не последний ли в жизни этот обед? Куришь — доведется ли еще разок побаловаться ароматным дымком?
В больнице люди, волей или неволей, всегда и во всем прислушиваются к своему организму. Не повысилось ли, не дай Бог, давление? Не подскочила ли температура? Ровно бьется сердце или — с перебоями?
Чуткий организм немедленно реагирует на излишнюю заботу. То внезапно заболит спина — почки разыгрались. То заколет в сердце. То становится трудно дышать. Не забыть сказать врачу о тревожных симптомах!
Короче говоря, лечение дома — одно, в больнице — совсем другое. Не зря мудрая моя мать ни за что не хотела ложиться в стационар и отца не пускала…
Меня спасало от мыслей о болезнях — настоящих и мнимых — стремление поскорей «раскрыть» сопалатников, выявить их внутреннее содержание, подстеречь момент, когда они невзначай раскроются.
Но постоянное напряжение приводило к головным болям. Приходилось выпрашивать у дежурных сестер анальгин. Расслабляться ни в коем случае нельзя — каждое произнесенное в палате слово, каждый взгляд могли иметь второй, третий смысл…
Фарид лечился от язв на ногах. Петро — от болей в спине. Серега — тоже от каких-то болей.
Пока что операция грозила Алексею Федоровичу. У остальных, исключая меня и Фарида, она, если и состоится, то в далеком 6удущем.
Судя по немногословным указаниям лечащего врача. Фариду, по-моему, хирургия вообще не угрожает. Язвы ножом не лечат.
Ходить парню трудно, но он делает вид, что все это чепуха, недостойная настоящего мужчины! Когда Гену вызывают на перевязки или в ординаторскую, или он захочет в туалет, Фарид внешне легко с неизменной улыбкой на пухлых розовых губах поднимает безногого, переносит на каталку и торжественно везет по коридорному «проспекту».
Еще и шутит при этом:
— Персональный дядька у тебя! Как у царевича-королевича, да?
А в глазах, спрятанная за напускным весельем, колышется боль…
— Нельзя же ему поднимать тяжести? — однажды возмутился я, когда Фарид повез Гену в туалет. — Где сестры, санитарки?
Алексей Федорович по обыкновению презрительно плюнул мимо специально подставленной плевательницы.
— Наивен ты, батя, не по возрасту. Будто ощипанный петух, мечтающий закукарекать… Сколь платят санитаркам, ведомо?… То-то и оно. Выносить утки и судна с дерьмом, возить калек-идиотов туда-сюда, высаживать, с унитаза снимать — кому хочется задарма?
Предположим, я наивен. Сам знаю — живу старыми обычаями, заполненными человеколюбием и презрением к деньгам… Но Гена — представитель нового поколения, культурный человек — он-то должен понимать несуразность такого положения! Почему не протестует, не требует от администрации больницы предоставления инвалиду положенных по закону услуг?
Слава Богу, бухгалтер не слышит моего возмущения, не фыркает презрительно. У любого человека имеется самолюбие — у одного больше, у другого меньше. Наживать болезненные синяки на своём, не собираюсь.
Кроме того, по сердцу больно царапнула фраза о калеках — идиотах. Надо бы промолчать, дать возможность куряке выговориться до конца. Не стерпел.
— Почему вы считаете Гену идиотом? Лично мне кажется, что он — умный, толковый парень, придавленный своим несчастьем…
— Когда кажется, креститься нужно, — назидательно покачал корявым пальцем Алексей Федорович. Будто ввернул в сознание недоумка длинный болт с сорванной резьбой. — Умный, говоришь, толковый? Беда с вами, с интеллигентами, чистая беда… Правильно толкую, Петро, или ошибаюсь?
— Давай вира, приятель, — подбодрил единомышленника сосед. — Авось, научишь житухе…
Бухгалтер сел, свесив бледные ноги, пристроил за спиной подушку. Закурил невесть какую по счету сигарету. Короче, приготовился к длительному, нравоучительному разговору с бестолковым «интеллигентом».
— Знаешь ли ты, батя, по какой такой причине любимый твой Геночка остался без ходуль?
— Откуда мне знать, — пожал я плечами, отчаянно ругая себя за то, что не выспросил этого у Гошева.
— Вот и помалкивай, коли в неведении находишься… А я вот знаю — интересуюсь людскими судьбами… История простая и паршивая. Словно обкаканная пеленка. До того вонючая, что плюнуть хочется…
Он со вкусом затянулся дымом, поднял голову и выпустил к потолку гирлянду клубков. Артист! Не просто рассказывает — рисует картину. То светлыми, жалостливыми, то черными, траурными красками. Вдалбливает в собеседников свои взгляды на жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22