— Добрый вечер, мистер Грахам.
Гордон был уверен, что ни первого, ни второго из поздоровавшихся с ним людей он никогда и в глаза не видел. Вообще происходило что-то непонятное ему. Сначала эта странная встреча со Скляром, потом схватка с двумя мужчинами, которые на них напали, а теперь еще и эта неожиданная известность. Он не сомневался, что никогда не бывал в этом месте, где сейчас заседали черчиллианцы. У него не возникло даже ощущения «возвратов памяти», или, как их еще называют, дежа-вю.
Лысый толстяк, к которому присутствующие обращались как к «мистеру Варшауэру», призвал собравшихся к порядку. Потом начался занудный разговор о членских взносах, присутствии на собрании членов общества и других столь же неинтересных гостям предметах. (Грахам все это время перешептывался с Джеру-Бхетиру и ловил на себе неодобрительные взгляды соседей.) Потом мистер Варшауэр представил мистера Донахью, невысокого светловолосого человека, как докладчика на этом собрании.
Мистер Донахью вышел вперед и произнес проникновенную речь о близком его сердцу предмете:
— …и что мы знаем об этом Бернарде Шоу, как он себя называл? У нас есть всего несколько биографий, по большей части крайне тенденциозных, которые во многом противоречат друг другу, да еще микропленки с фильмами, которые отсняли известные своей коррумпированностью и ненадежностью журналисты двадцатого века.
А кем был на самом деле этот так называемый Бернард Шоу? Если судить по отрывочным сведениям, которые можно признать достоверными, он совсем не походил на человека, имевшего выдающихся предков, которые в те времена социального неравенства были абсолютно необходимы человеку, чтобы достичь хоть каких-то высот в своем интеллектуальном развитии. Он был сыном простого булочника — а отнюдь не потомком родовитых аристократов или известных литераторов. Известно, что Шоу, как он себя называет, после того, как ему исполнилось 14 лет, ни разу не переступал порога школы. Более того, как можно говорить, что он своей эксцентричной орфографией предвосхитил современную недостойную реформу правописания, если он отказывался от учебы даже тогда, когда ему предлагали посещать занятия…
Грахам сразу понял, куда клонит Донахью, и больше его не слушал, погрузившись в созерцание профиля Джеру-Бхетиру.
— …пять лет служил клерком в агентстве по недвижимости. Вы можете себе это представить?! Разве мог автор «Пигмалиона» и «Кандида» работать в таких невыносимых условиях? Человек со столь чувствительной душой за неделю бы сошел там с ума! А когда он наконец оставил презренную должность сборщика арендной платы, чтобы попытаться зарабатывать на жизнь литературным трудом, то скоро убедился в отсутствии у него необходимых способностей. За первые девять лет своей новой деятельности он заработал всего шесть фунтов, или около 28 современных долларов Всемирной Федерации. Издатели отвергли один за другим четыре его так называемых романа. В одном из них он продемонстрировал свой дурной вкус, описав нравы дельцов профессионального бокса. Представьте, если можете, автора «Святой Иоанны», описывающего грубых и невежественных драчунов! Разве, наблюдая за их поединками, можно было создать такой неповторимый колорит, так красочно изобразить…
Грахам потряс головой, чтобы не заснуть. Заметив его движение, Донахью резко сказал:
— Вы что-то хотели спросить, молодой человек?
— Н-нет, — покраснел Грахам. — Я… я недавно плавал, и у меня вода попала в уши.
— Ну-ну. Резюмируем: наконец, кое-как научившись владеть пером, этот так-сказать-Шоу занялся самой низкой формой литературы — критикой. И даже здесь он не обнаружил ни малейшей твердости характера, чтобы довести хоть одно свое начинание до конца, но вместо этого бросался от одной публикации к другой…
Грахам позволил своей руке сползти вниз, пока она не нашла руку Джеру-Бхетиру и не сжала ее. Кришнанка не только не попыталась высвободиться, но и ответила ему своим пожатием. Сердце у него бешено заколотилось, и он совершенно не слышал слов мистера Донахью, да и не интересовала его эта лекция …
— Тогда кто же написал эти пьесы, если не так называемый Шоу? Кто на самом деле?
В то время в Британии жил один молодой человек, с поистине блестящим умом и творчески одаренный, но не имевший тогда возможности открыть заявить о своих амбициях ввиду всевозможных социальных и политических табу. А все дело в том, что он был аристократом, сыном лорда и внуком герцога, а сочинительство в те далекие дни не считалось достойным занятием для благородного человека. Для служителей Мельпомены двери аристократических салонов тоже были закрыты. Более того, пьесы, которые он задумывал, могли серьезно повредить его политической карьере, которая была ему уготована как исходя из его собственных выдающихся способностей, так и в соответствии с традициями его семьи…
Таким образом, мы можем — нет, должны! — согласиться с тем, что этот великий человек должен был заключить сделку с пресловутым Шоу, чтобы иметь возможность сочинять пьесы, не подписывая их собственным именем. Шоу, со своей стороны, был совсем не прочь предоставить свое имя для подобного использования, хотя у него самого не было и искры таланта…
В качестве последнего аргумента мистер Донахью написал мелом на доске названия нескольких пьес «так называемого Шоу» и расположил их друг под другом так, что из букв одного вертикального ряда сложились слова УИНСТОН СПЕНСЕР ЧЕРЧИЛЛЬ Дж. Б. Шоу (1856 — 1950), до того, как стал всемирно известным драматургом, действительно долго получал отказы из издательств. В 1925 году ему были присуждена Нобелевская премия по литературе, от которой он отказался, как впоследствии от дворянства и титула пэра. В 1931 году Б. Шоу был в России и встречался со Сталиным. Уинстон Черчилль (1874 — 1965), премьер-министр Великобритании в 1940-45 гг., как и Б. Шоу, в молодости был журналистом, написал много исторических и др. книг. Он был удостоен Нобелевской премии по литературе в 1953 году (не отказавшись от нее). Согласно преданию, Б. Шоу пригласил У. Черчилля на премьеру одной из своих пьес телеграммой следующего содержания: «Посылаю два билета на вечерний спектакль. Один для вас и один для вашего друга, если таковой имеется». Черчилль ответил: «Сегодня вечером прийти не смогу, приду на спектакль завтра, если таковой состоится».
Раздались громкие аплодисменты. Хлопали все, кроме Грахама и Джеру-Бхетиру, которые держали друг друга за руки и не были слишком уж вдохновлены речью мистера Донахью.
Грахаму она показалась крайне неубедительной, хотя он и не слишком хорошо знал литературу и историю Века Катастроф. В одном не приходилось сомневаться: Уинстона Черчилля он путал с двумя-тремя другими известными людьми, и ему надо было обязательно полистать в связи с этим энциклопедию.
Еще сильнее было его удивление, когда, взглянув на часы, он обнаружил, что собрание продолжается уже два часа.
Гости начали подниматься и расходиться. Некоторые окружили Донахью, чтобы поспорить с ним или выразить свое одобрение. Грахам повел Джеру-Бхетиру к выходу, но перед ними нарисовался толстый Варшауэр и произнес:
— Я так рад, что вы наконец у нас появились, мистер Грахам. Мы так вас ждали!
— Правда? — удивился Грахам. Действительно, как они могли его ждать, если он до нынешнего дня слыхом о них не слыхивал, никакими их сумасбродными литературными теориями не интересовался и вообще ничего общего с ними не имел?
— Да, правда, — сказал Варшауэр. — Пожалуйста, пройдемте со мной в правление. Другие руководители нашего маленького общества горят желанием с вами познакомиться.
— Но право, мы очень спешим… — протянул Грахам.
— Что вы, что вы, молодые люди, это всего на одну минуту. Только на одну. У нас есть небольшое предложение, которое наверняка вас заинтересует, а если оно вам не понравится, вы немедленно уйдете.
— Давай послушаем, чего хочет этот приятный человек, Городон, — стала уговаривать Джеру-Бхетиру. — Я совсем не спешу.
Грахам пошел наперекор своим дурным предчувствиям и позволил Варшауэру увести себя в другой конец дома. Там, в бывшей столовой, их ждали еще два человека. Варшауэр представил их Гордону Грахаму и его спутнице:
— Это мистер Лундквист, — (он показал на краснолицего, седого, с отвисшим подбородком человека). — А это мистер Эдвардс (коротышка с редкими рыжими волосами, который встретил Грахама у входа). — Давай, Крис.
— Чрезвычайно рад с вами познакомиться, — сказал Лундквист. — Как дела?
— Спасибо, отлично, — ответил Грахам. — Что это за предложение, на которое намекал мистер Варшауэр?
— Наша деловая беседа может несколько утомить юную леди. Джим, не сочти за труд, проводи ее в соседнюю комнату. — Когда Эдвардс с Джеру-Бхетиру вышли, он продолжил: — Согласитесь, доктор Грахам, что ученые у нас не получают достойного вознаграждения за свои труды?
— Право, не знаю. Но, наверное, вы в связи с этим могли бы привести какие-то аргументы. Зачем?
— Однако вы бы хотели получать больше, не так ли?
— А кто же не хочет? Но причем здесь Бернард Шоу и Уинстон Черчилль? — Грахам подумал про себя, что люди, которые с ним беседуют, не похожи на авантюристов, хотя он не настолько поднаторел в общении с авантюристами, чтобы судить об этом с уверенностью.
Лундквист улыбнулся:
— Совершенно ни при чем, дружище. Мы гораздо больше думаем о сделке в связи с вашей научной работой. Вы наверняка догадываетесь, о чем идет речь, — об этом проекте Гамановия.
— А? А причем тут он?
— Мы сейчас не может посвятить вас во все детали, потому что нашего босса сегодня вечером нет. Могу только сказать, что это дело связано с геофизикой и очень выгодно для вас. А сейчас хотел бы только пригласить вас сюда завтра в это же время, чтобы вы могли побеседовать с нашим боссом.
— А кто босс? Я думал, что это вы.
Лундквист осклабился:
— Не совсем.
Все по-прежнему оставалось очень неясным. Грахам спросил:
— А как вы обо мне узнали? Я ничего не публиковал о Гамановии, да и работаю над этим проектом постольку-поскольку, как консультант.
— О, мы уже давно за вами наблюдали. Между прочим… — Лундквист повернулся к Варшауэру, — что случилось со Смитом и Магаззо? Они около шести вечера позвонили с К. С. К. и сказали, что наблюдают за нашим другом, но их до сих пор нет. Не могли же они раствориться в воздухе.
Грахам частенько по жизни был лопух лопухом, но здесь мгновенно сообразил, что к чему. Лундквист наверняка выследил его усилиями той парочки, которую они со Скляром вырубили и засунули в мешки. Если Скляр тот, за кого он себя выдавал, то с этим Черчиллианским обществом что-то нечисто. Грахам поднялся.
— Прошу прощения, — выдавил он, — н-но мисс Джеру и мне надо идти. Прямо с-сейчас. Если у вас есть для меня какое-то предложение, пишите мне в Колумбийский университет. Бетти!
— Да, Городон? — Она открыла дверь из соседней комнаты. В ней Грахам увидел стол с шахматной доской и расставленными фигурами и два кресла, в одном из которых сидел Эдвардс. Он тоже поднялся и направился к двери. Грахам не торопясь снял очки, положил их в футляр и убрал в карман.
— П-пошли, Бетти, — сказал он и сделал шаг к дверям.
Однако толстяк Варшауэр преградил ему дорогу со словами:
— Ну-ну, один момент, доктор Грахам. Не надо так спешить. Вас не попросят ни о чем, что противно вашим принципам…
Только это он и успел вымолвить, потому что костистый кулак Грахама ударил его в нос, и голова Варшауэра с гулким стуком впечаталась в дверь. Ноги у него подогнулись, он осел на пол и остался сидеть, привалившись спиной к двери и раскинув ноги.
Грахам, однако, обнаружил, что, пока дверь прижата Варшауэром, открыть ее невозможно. Успей он отодвинуть толстяка в сторону, они с Джеру могли бы выскочить до того, как их схватят… Но едва он схватился руками за Варшауэра, как его оттащили назад. Повернувшись, он увидел, что его держит Эдвардс, который оказался весьма сильным коротышкой.
Грахам тем не менее нанес ему два плотных удара под ребра, в то же время крикнув:
— Беги, Бетти! Позвони в полицию! Зови на помощь!
Однако, вместо того чтобы закричать, Джеру-Бхетиру схватила кресло и приподняла его, намереваясь ударить Эдвардса. Но Лундквист выхватил у нее кресло и отшвырнул его в сторону. Потом он одной рукой схватил ее за ладонь, а другой достал из кармана что-то вроде баллончика с краской. Грахам узнал в нем осирианский электрошоковый пистолет.
— Лучше не надо, — предупредил Лундквист, направляя пистолет на кришнанку. — И ты тоже, Грахам. Угомонись, или я ее прижгу.
Грахам осторожно расцепился с Эдвардсом, который стал поднимать на ноги Варшауэра. Последний держал у лица окровавленный платок и бормотал:
— У него кулаки как молоты! Что это за ученые, к чертовой матери, если они одним ударом вырубают?
— А теперь, друзья, — сказал Лундквист, — поговорим о деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41