Словом, все. Вам понятно? Все.
– Не понятно.
– Поскольку это не алмазы, а частицы живой кристаллической структуры, – опять терпеливо разжевываю я, – жизнь их, а следовательно, и блеск, и свечение, и бриллиантовая яркость развивались в привычной им среде, с иным химическим составом воздуха, без угарных примесей, вредных газов, даже солнечной радиации, – в среде, где ничто не горит и не тлеет, не гниет и не разлагается. Попав в нашу, уже достаточно отравленную атмосферу они просто не смогли жить.
– Почему же они скончались одновременно? Может быть, вынесенные позже еще живут?
– Не думаю.
Мысль Стона делает неожиданный скачок:
– Мои жили почти три месяца. Если сейчас вынести оттуда побольше новых, мы даже при снижении цен проглотим весь ювелирный рынок.
– Не выйдет, – говорю я спокойно.
– Почему?
– Сезам захлопнулся.
– Какой Сезам?
– Вход в гиперпространство у «ведьмина столба» на шоссе.
– Он всегда закрывается и открывается. Зависит от погоды и времени дня.
– Теперь уже не откроется.
– Вы так уверены?
– Я лично пытался пройти сегодня. Не вышло. Вход захлопнулся у меня под носом. Даже столб вывернуло.
– Из земли?
– Нет, в земле. Скрутило, как жгут. Страшная месть леймонтских ведьм, господин Стон.
Молчание в трубке, и новый поворот разговора.
– Вы действительно своевременно разбудили меня, Янг. Надо думать о будущем. Возможно, вам придется выступить в суде.
– В каком суде? – не понял я.
– Меня могут обвинить в торговле фальшивыми бриллиантами. В мошеннической продаже их за настоящие. Возможны любые осложнения.
– Я скажу правду.
– Интересно, как будет воспринята в суде ваша правда о дырке в пространстве.
– А ваша?
– Я еще не обдумал план защиты. Когда вы мне понадобитесь, я пришлю своего адвоката.
Разговор поверг меня в убийственное уныние. О суде я действительно не подумал. Я представил себе свой рассказ о гиперпространстве, о живых алмазных струк' турах, отчеты в газетах о новом Мюнхгаузене и хохот в зале, когда за меня как следует возьмутся прокурор и судья. Перспектива не из приятных, конечно, но ведь рассказать что-то придется. Не из Южной же Африки Гвоздь вынес свой чемодан и не искусственные бриллианты перебирали мы с Эттой в «бунгало» Чосича. А что расскажет Вернер о своих микросрезах, которые теперь на экспертизу даже представлять неудобно? Микросрезы с пивной бутылки – вот что объявит эксперт, сдерживая улыбку. А улыбаться-то нечему. Роль соучастников грандиозного мошенничества нам с лихвой обеспечена.
В таком состоянии ума меня и застал новый звонок:
– Физик?
– Я,– подтвердил я, уже зная, кто говорит.
– Ты напугал Стона, а Стон – тебя. Но, в общем, не три глаз – слезы не помогут. Мои камешки тоже сдохли.
– Я же говорил, что они живые.
– Профессор доказал?
– Конечно.
– А что конкретно?
– Не поймешь.
– Ну все-таки.
– Хотя бы то, что иная жизнь может возникнуть и на совершенно неизвестной нам материальной основе и в формах, которые мы даже не сможем придумать. Понятно?
– В общем-то да, только говорить об этом не нужно.
– Где?
– На суде. Тебе же Стон сказал, что нас могут обвинить в мошеннической фальсификации драгоценностей.
– Допустим. Только мы с Эттой ничего не фальсифицировали.
– Но способствовали.
– Чем?
– Участвовали в добыче. Унесли десяток камней. По рыночным ценам это не малые деньги.
– Я уже уведомил Стона, что лгать не буду.
– Пожалеешь. В лучшем случае свезут в психиатричку. Подумай. До суда еще далеко.
Поздно ночью я позвонил Этте. Долго не отвечала, потом что-то лепетала сонным до одури голосом, потом разобралась и рассердилась, что звоню под утро, когда все нормальные люди спят. А когда я рассказал ей о разговоре с Вернером и о своем походе в Неведомое, огорчилась так, что в голосе слышались слезы. Как это я мог забыть о ней, пойти без нее, даже не посоветоваться, что это по-свински, а не по-товарищески и что рисковать жизнью, не зная, чем все это может окончиться, как рискнул Нидзевецкий, – безумие и бессмыслица. О том, что мы все уже раз рисковали, она не упоминала, слова вылетали автоматной очередью: как это я мог, как решился и как это было глупо кричать в хрустальное сиянье о мошеннической шайке Гвоздя и Стона. Я все это выслушал и сказал устало:
– Я тебе не сообщил главного. Меня услышали и поняли.
– Кто?
– Разум.
– Опять ты со своими гипотезами. Даже Вернера не смог убедить.
– Я его уже убедил. Теперь он солидаризируется со мной, формулируя это так: материальная основа сознания вовсе не обязана быть биологической.
– Ну и как тебе ответила эта основа сознания?
– Закрыла калитку.
– Как закрыла? Совсем?
– Совсем. Столб скручен, как веревка, пылевая дымка уже не завивается, и войти в коридор нельзя. Собственно, и коридора уже нет: он за пределами нашего мира. Но я еще не сказал всего.
И добавил все, что знал о камнях от Вернера, Стона и Гвоздя алиас Педро Монтеца. Тут она ничего не ответила, только часто дышала в трубку, словно ей не хватало воздуха, и наконец чисто по-женски спросила, уже совсем нелепо:
– Что ж теперь будет?
Пришлось снова вернуться к переговорам с Гвоздем и Стоном, рассказать про суд, поинтересоваться, как вести себя на свидетельской трибуне, и если говорить правду, то не превратит ли она нас в не отвечающих за свои слова шизофреников или просто в посмешище для публики и газетчиков?
Этта ответила уже совсем неожиданно:
– Подождем, Берни. Подождем и подумаем,
СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС ВЕКА. ЭТТА ФИН
Сегодня мы с Берни поссорились очень крупно. А предыстория этого такова.
Он поручил мне сделать запись процесса по судебным отчетам в «Леймонтской хронике», наиболее подробно и тщательно освещавшей процесс, А кратенькое вступление к этой записи продиктовал мне сам, что и и привожу здесь с перебивающими это вступление моими с Берни репликами.
После того как все камни, вынесенные с россыпи и являющиеся собственностью акционеров «Бриллиантовой монополии», а также все преданные ими ювелирным фирмам, магазинам и частным лицам, превратились в подобие тусклых бутылочных стекляшек, началась бешеная кампания в обществе и в печати против акционеров, обвиняемых в заведомо мошеннической продаже фальшивых бриллиантов, выдававшихся ими за подлинные. Особенно неистовствовали даже не покупатели камней Стона, а фирмы, пострадавшие косвенно, так как в связи с появлением на рынках Антверпена, Амстердама и Лондона голубых карбункулов Стона вся мэлокаратная мелкота, массами вывозимая из Южной и Юго-западной Африки, упала в цене до стоимости безделушек из горного хрусталя. Ее даже сняли с большинства крупных ювелирных витрин и сплавляли при первом удобном случае в мелкие туристские лавчонки Неаполя и Афин. Международная торговля бриллиантами переживала неслыханный кризис, угрожавший полным разорением владельцам большинства алмазные разработок в Южной Африке, откуда они питали голландские и бельгийские рынки. Но все это были лишь закулисные вдохновители антистоновской кампании на биржах и в обществе. И исковыми же заявлениями выступили непосредственные клиенты «бриллиантовой монополии», и в конце концов леймонтский суд вынужден был начать разбирательство дела, в котором группы истцов и ответчиков представляли всемирно известные мастера профессиональной юридической казуистики в мантиях и без мантий. Надо сказать, что уже до суда ответчики выиграли не менее сотни миллионов, так как суд отказался рассматривать иски по документально не оформленным искам. Однако и официально оформленные составили, в переводе с гульденов, лир и франков, внушительную сумму в сто восемьдесят шесть миллионов долларов. Это и позволило многим западноевропейским газетам назвать дело «Леймонтской бриллиантовой монополии» судебным процессом века.
Обвинение на процессе поддерживал генеральный прокурор Флаймер, который, по мнению критически настроенных судебных корреспондентов, вел себя более чем странно. Он всячески придирался к истцам, требовал дополнительной документации, отклонял документы, по его мнению не надлежаще оформленные, и даже не постеснялся сказать в кулуарах: «Раздутое дело. Прокуратура еще не имеет достаточно уверенности в правоте предъявленных ответчикам обвинений».
Не дремали, как говорится, и сами ответчики. Все чудесное в деле, все ирреальное, опровергающее каноны классической физики, было отвергнуто. Никакого гиперпространства, никаких коридоров за пределами трех земных измерений, никаких бриллиантовых коконов с собственным источником света – просто обычная природная шахта, замаскированная сверху прочным переплетением травы, а внизу переходившая в пещеру со свободными алмазными россыпями. Чтобы устранить проверку, Стон и его сообщники взорвали землю вокруг «ведьмина столба», объяснив его взрывом природного газа, скопившегося в шахте. Никаких раскопок Стон не разрешил как землевладелец, объявив, что вопрос о существовании шахты к судебному разбирательству отношения не имеет. Какая разница, есть ли в земле бриллианты или нет, если они все равно фальшивые?
Тут я прервала запись и спросила у Берни:
– Зачем же понадобилось Стону взрывать эту землю? Его же могут обвинить в умышленной аварии.
– А зачем ему умышленная авария?
– Чтобы закрыть «Сезам».
– Он и так закрыт. А ему и нужно, чтоб чуда не было – ни дырки в пространстве, ни коридора, ни кокона. Ничего, что могло бы запутать процесс.
– На чем же он строит свою защиту?
– На показаниях экспертов. Все они документально подтверждают, что бриллианты в их первоначальном виде не могли быть подделкой. Только слишком прозрачны и ярки, но это как раз и привлекало. Так что ни продавцы, ни эксперты даже не подозревали о фальши. Обвинения в умышленном мошенничестве тогда начисто отпадает.
Стон подтвердил все сказанное Берни на первом же заседании суда. Цитирую этот эпизод по отчету в «Леймонтской хронике».
Стон подходит в судейскому столу весь в черном, как в трауре. Говорит медленно и с актерским нажимом на публику о том, что он с самого начала был уверен в подлинности алмазов. Адвокаты подтверждают его слова данными специальной ювелирной экспертизы.
Судья. Вы что-нибудь знали об этой шахте до приезда в Леймонт?
Стон. Ничего. Я понятия не имел об алмазных россыпях в окрестностях города.
Судья. Почему же вы купили земельный участок, привлекающий к себе нездоровое любопытство и, я бы сказал, даже мистический интерес?
Стон. Я заинтересовался необъяснимым исчезновением людей на этом участке. Лично исследовал его и обнаружил отверстие не то колодца, не то глубокой ямы, замаскированное прочно переплетавшимися между собой жесткими стеблями густой травы. Они легко пропускали меня, когда я до половины опускался в яму, и снова восстанавливали прикрытие, когда вылезал наружу. Потом я, вооружившись, как альпинист, зубьями и веревкой, спустился в шахту и обнаружил нечто вроде сталактитовой пещеры, освещенной откуда-то проникающим светом и с россыпью похожих на битое стекло камешков, оказавшихся при ближайшем рассмотрении алмазами – я-то знал, как выглядят подлинные алмазы, когда работал старателем на приисках в Южной Африке.
Голос из зала. Вы лжете, Стон!
Судья (судебным исполнителям). Выведите крикуна из зала, чтоб не мешал.
Крикуном, конечно, был Берни, который до конца продолжал настаивать на своей версии качественно иной жизни за пределами нашего пространства, куда удалось проникнуть Стону и впоследствии всем нам. По его словам, он хотел задать Стону вопрос о трупах исчезнувших на шоссе людей, но ему помешали судебные исполнители. Вопрос же этот задал судья.
Судья. При спуске в шахту вы, вероятно, обнаружили тела исчезнувших?
Стон. Всех, включая бродягу и полицейского. Они сорвались и разбились, не имея стальных костылей и веревок, при помощи которых спускался я.
Судья. Родственники погибших не пытались потом отыскать трупы?
Стон. Я не сообщил им об этом – не хотелось огорчать их, да и с деловой тотаи зрения не в моих интересах была информация о местоположении алмазной шахты. Впоследствии, к сожалению, случайный взрыв уничтожил все, и любая попытка эксгумации была бы нецелесообразной. Сейчас на этом месте воздвигается памятник всем погибшим в злосчастной шахте.
Берни (из зала). Вы опять лжете, Стон! Вы отлично знаете, что тела погибших находятся за пределами нашего пространства!
Судья. Я же приказал вывести крикуна из зала! (Стону.) Второй раз вы уже не рискнули спуститься?
Стон. Второй экспедицией руководил мой компаньон Педро Монтец.
Судья. Свидетель Педро Монтец!
Монтец (после присяги). Да, я руководил второй экспедицией за алмазами. Кроме меня, в шахту спускались лаборант института физики Берни Янг, учительница Этта Фин и польский эмигрант, автомеханик по профессии, Станислав Нидзевецкий.
Судья. Чем обусловливался выбор участников экспедиции?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
– Не понятно.
– Поскольку это не алмазы, а частицы живой кристаллической структуры, – опять терпеливо разжевываю я, – жизнь их, а следовательно, и блеск, и свечение, и бриллиантовая яркость развивались в привычной им среде, с иным химическим составом воздуха, без угарных примесей, вредных газов, даже солнечной радиации, – в среде, где ничто не горит и не тлеет, не гниет и не разлагается. Попав в нашу, уже достаточно отравленную атмосферу они просто не смогли жить.
– Почему же они скончались одновременно? Может быть, вынесенные позже еще живут?
– Не думаю.
Мысль Стона делает неожиданный скачок:
– Мои жили почти три месяца. Если сейчас вынести оттуда побольше новых, мы даже при снижении цен проглотим весь ювелирный рынок.
– Не выйдет, – говорю я спокойно.
– Почему?
– Сезам захлопнулся.
– Какой Сезам?
– Вход в гиперпространство у «ведьмина столба» на шоссе.
– Он всегда закрывается и открывается. Зависит от погоды и времени дня.
– Теперь уже не откроется.
– Вы так уверены?
– Я лично пытался пройти сегодня. Не вышло. Вход захлопнулся у меня под носом. Даже столб вывернуло.
– Из земли?
– Нет, в земле. Скрутило, как жгут. Страшная месть леймонтских ведьм, господин Стон.
Молчание в трубке, и новый поворот разговора.
– Вы действительно своевременно разбудили меня, Янг. Надо думать о будущем. Возможно, вам придется выступить в суде.
– В каком суде? – не понял я.
– Меня могут обвинить в торговле фальшивыми бриллиантами. В мошеннической продаже их за настоящие. Возможны любые осложнения.
– Я скажу правду.
– Интересно, как будет воспринята в суде ваша правда о дырке в пространстве.
– А ваша?
– Я еще не обдумал план защиты. Когда вы мне понадобитесь, я пришлю своего адвоката.
Разговор поверг меня в убийственное уныние. О суде я действительно не подумал. Я представил себе свой рассказ о гиперпространстве, о живых алмазных струк' турах, отчеты в газетах о новом Мюнхгаузене и хохот в зале, когда за меня как следует возьмутся прокурор и судья. Перспектива не из приятных, конечно, но ведь рассказать что-то придется. Не из Южной же Африки Гвоздь вынес свой чемодан и не искусственные бриллианты перебирали мы с Эттой в «бунгало» Чосича. А что расскажет Вернер о своих микросрезах, которые теперь на экспертизу даже представлять неудобно? Микросрезы с пивной бутылки – вот что объявит эксперт, сдерживая улыбку. А улыбаться-то нечему. Роль соучастников грандиозного мошенничества нам с лихвой обеспечена.
В таком состоянии ума меня и застал новый звонок:
– Физик?
– Я,– подтвердил я, уже зная, кто говорит.
– Ты напугал Стона, а Стон – тебя. Но, в общем, не три глаз – слезы не помогут. Мои камешки тоже сдохли.
– Я же говорил, что они живые.
– Профессор доказал?
– Конечно.
– А что конкретно?
– Не поймешь.
– Ну все-таки.
– Хотя бы то, что иная жизнь может возникнуть и на совершенно неизвестной нам материальной основе и в формах, которые мы даже не сможем придумать. Понятно?
– В общем-то да, только говорить об этом не нужно.
– Где?
– На суде. Тебе же Стон сказал, что нас могут обвинить в мошеннической фальсификации драгоценностей.
– Допустим. Только мы с Эттой ничего не фальсифицировали.
– Но способствовали.
– Чем?
– Участвовали в добыче. Унесли десяток камней. По рыночным ценам это не малые деньги.
– Я уже уведомил Стона, что лгать не буду.
– Пожалеешь. В лучшем случае свезут в психиатричку. Подумай. До суда еще далеко.
Поздно ночью я позвонил Этте. Долго не отвечала, потом что-то лепетала сонным до одури голосом, потом разобралась и рассердилась, что звоню под утро, когда все нормальные люди спят. А когда я рассказал ей о разговоре с Вернером и о своем походе в Неведомое, огорчилась так, что в голосе слышались слезы. Как это я мог забыть о ней, пойти без нее, даже не посоветоваться, что это по-свински, а не по-товарищески и что рисковать жизнью, не зная, чем все это может окончиться, как рискнул Нидзевецкий, – безумие и бессмыслица. О том, что мы все уже раз рисковали, она не упоминала, слова вылетали автоматной очередью: как это я мог, как решился и как это было глупо кричать в хрустальное сиянье о мошеннической шайке Гвоздя и Стона. Я все это выслушал и сказал устало:
– Я тебе не сообщил главного. Меня услышали и поняли.
– Кто?
– Разум.
– Опять ты со своими гипотезами. Даже Вернера не смог убедить.
– Я его уже убедил. Теперь он солидаризируется со мной, формулируя это так: материальная основа сознания вовсе не обязана быть биологической.
– Ну и как тебе ответила эта основа сознания?
– Закрыла калитку.
– Как закрыла? Совсем?
– Совсем. Столб скручен, как веревка, пылевая дымка уже не завивается, и войти в коридор нельзя. Собственно, и коридора уже нет: он за пределами нашего мира. Но я еще не сказал всего.
И добавил все, что знал о камнях от Вернера, Стона и Гвоздя алиас Педро Монтеца. Тут она ничего не ответила, только часто дышала в трубку, словно ей не хватало воздуха, и наконец чисто по-женски спросила, уже совсем нелепо:
– Что ж теперь будет?
Пришлось снова вернуться к переговорам с Гвоздем и Стоном, рассказать про суд, поинтересоваться, как вести себя на свидетельской трибуне, и если говорить правду, то не превратит ли она нас в не отвечающих за свои слова шизофреников или просто в посмешище для публики и газетчиков?
Этта ответила уже совсем неожиданно:
– Подождем, Берни. Подождем и подумаем,
СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС ВЕКА. ЭТТА ФИН
Сегодня мы с Берни поссорились очень крупно. А предыстория этого такова.
Он поручил мне сделать запись процесса по судебным отчетам в «Леймонтской хронике», наиболее подробно и тщательно освещавшей процесс, А кратенькое вступление к этой записи продиктовал мне сам, что и и привожу здесь с перебивающими это вступление моими с Берни репликами.
После того как все камни, вынесенные с россыпи и являющиеся собственностью акционеров «Бриллиантовой монополии», а также все преданные ими ювелирным фирмам, магазинам и частным лицам, превратились в подобие тусклых бутылочных стекляшек, началась бешеная кампания в обществе и в печати против акционеров, обвиняемых в заведомо мошеннической продаже фальшивых бриллиантов, выдававшихся ими за подлинные. Особенно неистовствовали даже не покупатели камней Стона, а фирмы, пострадавшие косвенно, так как в связи с появлением на рынках Антверпена, Амстердама и Лондона голубых карбункулов Стона вся мэлокаратная мелкота, массами вывозимая из Южной и Юго-западной Африки, упала в цене до стоимости безделушек из горного хрусталя. Ее даже сняли с большинства крупных ювелирных витрин и сплавляли при первом удобном случае в мелкие туристские лавчонки Неаполя и Афин. Международная торговля бриллиантами переживала неслыханный кризис, угрожавший полным разорением владельцам большинства алмазные разработок в Южной Африке, откуда они питали голландские и бельгийские рынки. Но все это были лишь закулисные вдохновители антистоновской кампании на биржах и в обществе. И исковыми же заявлениями выступили непосредственные клиенты «бриллиантовой монополии», и в конце концов леймонтский суд вынужден был начать разбирательство дела, в котором группы истцов и ответчиков представляли всемирно известные мастера профессиональной юридической казуистики в мантиях и без мантий. Надо сказать, что уже до суда ответчики выиграли не менее сотни миллионов, так как суд отказался рассматривать иски по документально не оформленным искам. Однако и официально оформленные составили, в переводе с гульденов, лир и франков, внушительную сумму в сто восемьдесят шесть миллионов долларов. Это и позволило многим западноевропейским газетам назвать дело «Леймонтской бриллиантовой монополии» судебным процессом века.
Обвинение на процессе поддерживал генеральный прокурор Флаймер, который, по мнению критически настроенных судебных корреспондентов, вел себя более чем странно. Он всячески придирался к истцам, требовал дополнительной документации, отклонял документы, по его мнению не надлежаще оформленные, и даже не постеснялся сказать в кулуарах: «Раздутое дело. Прокуратура еще не имеет достаточно уверенности в правоте предъявленных ответчикам обвинений».
Не дремали, как говорится, и сами ответчики. Все чудесное в деле, все ирреальное, опровергающее каноны классической физики, было отвергнуто. Никакого гиперпространства, никаких коридоров за пределами трех земных измерений, никаких бриллиантовых коконов с собственным источником света – просто обычная природная шахта, замаскированная сверху прочным переплетением травы, а внизу переходившая в пещеру со свободными алмазными россыпями. Чтобы устранить проверку, Стон и его сообщники взорвали землю вокруг «ведьмина столба», объяснив его взрывом природного газа, скопившегося в шахте. Никаких раскопок Стон не разрешил как землевладелец, объявив, что вопрос о существовании шахты к судебному разбирательству отношения не имеет. Какая разница, есть ли в земле бриллианты или нет, если они все равно фальшивые?
Тут я прервала запись и спросила у Берни:
– Зачем же понадобилось Стону взрывать эту землю? Его же могут обвинить в умышленной аварии.
– А зачем ему умышленная авария?
– Чтобы закрыть «Сезам».
– Он и так закрыт. А ему и нужно, чтоб чуда не было – ни дырки в пространстве, ни коридора, ни кокона. Ничего, что могло бы запутать процесс.
– На чем же он строит свою защиту?
– На показаниях экспертов. Все они документально подтверждают, что бриллианты в их первоначальном виде не могли быть подделкой. Только слишком прозрачны и ярки, но это как раз и привлекало. Так что ни продавцы, ни эксперты даже не подозревали о фальши. Обвинения в умышленном мошенничестве тогда начисто отпадает.
Стон подтвердил все сказанное Берни на первом же заседании суда. Цитирую этот эпизод по отчету в «Леймонтской хронике».
Стон подходит в судейскому столу весь в черном, как в трауре. Говорит медленно и с актерским нажимом на публику о том, что он с самого начала был уверен в подлинности алмазов. Адвокаты подтверждают его слова данными специальной ювелирной экспертизы.
Судья. Вы что-нибудь знали об этой шахте до приезда в Леймонт?
Стон. Ничего. Я понятия не имел об алмазных россыпях в окрестностях города.
Судья. Почему же вы купили земельный участок, привлекающий к себе нездоровое любопытство и, я бы сказал, даже мистический интерес?
Стон. Я заинтересовался необъяснимым исчезновением людей на этом участке. Лично исследовал его и обнаружил отверстие не то колодца, не то глубокой ямы, замаскированное прочно переплетавшимися между собой жесткими стеблями густой травы. Они легко пропускали меня, когда я до половины опускался в яму, и снова восстанавливали прикрытие, когда вылезал наружу. Потом я, вооружившись, как альпинист, зубьями и веревкой, спустился в шахту и обнаружил нечто вроде сталактитовой пещеры, освещенной откуда-то проникающим светом и с россыпью похожих на битое стекло камешков, оказавшихся при ближайшем рассмотрении алмазами – я-то знал, как выглядят подлинные алмазы, когда работал старателем на приисках в Южной Африке.
Голос из зала. Вы лжете, Стон!
Судья (судебным исполнителям). Выведите крикуна из зала, чтоб не мешал.
Крикуном, конечно, был Берни, который до конца продолжал настаивать на своей версии качественно иной жизни за пределами нашего пространства, куда удалось проникнуть Стону и впоследствии всем нам. По его словам, он хотел задать Стону вопрос о трупах исчезнувших на шоссе людей, но ему помешали судебные исполнители. Вопрос же этот задал судья.
Судья. При спуске в шахту вы, вероятно, обнаружили тела исчезнувших?
Стон. Всех, включая бродягу и полицейского. Они сорвались и разбились, не имея стальных костылей и веревок, при помощи которых спускался я.
Судья. Родственники погибших не пытались потом отыскать трупы?
Стон. Я не сообщил им об этом – не хотелось огорчать их, да и с деловой тотаи зрения не в моих интересах была информация о местоположении алмазной шахты. Впоследствии, к сожалению, случайный взрыв уничтожил все, и любая попытка эксгумации была бы нецелесообразной. Сейчас на этом месте воздвигается памятник всем погибшим в злосчастной шахте.
Берни (из зала). Вы опять лжете, Стон! Вы отлично знаете, что тела погибших находятся за пределами нашего пространства!
Судья. Я же приказал вывести крикуна из зала! (Стону.) Второй раз вы уже не рискнули спуститься?
Стон. Второй экспедицией руководил мой компаньон Педро Монтец.
Судья. Свидетель Педро Монтец!
Монтец (после присяги). Да, я руководил второй экспедицией за алмазами. Кроме меня, в шахту спускались лаборант института физики Берни Янг, учительница Этта Фин и польский эмигрант, автомеханик по профессии, Станислав Нидзевецкий.
Судья. Чем обусловливался выбор участников экспедиции?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16