Концову только дай, за глаза говорили знакомые. Редкий он человек, Иван Концов, эх, мало, по-настоящему мало еще у нас таких, как он.
Так и здесь: раз решил — кремень. Ноги в джинсы, руки в плащ, кепку на голову и вперед — к людям. К народу. Народ правду видит. Народ нутром чует.
Первые шаги за пределами родного подъезда давались Концову нелегко. Боязно было видному критику: а ну как кто из-за угла выскочит да и заорет что-нибудь про многотомные комментарии к записным книжкам Цветаевой или, не дай бог, выяснится, что посередь Москвы устроили заповедник «Тихий Дон» в натуральную величину. Глюки — они и есть глюки глюкавые. Рехнуться недолго.
Но нет, ничего, обошлось. Народ вокруг смирно спешил по своим делам, транспорт опять же исправно ездил туда и сюда, все выглядело привычно-обычно, ларьки у метро…
— А что, — подошел на пробу с вопросом Концов к румяному молодцу в аккуратной бороде, дежурившему рядом с заваленным книгами широким лотком, — нет ли чего из хороших, настоящих книжечек, ну там, «Больше Бена» или, скажем, «Низшего пилотажа»?
— Какого-какого пилотажа? — искренне заинтересовался торговец. — Если вам про авиацию, то вот есть про Талалихина подарочное издание, только с утра привезли пять штук, может, вы про эту? Или вот — «Пушкин в стратосфере». В коробочке и с тремя дивиди. Дорого, конечно, зато какая книга! Интерактивный Пушкин…
— Нет-нет, — безнадежным жестом остановил его Концов, — не надо интерактивного… — Пристально оглядел золоченые корешки солидных томов собраний сочинений и, заметив недоумение на лице румяного, срывающимся от отчаяния голосом подпустил туману: — А что, как там… дворец Булгакова, это… открыли? Вы… не знаете?
— А как же! — заулыбался торговец. — В лучшем виде! Президент был, Лужков, Селезнев, Жириновский… Да куда же вы?
Домой Концов возвратился крупной рысью. Сердце билось с перебоями, но видный критик, превозмогая пошлую немощь, единым духом взлетел к себе на пятый этаж и, лишь захлопнув дверь и прижавшись к ней спиной, позволил себе отдышаться.
— Талалихин… — бормотал он, закатив очи. — Пушкин… в стратосфере… Да у него даже Акунина нет ни одного! А Никитин?! Где Никитин? Куда делся?!.
Мир сошел с ума.
Концов, яростно сбросив плащ, ринулся к своим книжным полкам, стал хватать тома трясущимися руками.
— Ну пожалуйста… Ну хоть какая-нибудь Марини-на… Или Дашкова… Я же помню, было! Вот тут, за альбомом Дали прятал… Ну хоть листочек! Хоть что-то!
Но лишь ненавистная глазу великого критика мировая классика, такая простая и на раз понятная, во всех мыслимых и немыслимых обличиях сыпалась с полок, а посреди комнаты застыло, распластанное, роскошное издание Марка Шагала, раскрывшееся по злой прихоти судьбы на малоизвестной картине «Чехов в красном».
Но Иван Концов, как вы помните, был человек слова, стремительно переходящего в дело. И когда сумерки легли на город бледный, и утих весенний птичий гомон, и вдали стали так редки звуки автомобильных рожков победных, он, перекопав всю свою небольшую холостяцкую квартирку, нашел-таки на антресолях, в дальнем углу, траченный временем и забвением одинокий томик в потускневшей обложке, изображавшей выходящего из моря говна закованного в причудливую броню рыцаря с офигенной рыцарской принадлежностью в руках; томик, покрытый многолетней пылью и стародавней паутиной; томик, давно расставшийся со многими страницами; томик, каким-то невероятным чудом завалившийся между двумя потертыми чемоданами со старым и уже ненужным барахлом; томик — на обложке которого было написано: «Череп в голове».
Ночь Иван Концов встретил, глубоко зарывшись в одеяло. Он старательно жмурил глаза, призывая поскорее снизойти облегчающий сон, он жаждал чуда, и руки видного критика, еще слегка дрожавшие от напряженных поисков и волнения, крепко прижимали к груди книгу, в которой не было ни слова про классиков.
Иван Концов мечтал проснуться обратно.
1 2
Так и здесь: раз решил — кремень. Ноги в джинсы, руки в плащ, кепку на голову и вперед — к людям. К народу. Народ правду видит. Народ нутром чует.
Первые шаги за пределами родного подъезда давались Концову нелегко. Боязно было видному критику: а ну как кто из-за угла выскочит да и заорет что-нибудь про многотомные комментарии к записным книжкам Цветаевой или, не дай бог, выяснится, что посередь Москвы устроили заповедник «Тихий Дон» в натуральную величину. Глюки — они и есть глюки глюкавые. Рехнуться недолго.
Но нет, ничего, обошлось. Народ вокруг смирно спешил по своим делам, транспорт опять же исправно ездил туда и сюда, все выглядело привычно-обычно, ларьки у метро…
— А что, — подошел на пробу с вопросом Концов к румяному молодцу в аккуратной бороде, дежурившему рядом с заваленным книгами широким лотком, — нет ли чего из хороших, настоящих книжечек, ну там, «Больше Бена» или, скажем, «Низшего пилотажа»?
— Какого-какого пилотажа? — искренне заинтересовался торговец. — Если вам про авиацию, то вот есть про Талалихина подарочное издание, только с утра привезли пять штук, может, вы про эту? Или вот — «Пушкин в стратосфере». В коробочке и с тремя дивиди. Дорого, конечно, зато какая книга! Интерактивный Пушкин…
— Нет-нет, — безнадежным жестом остановил его Концов, — не надо интерактивного… — Пристально оглядел золоченые корешки солидных томов собраний сочинений и, заметив недоумение на лице румяного, срывающимся от отчаяния голосом подпустил туману: — А что, как там… дворец Булгакова, это… открыли? Вы… не знаете?
— А как же! — заулыбался торговец. — В лучшем виде! Президент был, Лужков, Селезнев, Жириновский… Да куда же вы?
Домой Концов возвратился крупной рысью. Сердце билось с перебоями, но видный критик, превозмогая пошлую немощь, единым духом взлетел к себе на пятый этаж и, лишь захлопнув дверь и прижавшись к ней спиной, позволил себе отдышаться.
— Талалихин… — бормотал он, закатив очи. — Пушкин… в стратосфере… Да у него даже Акунина нет ни одного! А Никитин?! Где Никитин? Куда делся?!.
Мир сошел с ума.
Концов, яростно сбросив плащ, ринулся к своим книжным полкам, стал хватать тома трясущимися руками.
— Ну пожалуйста… Ну хоть какая-нибудь Марини-на… Или Дашкова… Я же помню, было! Вот тут, за альбомом Дали прятал… Ну хоть листочек! Хоть что-то!
Но лишь ненавистная глазу великого критика мировая классика, такая простая и на раз понятная, во всех мыслимых и немыслимых обличиях сыпалась с полок, а посреди комнаты застыло, распластанное, роскошное издание Марка Шагала, раскрывшееся по злой прихоти судьбы на малоизвестной картине «Чехов в красном».
Но Иван Концов, как вы помните, был человек слова, стремительно переходящего в дело. И когда сумерки легли на город бледный, и утих весенний птичий гомон, и вдали стали так редки звуки автомобильных рожков победных, он, перекопав всю свою небольшую холостяцкую квартирку, нашел-таки на антресолях, в дальнем углу, траченный временем и забвением одинокий томик в потускневшей обложке, изображавшей выходящего из моря говна закованного в причудливую броню рыцаря с офигенной рыцарской принадлежностью в руках; томик, покрытый многолетней пылью и стародавней паутиной; томик, давно расставшийся со многими страницами; томик, каким-то невероятным чудом завалившийся между двумя потертыми чемоданами со старым и уже ненужным барахлом; томик — на обложке которого было написано: «Череп в голове».
Ночь Иван Концов встретил, глубоко зарывшись в одеяло. Он старательно жмурил глаза, призывая поскорее снизойти облегчающий сон, он жаждал чуда, и руки видного критика, еще слегка дрожавшие от напряженных поисков и волнения, крепко прижимали к груди книгу, в которой не было ни слова про классиков.
Иван Концов мечтал проснуться обратно.
1 2