На экране возникла улица. Две одинаковые девочки (близнецы) шли по улице определенно из школы (рюкзаки за плечами) в сопровождении служанки и высокого человека с усами, в котором Пухов без малейшего труда распознал охранника.
– Его семью охраняют люди из довольно крепкой иранской фирмы, – услышал майор голос Марии. – Они вполне могли бы защитить женщину и детей от киллеров генерала Сака. Против нас они бессильны.
– Там невысоко ставят иранцев, которых ты нанял, Hyp, – кивнул на экран Пухов.
На экране появилась другая лондонская улица, точнее ее проезжая часть, вставший у светофора закрытый фургон с надписью «Установка и ремонт телевизионных антенн».
– Он сам решил установить на лужайке антенну, – сказала Мария, – чтобы без помех говорить с семьей по спутниковой связи. – Он знает, что должны приехать сегодня.
– Hyp, ты уже понял, кто в фургоне и какую антенну они установят твоей семье? – спросил Пухов.
– Они будут вынуждены насиловать его жену на глазах детей, – с грустью подтвердила Мария.
– Мне очень жаль, Hyp, – вздохнул майор, – но они будут хором трахать твою жену на глазах детей. Дети, Hyp… Да, Hyp, в публичный дом, где разная сволочь платит за то, чтобы девочка была не старше десяти лет. Но это еще не все, Hyp. Они сделают твоего сына педерастом и… евнухом…
Hyp молчал, и у майора Пухова возникло подозрение, что гулиец умер. Но он был жив. Пухов решил было, что Hyp сосредоточился на развязывании электропровода, обошел кресло, проверил узлы. Провод держался молодцом.
Как, впрочем, и Hyp.
Майор посмотрел на экран. Он вдруг понял, почему Hyp держится молодцом. Он не верит своим глазам! То есть он уже понял насчет счетов и дома в Лондоне, но не может поверить, что в фургоне едут убийцы. Пухов посмотрел на часы. Он позвонил Цзю – из Москвы на Фиджи – ровно полчаса назад.
– Мария, – попросил Пухов, – покажи ему ребят в фургоне.
– Они уже подъехали. Сейчас он увидит. Фургон аккуратно припарковался у самых ворот особняка. Выпрыгнувший из кабины малый (Пухову не удалось рассмотреть его лицо) протянул какие-то запаянные в пластик бумаги иранцу. Задняя дверь фургона медленно приоткрылась… Иранец, изучив бумаги, кивнул, обернулся, зовя хозяйку.
– Отбой! – крикнул Hyp.
– Отбой, Мария! – повторил Пухов, понимая, что поздно.
Но оказалось, что не поздно. Взлетевшая над затылком иранца рука с выдвинувшейся из рукава короткой электрошоковой дубинкой стремительно ушла в сторону, как будто ветер – ветер смерти – взлохматил волосы над затылком охранника. Двери фургона закрылись.
– Я жду, Hyp, – напомнил о себе гулийцу майор Пухов.
– Они объяснили, что сначала установят антенну другому заказчику в этом районе, – сказала Мария, – а потом вернутся. Если, конечно, возникнет необходимость.
– Полагаю, что не возникнет, – посмотрел на Нура майор Пухов. – Мария, женщина с детьми остается жить в этом доме. Деньги с номерных счетов должны быть переведены на вполне легальные, личные ее счета.
– Это будет стоить, – ответила Мария. – Комиссионные – три процента от общей суммы. Я остаюсь на связи.
– За три процента все твои деньги переведут на ее имя, – приблизился к Нуру майор Пухов, – тебя устраивают условия?
Hyp не ответил, и майор решил, что условия его устраивают.
– Генерал Сак приказал расстрелять твою мать, – мертвым голосом произнес Hyp. – Исполнителей послал я. Она умерла без мучений. Сак сделал это не по своей воле. У меня нет точных данных, но я думаю, что он получил приказ из Москвы. Ты сам у него спросишь. Основные силы гулийского сопротивления в настоящее время сосредоточены в Москве. Завтра днем или вечером мы должны занять Кремль, Дом правительства, здания Госдумы и Совета Федерации, Минобороны, Лубянку, пункты правительственной и военной связи, телестудии и так далее. Да, и все на юге России атомные электростанции с персоналом в качестве заложников. Генерал Сак обратится завтра ночью к народам России как временный президент восстановленного СССР. В данный момент он находится в воздухе на бомбардировщике ТУ-203, переоборудованном в мобильный командный пункт. Он приземлится на коммерческом Щукинском аэродроме. По документам бомбардировщик принадлежит литовской фирме и перегоняется из Вильнюса в Китай. Я все сказал, майор?
– Нет. Я знаю генерала Сака. Почему не сегодня вечером, а завтра?
– Он должен встретиться с шейхом Али, – чуть слышно произнес Hyp, – и принять окончательное решение. Согласись, майор, Россия – слишком большой кусок.
– Шейх Али еще жив? – удивился Пухов.
– Он прилетит в Москву рейсом пятьсот семьдесят шесть из Аммана сегодня. Я звонил из машины в Шереметьево, думаю, самолет приземлится через час.
– Кто должен встретить и проводить шейха к Саку?
– Я.
– Я, – повторил Пухов.
– Майор, – поднял голову руководитель службы безопасности Республики Гулистан. – Кому бы ты ни служил, но ты не сможешь перевоплотиться в шейха Али.
– Почему? – спросил, поднимая «Fovea», Пухов.
– Видишь ли, майор, эту тайну знают немногие, но шейх Али от рождения… глухонемой. Это все. Я не прощаюсь, майор, мы скоро встретимся. Я готов, майор. Но ты меня быстро догонишь!
– Не сомневаюсь, – отправил пулю точно Нуру в переносицу майор Пухов.
R
Со временем Августа перестала держать обиду на дона Антонио.
Однажды ей приснился огромный черный орел. Дело (во сне) происходило в Гималаях. Они, как догадалась Августа, являлись вотчиной этого сильно шагнувшего вверх (в смысле клюва, размаха крыльев и прочего) по дарвиновской лестнице естественного отбора орла. Он почтительно, чуть склонив голову, смотрел на Августу, определенно изъявляя желание немедленно отправиться в мексиканские пустыни и там среди кактусов, камней, горных лесов и водопадов поискать дона Антонио, наслаждавшегося сытой и безопасной жизнью в образе небольшой мексиканской желудевой совы – Эль Рихо, у которой, как известно, нет естественных врагов в ареале распространения, кроме койотов. Но койоты ходят по земле, а совы летают по воздуху.
Августа отвергла услуги орла. Отнимая у нее мужа, дон Антонио всего лишь исполнял свое предначертание. Как Августа – свое. Она должна была овдоветь именно в тот день и час и ни мгновением раньше или позже.
Отныне жизнь Августы была подчинена одной-единственной цели. Она ощущала себя плывущей в лодке по невидимой реке. В последнее время течение реки резко убыстрилось. Августа явственно различала впереди по курсу шум водопада.
Она не знала, выберется ли из водопада живой, но знала, что миновать его не сможет. В преддверии подобного испытания такие мелочи, как, скажем, месть дону Антонио, представлялись несущественными.
Августа устала от пророчеств.
Иногда ей казалось, что она существует в лесу вечной осени, где опадающие листья-пророчества вечно кружатся в воздухе, не касаясь земли. Пророчества можно было уподобить вспышкам молний, выхватывающим из тьмы фрагменты иных миров. Августа знала свое предначертание и не понимала, что ей в этих фрагментах?
Она чувствовала, что срок приближается. Недавно, раздевшись перед зеркалом, она обратила внимание, какими тугими – как две натянутые тетивы – сделались ее груди. Августа сжала левую грудь. Из заострившегося сосца на руку ей упала тяжелая, как расплавленный мельхиор, капля. Августа попробовала ее на вкус. Капля была невыразимо сладка и горька одновременно, в ней, как в аллегории вина, материализовались неизбывная тщета и безумная надежда.
Это было молоко не для смертных.
Августа выключила свет. Капля светилась на ее ладони! Августа ощутила, как устала ее ладонь держать крохотную светящуюся мельхиоровую каплю. Она как будто стремилась к центру Земли, продавливая, преодолевая все препятствия на своем пути. В довершение чудесных свойств капля оказалась неуничтожимой. Августа поместила ее в пустую хрустальную вазу на кухне. Светящаяся тяжелая капля начала выказывать ревность к прочим молочным продуктам. Они сворачивались, скисали в холодильнике со значительным опережением указанных на коробках и бутылках сроков.
Пролившаяся из груди капля явилась опровержением очередного высказанного Августе пророчества. Чего только не пророчили ей разные люди и… существа, принимающие облик людей!
Один дед – он называл себя гинекологом доном Антонио – предсказал ей долгую счастливую жизнь с мужем, которого сам же и скосил пневматической почтой – газонокосилкой судьбы. Другой – этот величался генералом госбезопасности Толстым – предрек ей немедленную смерть от появившегося на свет первенца.
Августа сделала вывод, что люди, которым суждено своими глазами увидеть конец света, точнее того, что принято называть цивилизацией Homo sapiens, врут как сивые мерины. Если у нее с таким запасом во времени появилось молоко – она будет кормить грудью своего первенца. А значит, вовсе не умрет сразу после родов. Куда сложнее было опровергнуть другое пророчество генерала Толстого – что она будет вынашивать первенца не девять, а тринадцать месяцев. Похоже, хитрый дед просто продлевал себе век, зная ее слабость к разного рода спорам, пари, проверкам пророчеств на вшивость.
Сравнивая двух стариков – дона Антонио и генерала Толстого – Августа приходила к выводу, что дон Антонио, пожалуй, будет посимпатичнее. Он был прародителем расы южноамериканских индейцев – людей природы, – загнанных цивилизацией Homo sapiens в резервации.
Он занимался, в сущности, благородным делом – возвращал бабам утраченную способность рожать. Мужская сила дона Антонио, генерала Толстого, прочих свидетелей предстоящего конца света лежала за пределами постижения обыденным сознанием.
Августе было доподлинно известно, что в клинике дона Антонио есть специальное, похожее на дорогой отель, отделение, где останавливаются женщины, отчаявшиеся родить. Последней их надеждой был дон Антонио. Но не как врач, а как мужчина.
Августа видела там женщин всех возрастов, рас, габаритов. Восьмидесятилетнюю с овуванчиковым пухом на розовом черепе обезумевшую старуху-миллиардершу. Арабку-террористку с вычищенным, бесплодным, как пустыня, лоном, принявшим в себя двадцатисантиметровый осколок бомбы в автобусе Иерусалим-Хайфа. Из-за паспортной проверки она не успела вовремя покинуть автобус. Стопятидесятикилограммовую жену африканского вождя, нижнюю часть тела которой, как утюгом, прогладил копытами носорог. Все они жаждали стать матерями, как и некоторые бывшие мужчины, изменившие пол под скальпелем хирурга. Для одних сеанс любви с доном Антонио обходился в миллион долларов. С других он не брал ни цента. История клиники не знала случая, чтобы страждущая женщина уехала из Санта-Моники не забеременев.
«Бог даст вам ребенка, – каждый раз говорил дон Антонио, прощаясь с плачущей от счастья будущей матерью, – в виде исключения. Больше у вас такого шанса не будет. Берегите его. Вы знаете правило: ко мне можно приехать только один раз в жизни».
Августа не сомневалась, что после того, как она во сне отказалась от услуг орла, дон Антонио снова вернется в свою клинику. Интересно, подумала она, сколько сыновей и дочерей дона Антонио ходит по свету?
В отличие от дона Антонио, растворяющегося в природе, вливающего вино жизни в старые, безнадежно износившиеся мехи грешной женской плоти, генерал Толстой растворялся в социально-политических катаклизмах, вливал вино новых идей в безнадежно износившийся, на глазах разъезжающийся и не удерживающий в себе вино новых идей, вообще ничего не удерживающий, мех огромного – пока еще в одну восьмую часть суши – государства, которое, как он с удивлением рассказывал Августе, решительно ничем не примечательный, вырвавшийся из-под трехсотлетнего ига народ вдруг могучим ударом утвердил на просторах Евразии, а к исходу XX века не менее неожиданно взял да отдал на волю внешних (то есть чужих и враждебных ему) сил. Дон Антонио давал жизнь новым людям, делал (по крайней мере на какое-то время) женщин (их матерей) счастливыми. Генерал Толстой – новым социальным технологиям, политическим и экономическим проектам, от которых счастья в мире определенно не прибавлялось. Августа не раз заставала его в кабинете внимательно рассматривающим на огромном (для воспроизведения передаваемых со спутников картинок) экране очертания России, бывшей РСФСР.
Страна, несмотря на наличие внутри себя отдельных независимых, полунезависимых и воюющих за независимость территорий, все еще занимала северную оконечность Евразии, напоминала на экране (почему-то там превалировала красная – с многочисленными оттенками – гамма цветов) исклеванный в кровь, безвольно свесившийся гребень некогда удалого, а ныне шатающегося в изнеможении на подламывающихся желтых ногах среднеазиатских пустынь, можно сказать, готового «в ощип» петуха.
Вторым излюбленным занятием генерала Толстого было созерцание круглосуточного спутникового телевизионного канала, транслирующего исключительно музыкальные клипы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64