Но уж совсем не по себе ему стало, когда дня через три он вновь увидел Галеоне. Собака, явно сытая, куда-то бежала по выстуженной площади, теперь она выглядела совсем не так, как тогда, когда он смотрел на нее из окна кафе. Теперь она крепко держалась на ногах, не пошатывалась и хотя была еще тощей, но не такой изможденной, уши у нее стояли торчком, а хвост закручивался кверху. Кто же ее кормит? Сапори огляделся по сторонам. Люди равнодушно проходили мимо, словно пес для них и не существовал. Перед обедом он положил, как обычно, под лавку свежеиспеченный хлеб и добавил даже кусок сыра. Собака не явилась.
С каждым днем Галеоне становился все здоровее и крепче, его длинная шерсть стала густой и блестящей, как у господских собак. Должно быть, кто-то о нем заботился, даже, скорее всего, не кто-то, а многие, и каждый делал это по секрету от других, в каких-то своих тайных целях. То ли им внушало страх само существо, видевшее больше, чем следовало, то ли они рассчитывали вот так, задешево, купить благословение Господне, не опасаясь, что их засмеют соседи. А может, у всего Тиса на уме было одно и то же? И каждая семья с наступлением вечера старалась под покровом темноты заманить пса к себе, задобрить его лакомым куском?
Не потому ли Галеоне больше не приходил за хлебом? Сегодня ему, наверное, уже перепало кое-что повкуснее. Но вслух об этом не говорил никто, а если случайно речь заходила об отшельнике, то все поскорее старались перевести разговор на другую тему. Когда же на улице появлялся Галеоне, люди отводили глаза, словно это просто одна из тех бродячих собак, от которых нет житья в городах и селениях на всей земле. Сапори же молча злился – как человек, первым сделавший гениальное открытие, которым завладели теперь другие, более решительные люди, чтобы извлечь из него незаслуженную выгоду.
XIII
Неизвестно, видел Галеоне Бога или не видел, но он, конечно, был не обычным псом. Почти с человеческой степенностью обходил он дома, заглядывал во дворы, лавки, кухни и стоял, бывало, неподвижно целую минуту, наблюдая за людьми. Потом тихо исчезал.
Что таилось за этой парой добрых и грустных глаз? Вполне возможно, что через них в собачью душу проник образ Всевышнего. Какой след он оставил там? И вот дрожащие руки стали тянуться к псу с кусками пирога и куриными ножками. Галеоне, уже пресыщенный, смотрел прямо в глаза, словно пытаясь угадать его мысли. И человек, не выдержав, отводил взгляд. Бродячим и назойливым собакам в Тисе доставались лишь пинки и побои. С этим такого никто бы себе не позволил.
Постепенно все стали чувствовать себя участниками своеобразного молчаливого заговора. Старые друзья заглядывали в глаза друг другу, тщетно стараясь прочесть в них признание, и каждый при этом надеялся распознать сообщника. Но кто отважился бы заговорить первым? Один лишь неустрашимый Лучони без смущения касался щекотливой темы. «Глядите-ка, глядите, вот она, наша славная псина, видевшая Бога!» – нахально возвещал он, заметив Галеоне. И, ухмыляясь, многозначительно поглядывал на присутствующих. Но остальные чаще всего делали вид, будто намеков его не понимают, с недоумением спрашивали, что он имеет в виду, и, снисходительно покачивая головой, говорили: «Да что за чепуха! Смешно даже. Бабские предрассудки!» Промолчать или, еще того хуже, поддержать выходки старшего мастера – значило скомпрометировать себя. И потому разговор пресекали какой-нибудь глупой шуткой. Только у кавалера Бернардиса всегда был один ответ: «Да при чем здесь собака отшельника? Говорю вам, это местная тварь. Она уже не первый год шатается по Тису, чуть не каждый день я вижу, как она вертится у пекарни!»
XIV
Однажды, спустившись в погреб, чтобы проделать свою обычную махинацию с хлебом для бедняков, Дефенденте снял решетку с окошка и приготовился открыть дверцу в корзине. Снаружи, со двора, до него доносились крики нищих и голоса жены и подмастерья, пытавшихся их утихомирить. Привычным жестом Сапори потянул задвижку, дверца открылась, и булки посыпались в мешок. В этот самый момент краем глаза он заметил в темном подвале что-то черное и резко обернулся. Это была собака.
Стоя на пороге, Галеоне с невозмутимым спокойствием наблюдал за происходящим. В полутьме глаза собаки горели фосфорическим светом. Сапори окаменел.
– Галеоне, Галеоне, – залепетал он фальшиво и заискивающе, – ах ты, мой хороший… На вот, возьми! – И бросил ему хлеб. Но пес даже не взглянул на подачку. Словно с него было достаточно увиденного, он медленно повернулся и пошел к лестнице.
Пекарь, оставшись один, разразился страшными проклятиями.
XV
Собака видела Бога, чуяла его запах. Кому ведомо, какие тайны она постигла? И люди смотрели друг на друга, словно желая найти подтверждение своим мыслям, но все помалкивали. Кто-то, уже собравшись наконец открыть рот, вдруг задумывался: а что, если это просто мои фантазии? Что, если другим такое и в голову не приходит? И снова делал вид, будто ничего не замечает.
Галеоне совсем уже по-свойски забегал то туда, то сюда, заглядывал в остерии и хлева. Бывало, его вовсе и не ждали, а он тут как тут, стоит себе неподвижно где-нибудь в уголке, приглядывается, принюхивается. И даже по ночам, когда другие собаки спят, на фоне какой-нибудь белой стены можно было вдруг увидеть его силуэт, движущийся характерной для пса ленивой рысцой, слегка враскачку. Где же его дом? Где конура?
Люди не чувствовали себя укрытыми от посторонних глаз даже за запертыми на засов дверями своего дома. Они постоянно прислушивались: вот шорох, зашелестели цветы, трава, вот мягкие и осторожные шаги по камням мостовой, далекий лай. Бу-ббу-ббу… – так лает только Галеоне. Вроде бы и не яростный лай, не резкий, но разносится он по всему городку.
– Ладно, чего там! Может, я и сам просчитался, – смягчается маклер, только что жестоко ссорившийся с женой из-за двух сольдо.
– Так и быть, на этот раз я тебя прощаю, но смотри, если подобное повторится, ты у меня вылетишь отсюда! – говорит Фриджимелика своему рабочему, вдруг раздумав его увольнять.
– А вообще-то она очень милая женщина… – неожиданно и в полном противоречии с только что сказанным заключает синьора Биранце, вместе с учительницей перемывающая косточки жене синдика.
Бу-ббу-ббу – лает бродячая собака. Вполне возможно, что лает она на другую собаку или на тень, на бабочку, на луну, но ведь не исключено, что есть у нее и иная, более обоснованная причина для лая; может, стены, дороги, поля не мешают ей видеть людскую подлость. Заслышав этот хрипловатый лай, пьянчуги, которых выставили из остерии, стараются держаться прямее.
Вот Галеоне неожиданно появляется в каморке, где бухгалтер Федеричи строчит анонимное письмо, в котором сообщает своему хозяину – владельцу кондитерской, – что счетовод Росси водится с подрывными элементами. «Что это ты там пишешь, бухгалтер?» – такой вопрос чудится ему в кротких собачьих глазах. Федеричи сдержанно указывает псу на дверь.
– Ну-ка, приятель, пошел отсюда, пошел! – И не осмеливается произнести вслух рвущиеся из души ругательства.
Потом он прикладывает ухо к двери, желая удостовериться, что собака уже ушла, и на всякий случай бросает свое письмо в огонь.
Глубокой ночью кто-то совершенно случайно оказывается у деревянной лестницы, ведущей в квартирку бесстыжей красавицы Флоры. Ступеньки поскрипывают под ногами отца пятерых детей садовника Гуидо. Но вот в темноте блеснула пара глаз.
– Черт побери, я же не туда попал! – восклицает Гуидо громко, чтобы его слышала собака, и кажется, будто он искренне огорчен этим недоразумением. – В такой темноте легко ошибиться… Это же вовсе не дом нотариуса! – говорит он и стремительно скатывается вниз.
Знакомый негромкий лай и мягкое, словно бы укоризненное рычание раздаются в тот самый момент, когда Пинин и Джонфа, проникшие под покровом ночи на склад, собираются утащить оттуда два велосипеда.
– Эй, кажется, кто-то идет, – шепчет Пинин, явно кривя душой.
– Мне тоже показалось, – отвечает Джонфа. – Лучше давай смоемся.
И они выскальзывают на улицу, так ничего и не взяв.
А иногда Галеоне издает протяжный, похожий на стон звук как раз возле дома пекаря и в тот самый момент, когда Дефенденте, заперев за собой двери на два оборота, спускается в подвал, чтобы во время утренней раздачи отсыпать из корзины хлеб, предназначенный для бедняков. Пекарь даже зубами скрипит: как же он пронюхал, проклятый пес? И пытается сделать вид, будто ничего не случилось. Но тут его начинают одолевать тревожные мысли: а что, если Галеоне как-нибудь выдаст его? Прощай тогда все наследство. Свернув мешок и сунув его под мышку, Дефенденте возвращается в пекарню.
Сколько будет продолжаться это преследование? Неужели собака так и не покинет городок? И вообще, сколько она еще проживет на свете? Может, есть все же способ избавиться от нее?
XVI
Как бы там ни было, а люди после сотен лет нерадивости снова стали посещать приходскую церковь. По воскресеньям во время мессы встречались старые приятельницы. У каждой было заготовлено объяснение.
– Знаете, что я вам скажу? По такому холоду единственное место, где можно отогреться, – это церковь. Стены у нее толстые, в этом весь секрет… Они отдают тепло, которое накопилось в них за лето! – говорила одна.
Другая замечала:
– Что за славный человек здешний настоятель дон Табиа!… Обещал дать мне семян японской традесканции, знаете, такой красивой, желтой?… Что поделаешь!… Если я не буду хоть иногда наведываться в церковь, он сделает вид, что забыл о своем обещании…
А третья оправдывалась:
– Понимаете, синьора Эрминия, я хочу сделать кружевное покрывало, как вон то, что на алтаре Святого Сердца. Не могу же я унести его домой, чтобы снять узор. Вот и приходится заглядывать сюда и запоминать… А он не такой уж простой!
Каждая слушала с улыбкой объяснения приятельниц, а сама заботилась лишь о том, чтобы ее собственный предлог выглядел достаточно убедительным. Но вот раздавался чей-то шепот: «Дон Табиа смотрит!» И все, как школьницы, утыкались носами в свои молитвенники.
Ни одна не приходила без благовидного предлога. Синьора Эрмелинда, например, могла доверить обучение своей дочки, которая обожает музыку, только соборному органисту и теперь вот ходит в церковь, чтобы слушать свою дочку, когда хор поет Magnificat. Прачка устраивала в церкви свидания с матерью, которую муж не желал видеть в своем доме. Даже жена доктора, проходя несколько минут назад по площади, оступилась и подвернула ногу. Пришлось зайти посидеть здесь немножко, пока боль в ноге не утихнет.
В глубине боковых приделов, рядом с седыми от пыли исповедальнями, там, где тени погуще, подпирали стены несколько мужчин. Дон Табиа, стоя на кафедре, удивленно озирался и с трудом подыскивал нужные слова.
Галеоне между тем лежал, растянувшись на солнышке, у входа; казалось, он наслаждается заслуженным покоем. Когда после мессы народ выходил из церкви, он, не двигаясь с места, украдкой на всех поглядывал. Женщины, выскользнув за дверь, расходились в разные стороны. Ни одна не удостаивала его даже взглядом, но до тех пор, пока они не сворачивали за угол, каждой казалось, что спину буравят два железных острия.
XVII
Завидев тень какой-нибудь собаки, пусть даже отдаленно напоминавшей Галеоне, люди вздрагивали. Жизнь превратилась в муку. Где бы ни собиралось хоть несколько человек – на рынке ли, на улицах ли в часы вечерней прогулки, – это четвероногое было тут как тут; казалось, его забавляет полнейшее безразличие тех, кто наедине, тайком, говорит ему самые ласковые слова, угощает пирожками, сластями. «Да, где они, добрые старые времена!» – стали часто восклицать теперь жители городка – просто так, безотносительно, не уточняя… И нет человека, который мгновенно не догадался бы, о чем речь. Под «добрыми временами» они, конечно же, подразумевают времена, когда каждый мог обделывать свои грязные делишки, без зазрения совести бегать к девкам в деревню, красть, что плохо лежит, а по воскресеньям валяться в постели чуть не до полудня. Лавочники теперь заворачивают товар в тонкую бумагу и отвешивают все точно; хозяйки больше не бьют служанок; Кармине Эспозито, тот, что держит тотализатор, уже упаковал свои пожитки – решил перебраться в большой город; бригадир карабинеров Венарьелло целый день, вытянув ноги, загорает на скамье перед участком, просто помирая со скуки и не понимая, куда подевались все воры и почему теперь не услышишь смачных ругательств, от которых на душе становилось веселее. А если кто и сквернословит, то только в чистом поле и с оглядкой, удостоверившись, что за изгородью не прячется какая-нибудь собака.
Но кто рискнет высказать свое неудовольствие? У кого достанет смелости надавать Галеоне пинков или скормить ему котлету с мышьяком, о чем втайне мечтает каждый? Не приходится уповать и на провидение:
1 2 3 4 5